Елена Оболикшта

Стихотворения

Об авторе: Оболикшта Елена Сергеевна родилась в 1985 г. в городе Новоуральске. Окончила философский факультет по специальности арт-менеджер и музыкальную школу по классу скрипки. В 2009 г. стала серебряным призером Молодежных Дельфийских Игр в номинации «Авторская песня». С 2005 г. участница литературного семинара Андрея Санникова. В 2008 г. стала лауреатом межрегионального фестиваля литературных объединений «Глубина». Автор литературно-критических эссе и книги стихов «Эльмира и свинцовые шары» (Челябинск, Издательский дом Олега Синицына, 2010), удостоенной Большой независимой поэтической премии «П» (2011). Живёт в Челябинске.

Елена Оболикшта говорит о таких вещах и ощущениях, для которых русский язык словно бы не предназначен, потому приходится искать приблизительные понятия, скрещивать несочетаемые вещи, чтобы получившимся зазором хотя бы намекнуть на пережитое. Так глаз нащупывает вымытое стекло на преломлению падающей на него тени от ветки рябины. Так мы начинаем ощущать массу воздуха, когда поднимается мусорный ветер. Так мы заново перешёптываем отполыхавшую ночь, вдыхая ставший родным запах. Ничего в этих стихах не случайно. И если они не понятны, то не стоит пытаться выяснить точное значение у автора. Язык мудрей любого из пишущих на нём, потому каждый читатель между чужими непонятными словами обнаруживает исключительно собственную запутанную историю. И никаких ключей не существует. Только золотистые замочки на Древе познания Добра и Зла.

* * *
Отдаленный гул тополиный со дна реки:
– Не умру, – шелестят подводные мотыльки,

выпрямляя голос как надувной плавник
(водяная оптика, взорванный материк).

– Не умрешь, – травяное имя легко на вкус
(оцифрован воздух, свернут горящий куст).

И дрожат шары кислорода у рыб внутри,
где река, ломаясь, делит себя на три…

* * *
1.
О чем ты говоришь мне по ночам,
дотрагиваясь пальцами врача
до глаз? Теперь я задержу дыхание:
считать до ста без видимых причин
(потом деревья, женщин и мужчин)
я не могу, но есть и оправдания:

они похожи линиями рек
в морщинах дождевых прозрачных век –
не повторит вода тепло родимых пятен,
их мертв язык, и потому всеяден.

И час от часа легче их тела
ты прогибаешь в долгие слова,
ломая плечи, глиняные ноги,
они кричат, и нитью голосов
ты зашиваешь раны мертвых псов,
и псы бегут по каменной дороге.

2.
Смонтировать молчание ветвей
и лодку – вот такую, но длинней –
я забываю, только небо – ближе.
Урал лежит с рекою ниже ног,
жонглируя трамваями как бог,
тяжелою рукой сминая крыши.

3.
Плыл дирижабль травяной в реке
И рыбы в его пористой руке
дрожали как заплаканные лица.

Древесный ангел выронил тетрадь,
где записал о том, что умирать
не страшно, будто выпадет ресница.

(ну хочешь, эта жизнь опять приснится?)

* * *
господи как будто мы одни
белые ладони протяни

на шершавый парк на водоем
не смотри в меня слепым огнем

от тебя не спрячусь не умру
сны как дети ходят по двору

дом беды раскаяния хлеб
вот и голубь улетел ослеп

* * *
в сверчковой темноте разутые деревни
овечьими глазами смотрят из травы
в километрах шести от Родины примерно
озноб стучит как смех кромешной татарвы

обильный кислород горчит не за измену
а будто говорит о Гоголе тоски
и привокзальный бомж тебя проводит в вену
потом — ни зги

так в заплутавшем шатле хрип системы связи
шестые сутки сплошь один фокстрот
стираешь память вдоль по руслу клязьмы
шипящей речью забиваешь рот

смотри тагил протяжней малолетки
закуривает клевер натощак
вдоль пуповины транссибирской ветки
в свинцовых водах тело полоща

урал к тебе протягивает сырость
и пьет с лица изломанной реки
о венский кофе! тьма не расступилась
разлитая по чашкам вопреки

с утра картавит радио на польском
за пропитый солдатами гештальт
разбросанный по улицам свердловска
и вкрученный березами в асфальт

он прямо к перекошенной ограде
кирпичного барака например
тебя ведет во сне за бога ради

и Бог не умещается в размер

* * *
далеко в атмосферу поверх головы
адриан адриан

посмотри на моторы молитвы летят
самолеты несут

в горле клевер горит и оплаканы дни
я безвыездно пьян

на руках о тебе только вдох сохрани
удержи навесу

в облаках эллипсоидных смерть напрямик
только память как лед

я держу твой рукав чтобы сонный язык
плыл на слово вперед

перелистывать имя твое через пять
или девять ночей

в обе стороны бога пойти поискать
звук дверей и ключей

перед ветром стоять и проглатывать снег
точка точка тире

в этих паузах полых умрет человек
в январе в январе

без вещей утешения будто ослеп
адриан посмотри

его голос оплакивать сыну а хлеб
дочь разделит на три

* * *
1.
крути педали бог
над спящим олоферном
боливия видна
и команданте жив

не покладая ног
соломенных наверно
цикадами вдоль дна
все воды оглушив

2.
вниз головой летя
над пустотою места
сквозь парашют едва
ли кислород проник

разбитых два локтя
запойного модеста
целуй пока трава
не вырастет на них

3.
смотри-ка дровосек
ты потерял мизинец
и подлетает стерх
выравнивая клюв

сквозь аномальный снег
садится на эсминец
и выпадает вверх
январь сведя к нулю

4.
на полресницы от
мы спящие от смерти
атлантику взболтай
да перелей в бутыль

и выпьет ланселот
и за базар ответит
и ляжет сквозь алтай
в какой-нибудь ковыль…

* * *
Снега сырое вымя
пропили к февралю
с реками земляными,
облаком и «люблю».

Северней телебашни
пиксели сна видны –
там, в оперении влажном
голуби ждут войны.

Выпотрошив наружу
ватой набитый крик,
ворон в рапиде кружит,
крестит лицо старик.

Вот и молчи, данаец,
сидя в своем коне,
ясеня черный палец
в саже, а не в окне.

Жесты ветвей намокших
врут, и вокруг – не ты,
утро сгущает площадь
птицами пустоты.

* * *
Воздухоплавание садов
с веревки бельевой.
Мы входим в воздух без голов,
как в ночь вплывает Ной,

мы носим руки вдоль земли,
где нищее зерно
и где полжизни провели
со смертью в домино.

Виолончельна тишина,
ресниц опавших нить
светящаяся, как страна,
где некому любить.