Журнал поэзии
«Плавучий мост»
№ 2(10)-2016

Вячеслав Кожемякин

Дума о Путивле

Об авторе: Я родился в 1962 г в Ленинграде, в семье людей, получивших высшее образование, но ставших рабочими. Эта социальная двойственность меня во многом определила. Учился, служил в армии, сменил несколько работ, все время писал, театральничал…. Отдельной строкой замечу, что работал в детском доме. В 1990 г. полностью изменил свою жизнь: отчаялся и укатил в Москву, поступил в Литературный Институт им. Горького. Учился у И.Л. Вишневской, у Олеси Николаевой, научился, чему сумел. В поэзию меня «крестил» Рейн, замечу, я ему не лучший ученик, скорее, троечник… он вел со мной многочасовые беседы-занятия, учил поэзии, он сделал мою подборку в Арионе, он же снабдил псевдонимом, от которого я теперь, правда, отказался, знать время пришло.
В московской жизни я рисковал и метался, занимался книжным делом, безуспешно открывал музей А.А. Ахматовой на Ордынке. Чудил, да спасся, пил, да бросил, болел, да выздоровел.
Со временем стал издателем. Счастливо женат, имею сына, жду второго ребенка.
Издал 2000 чужих книг и две книги своих стихов под псевдонимом Ладогин.
Имея свое издательство, не стремился публиковаться в СМИ. Решил принять участие в журнале Плавучий Мост, встретив здесь друзей: Вальдемара Вебера и Виталия Штемпеля, их неожиданную теплоту, понимание, от чего уж отвык. Надеюсь стать членом команды журнала. Публикую здесь стихи о войне, которые считаю уместными в журнале и немедленно нужными людям. Сердечно благодарю украинских литераторов Ольгу Бражник и Павла Кричевского за дружескую поддержку, советы, редактуру, Вальдемара Вебера, Виталия Штемпеля, Ефима Гофмана, Вячека Игрунова – за сердечне отзывы, предшествовавшие публикации. Приветствую тебя, друг и читатель.

Дума о Путивле

Ворон к ворону летит… (Пушкин)
Скоро Игорь возвратится насладиться Ярославной (Бродский)

I.
Над Москвою колокола, на Нерли звоночки,
Золотая жара пришла, иван-чай в веночке,
На запястьях – кольца вьюна, очи зелены и разнотравны.
Есть пять литер в слове ВОЙНА, почему все они заглавны?
Почему душистой травой не исчерпана тема?
Дым над нами пороховой, где мы, Господи, где мы?

II.
Наши ль реки волнуются вспять: Охта, Волга и Припять?
Выпь ли – воет? Над сыном – мать! – яду хочется выпить…
Да не пьёшь, да живёшь, и вдруг заистеришь – броженье
Нервов, связанное с преизбытком воображенья,
И вдруг вспомнится малороссийское слово «Сумні», –
И захочется в одноименное место – Сумы.

III.
А оттуда, на поезде, пахнущем гадким утилем, –
Грохотнуть на речушку Сейм с городком Путивлем:
Там есть в Молченском монастыре у времен заначка,
Там выходит в вечернем огне из ворот монашка,
И темнеет ночной поток, над левадой – крапки,
Вот, приходит она в Городок, и садится в парке,

IV.
Вот лицо открывает она – худыми руками,
И глаза у неё – два огня над ночными снегами!
Её карие очи, нежный нос её с лёгкой горбинкой,
Рот, от полуулыбки обрамлённый овальной морщинкой,
Рыжеватые волосы, легшие ветреным пухом…
Только рифма к холодным, жар былой остужающим звукам.

V.
Из речных и туманных зыбей тут, что – месяц из тучи,
Собеседник является ей, витязь древний, могучий,
Неприятной её лицо искажается миной,
Обручальное жжёт кольцо палец тощий и длинный,
И от голоса злого её на ветвях – иней белый
Витязь дует на пальцы и ус лижет заиндевелый.

