Аркадий Перенов

Стихотворения

Об авторе: Поэт, художник, по образованию театральный режиссер. Родился в г. Барнауле Алтайского Края. Стихи пишет с 12 лет, побывав на выступлении Евтушенко. Однажды, когда он проходил службу в армии, цыганка на перроне нагадала ему, что стихи не принесут никаких благ, кроме странствий и страданий. Выступая на разных площадках, испытывает некое дежавю от встреч с другими поэтами. Большое таинственное путешествие пока продолжается и в этом предгрозовом пейзаже явственно различимы лиры и трубы.
Аркадий Перенов называет свои тексты После Миро в честь знаменитого испанского художника Хуана Миро, имя которого “на русское ухо ложится как мир поэта-миро”. Этот мир «волнуется и мироточит».

После сна-21

-Ты где?
-На небесах, черствый мой пряник
-Фани, Фани уже не ору, хриплю
Поднимая с пола пятак
Вглядываюсь в медные его горы
В ромашковых шарах поповские
Макушки разнотравного удола.
За спиною согбенной
Прячу ладони, Сцевола
Страсти не улещиваются сегодня
Декупаж предъявляет ошметки
Шествует конечно в терновом и лунодик
Пелены Господние отражают
Человеческий лик.
В редких его земных проявлениях.
Мы умершие и не подозревали об этом
Только холодный снег
Ты отнял у поэта цвет
И не такой уж и белый
А скорее землистый
Черный плат на холодную грудь
Серый на мраморный лоб.
Улыбался уходя вспоминая
На тебе напомниться чтоб
Богатство и роскошь моего юношества
К косах медвянных
Ираиду твоего девичества.
Были и мы с тобой
Огромны и многолюдны
Чувств закипали сады
И милосердные и помыслами
Искренни и чисты.
До самого небосклона тянулись каналы
В полукружьях чугунных мосты.
Ты подождешь
Да и вряд ли ответишь
На мой беззаветный зов
На перекружье заплачешь
Из за сожженных стихов.

После Миро-811

От головоломок Эрнё Рубика, странных игрушек от электрической неисправной розетки
Ты подходила сама наивность и мечта
С потерянными драгоценными зернами счастья в травянистом платье гризетки.
Зрение твоё притупленное сеиминутными удовольствиями
В благословлении Иакова, второй половины 20 века.
Твой мир, природа и заводы,
В павильоне арабесок старше нас люди морщили лбы
С первой группой секретных сигналов и нажатий спейс-клавиши, комюникейшен-трубы.
Радиограммой на время и сильных околоземных бурь
В пионерской обсерватории через тернии к звёздам
Мы выколачивали из гильз папиросок табак
Деревья гнулись в дугу и из за Республиканской Больницы мы выходили в камне-известняковых пальто и головорогих шапках чернильного цвета
И вздыбленных танков Читинского учебного порубежья-Каштак.
На лестнице по которой спускались и поднимались наши всегда на работе родители
Но тоже парили в тендряковском пространстве
Ангелы шестидесятых
Парни, девчата
С семидесятой широты.
Ты была же лучом, он падал и отражался в том направлении, откуда пришла большеротая ты
И обрубалась по контуру в ослепительной феерии простонародной и величавой.
С факелом в правой и топлес и в левой – двуручным мечом махала и проводила плечом.
Сидим на белесом холсте в непропорционально маленьких креслах
В мягких, бархатных и простых
И с рукоделием статическим за башнями шкворчящими голубым салом,
Тесла пришёл и ушёл и Стены Молчания, штрабил.

После Миро-810

И йети распластанные чорные, чёрные носки в виде летучих рыб
Снятые поспешно с чьих то натруженных ног
И будка телефонного автомата переделанная в букросинг с Новым Заветом на полочке, банки томата пустые, но с завинчивающими крышками, с подтеком свежим на слабовидящих стенках,
Забыли мыть?!
Читатели сидят на корточках или вольно валяются поджав пальцы ног в китайских тапках, вскрикивают во сне, мечутся как ионы задымленного серебра, хаотичные от добра добра?!
И ночующая маршрутка у бесприютных кустов с надписью Jumper, синхрон ещё озаряет приборную доску
И праворукий руль, накоротке мигает – сбой.
Сибелиус растворяет раковины ушей из разорённого дома Сибири и в отчетливой дневном саматхи на голом витееватом шнуре лампочка горит освещая две тысячи
советских лье под водой.
Буду новым Жюлем Верном, королём Краснобородом льющим олово и свинец в банках из под рыбных консервов и эти на пальцах зелёные самопальные перстни вырезанные из хула-хупа, аха дyy гэй – братские.
Ты смотришь на меня как Уленшпигель в нашем удэнском Брюге
И я набирают черемуху в спелые ладони, с набитым ртом говорю,- комунизмын туя
( боятся, но улыбаются губы)
Комолые утюги облаков плывут по небу
И там у иволгинских сопок мы смотрим поочередно в бинокль на белую ступу,
На окна гидромелиоративного техникума,
Там студенты в идентичных вечности играют в вечерний волейбол воспаряют над сеткой
Как уже без хвостов игуаны,трепещат –
весь свет земной любя.
И мы уже как св. монументы в размеренном ритме буряяд композиции и наши сдержанные жесты рук и взволнованность и страдание мучеников.
И мы в световом потоке наших диафрагм, почти удовлетворительных выдержках космонавты этого для кого то ненужного лета на потолках, на раздвижных экранах с реакарнацией вудстокских джинсов супротив ацтекских обьектов блохи
НЛО в забеге с гравийной дорожки сигают.
Байопис, самописцы режут и мажут нечеловеческий гул.
Я протягиваю тебе не нужную, но вот пригодившуюся цепкую старость
Оби – Ван Кеноби важно ступаю на лизнутый волнами мол.

После Миро-808

Самозамкнутая, идущая на пресловутый амарсановский север
В би колхозото на манчивом ветру не забывай пожалуйста высохших
цветулеев,
То что билось в тебе и боролось с ранних горлицинных лет
То что нажила волшебством, в безвоздушном сомлела.
Трёх сестёр яркого и обманного лета
Черемухи би, крушины ( нагаса абамни), яблони возле животноводческих
ферм поливала из лейки Хавроша и тихохонько пела.
Сейчас в Гернике вздыбленного бетона, арматуры, вкладышей и колец
заросших бурьяном
В эру уже точно не светлых годов
И под камнем горючем державки и шестерни обманувшего нас мистера
Горби пестовавшего заокеанских с козлячьими бородами мужиков.
И только что мы не плавились в зеркалах, они же лежали в куче таких же зеркал за восточной оградой.
Я eще смешался с душой Хименесса
Налив на палец вина в пиалу
Во рту подержал и созерцал исцарапанное пространство
Порвано и выцвело платье двора
В карбонильных сердечниках сверкнув в трепетном освещении, махе
невидимых крыла и в грустинной наплавке
Козырёк твоей шапки сверкал.
Они подходили извне несмотря на жару в зимних шапках
В дерзости воображения, но кротости и смирения в молибденовых крючках сжимая вольфрам, волхвы.
Серьёзный вешний и ни чуть не усталый вид
Мимо ёлок поехала на оражевом автобусе
Мимо ребятни с яблоками, книгами и тетрадями бии гу?
Махала рукой и закрывалась от вечерних солнц
Трёх как обычно в оптическом обмане.
Ты праведно поступила, не бросила кота в реку, не бросила хлеба в комнату.
В сияющем дыме обветренными губами стихи свои в песеннике дочитала
В гербовник засушила герберы и другие неясыть цветы
С Тредиаковским скучала.