VI.
Ненавидящий взор она устремляет на друга,
И разбойничья свищет луна холоднее чем вьюга.
Чистый голос её тяжёл, точно колокол донный,
Страшен малороссийский глагол котляревской Дидоны.
Имя шведского короля, мстя изменщику-мужу,
Выкликает она, веселя злостью женскую душу:

VII.
Карле, Карле, танцюй гопака! Тішся Швеціє, що за Полтаву
битвУ програнО. ПрогранО, КарлЕ! Цитуючи пику гаркаву –
ось тобі і втікачка розлучена, й «кузьчина мати», й руїни
рештків щастя зотлілих пора з димним присмаком України.
То-то ж, нехристь, собача кров!
– говорит ему жинка,
А из глаза её кружит не слеза, а снежинка

VIII.
Игорь-князь горбонос, губы углем очерчены будто…
То ли великоросс, то ль татарин. Рот кривится жутко;
Хлыстик щёлкает по сапогу, на траву уронил рукавицу,
Я-де не пожелал бы врагу здесь сейчас очутиться.
Хороша… хороша… чудо как… зимний голос звучит напевно:
Що ж ти дивишся, князь, як чужак,
зиму не впізнаєш напевно?

IX.
Стужа… мёрзнет кацап – и бормочет он, «чоловік ненависнии»,
ты прости, мы – в сердцах, а она: Поживемо ж нарізно!
Наряджуся-ка я на вечірку, під кибалку сховаю мичку,
прапор в білі руки і щезну,
в гринджолята впрягши павичку!
(–

X.
Не козацький зелено-квітний що імперським пече ізотопом
ЦЕ ТРІПОЧЕТЬСЯ СТЯГ СИНЬО-ЖОВТИЙ – ЩО ВИСТОЯВ під Конотопом.
Бо не Русь мене в шовк одягає, це канадець кроїть полотнища
а хреста на ньому немає… хрест на стяг? танцівниці — навіщо?.
Подывысь, яка гарна я, приодягнута в мармур пароський!

А из мрамомра хлещет душа, истекают ланиты извёсткой

XI.
Руки, руки, живые руки слёзы снежные утирают,
И не скажешь, что сердце от муки у скульптуры в груди умирает…
И стоит перед князем жена, как рябина пред зимним дубом
Губы нежные кривит она, хочет князь, и не может быть груб он,
«Што ты, што говориш ты, мой друг… » – и лицом пламенеет,
И в глазах васильковых испуг, лёд, что синего неба синее.

XII.
А она – хоть метель её вздох – очи карие жарки
Зло в них плещется, как кипяток в тёмной чайной заварке.
Віддавай мій рушник з карбованця, мою повну жменю насіння!
Хіба винна я в зраді – втікачка розлучена – й годі? Росія
хто ти? Під образами катів витрішкаті гриби у Рязані
сімдесЯт років поспіль самі били себе тузами
в решту двадцять п’ять років не вивчивши жодних уроків

XIII.
И стоит, подбоченясь, кареглазая, тонкая, злая,
И в глазах её светится «сжёг меня, Князь, ты… зола я»!
Губы князь искусал, жжёт кирпичный румянец скулы,
Иногда, не владея сам своим горлом, шепнёт: ох, твои мне загулы!..
Хлыстик нервный по сапогу чаще, чаще, чаще колотит.
Подожди, – говорит, – не могу, помолчи же, с души воротит…

XIV.
И он тянет к ней руку, он готовит ей жаркое слово,
А она милу-другу свою хриплую отповедь снова:
Так що лай мене матірщиною – дзвінко, роздільно, навстіж:
будь вам, пані, скажи, скатертиною,
рушником, та периною,
та побитою хребтиною,
та плювками кривавими шлях ваш!
Геть у драному сарафані, котися картопля в мундирі,
і піду, молода на три такти (як у вальсі) на всі чотири
Сторони! Хай вже десь – в купі з ляхами фріци-джон-ганси
в білій мазанці ставлять мене рачкувати, дарма що поганці!

И кричит он: «Как смеешь ты так! С кем ты так говоришь, Ярославна!
Для чего тебе, княжьей жене, век оканчивать стыдно, безславно…
А она: Чи тобі мене вчити, хитрюща ти харя,
або ти пам’ятав про мене, твій девіз кожної тварі по парі,
як кохав! – Коли лізли у петлю, як блукали у хащах, та інше,
а курку з борщу нафтового поодинці iклами – смачніше?

XV.
Прощавай, Прощавай!, удвох нажилися та видно вже й досить!
Плюй, сволото, в Дніпро, хай кохану твою хвилі носять,
немов швидкий кур’єрський, дощенту набитий валізною шкірою
кобеліно! Дивись мені вслід, з презИрливою гордістю щирою…
Не згадуй мене лихом за те, що ні неба, ні хліба,
подавись ти макухою з кроквами, все ж не вкусиш! Що, треба хіба?

XVI.
Досить нам на грудях рвати одяг, рвати нерви,
була я твоєю коханою, заслужила п’ять зірочОк стерви

– Жено, жено, не каменей, – просит в ужасе князь супругу, –
Приближается к ней, как сквозь бьющую в очи вьюгу,
Прикасается к ней, страшной, пальцами, как резцами,
древний грек…но мертвей камня, жинка, шевелит устами.

XVII.
Що, чи змерз? «Серце смажить глагол»? ось тобі так і треба! –
И задрала паросский подол, и регочет нелепо
И над ней поднимает меч Игорь, гневным лицом пылая,
Хочет мраморный кокон рассечь, а навстречь – вьюга смелая, злая:
Князь! рубаєш – рубай коріння спільне без зайвого слова
мене народив чорнозем, грунт, підзолиста моя мова.

XVIII.
Під час розлучення, війни, на безправ’ї ми раками бісимося
Кавунові скибкИ – мої діти ляжуть віялом – червоними місяцями!

Оживи и ударь по щеке! И сочту оскорбленье за чудо!
Вешней ивой в приречном песке разметайся! – В петлю лізь, іудо
краля, вареник, баштан, левада … смакуй мій словнИк,
мій прощальний Гоголь як борщ. Вже зглянусь – наллю ополОник.

XIX.
Витратив усе ти, пияк, і гроші і чоловіків,
але що ж ти не плачеш ніяк, пень, колода ти, засцяний вікінг!
Спільні діти – єфрейтори, поліцаї, козаки, гетьмани, вертухаї,
залишаться з матір’ю, ти ж все кричав, що фашисти вони і бугаї!
Хай же спершу тебе, а вже потім – мене проковтне половецькая раса
та й сльоза Олександрова, врешті, зблиснЕ, на крейдованій масці Тараса.

XX.
И кидается он, что есть сил, по обрыву к Сейму,
Как по лестнице, не касаясь перил… позвонок холодеет шейный.
Просыпаются в норах стрижи, птицы береговые,
С криком рвутся, спасая жизни, в потёмки ночные,
Смертоносный Игоря бег резким криком встречают,
Покидают укромный ночлег, чёрной стаей луну застилают.

XXI.
В этом крике стрижей ночном, в этом яростном беге,
Просыпается в Сейме сом, скользкий, илистый, пегий,
Тишь, крутя плавниками, рвёт, кружит воду речную,
Княжью голову водоворот поглощает хмельную.
И всё бешенство, и весь гнев, всю татарскую ярость
на супруги змеиный зев, злобы каждую малость

XXII.
Князь вливает в битву с речным ненасытным гигантом,
Водяная пыль, точно дым…лунный свет с птичьим гвалтом…
Пальцы крепкие богатыря рвут, прорвавшись под жабры,
Выдирают шматки, швыряя точно влажные клочья швабры.
Рыба страшная с русским князем сплетается в вальсе,
Это, помнится, было в рассказе о горце и барсе.

XXIII.
раз-два-три, раз-два-три – удар по волнам хвостовища
раз-два-три, раз-два-три – угар, – ах, тобі хрест навіщо!?
Ах, в Рязани грибы с глазами! Ах, підзолиста мова!
Я б тебя растерзал, коза, вот те мужнее слово!
И огромная рыба в предсмертной судороге трепещет,
И вздымается Игорь в волнах, и клинок его блещет,

XXIV.
И удар меча кровянит Сейм зелёный, Сейм пышный,
И стрижи ночные навзрыд, и над ними Всевышний!
Он выходит на берег другой, он махнул ей рукою,
Поднял рыбью главу над землёй он рукою другою,
Я приду к тебе, жди меня, мы продолжим беседу,
И за рыбой княгиня следит по кровавому следу.

XXV.
И замолкли стрижи… в ветвях лунный свет шевелится.
И лежат перед ней в репьях его хлыст… рукавица.
Уплывает звезда в рассвет, растворяется месяц в дымке…
Ах, боюсь, победителей нет и не будет у них в поединке.
Зябко. Речки извечный мотив. Камыши колыхаются плавно.
Мужа за реку проводив, голосит у реки Ярославна.

XXVI.
Над Москвою колокола, на Нерли звоночки,
Золотая жара пришла, иван-чай в веночке,
Говорит со мной тишина голоском Ярославны
На запястьях – кольца вьюна, очи зелены и разнотравны.
И вздыхают у неба на дне колокольные жабры,
И разносится плач в тишине от Путивля до Киевской лавры.