К 130-летию со дня рождения Николая Гумилева

Ольга Медведко-­Лукницкая, Павел Лукницкий, Сергей Лукницкий,
Олег Глушкин, Мария Ватутина, Александр Карпенко, Андрей Коровин,
Сергей Гандлевский, Инна Кабыш, Валерий Лобанов, Николай Ерёмин, Владимир Крюков,
Владимир Полушин, Лев Болдов

«Еще не раз вы вспомните меня…»

15 апреля 2016 года исполнилось 130 лет со дня рождения одного из самых крупных русских поэтов XX века, создателя «Цеха поэтов», основателя школы акмеизма, учёного и путешественника, исследователя Африки, воина, дважды Георгиевского кавалера Николая Степановича Гумилева. Это единственный в России поэт, чье творчество было запрещено более 70 лет и, тем не менее, оказало огромное влияние на развитие русской поэзии. Однако значение вклада Н.С.Гумилёва в российскую культуру до сих пор не оценено по достоинству. После знаменательной юбилейной даты в этом году придется вспомнить и другую годовщину – в августе исполнится 95 лет со дня расстрела поэта. Для Гумилева игра в «каш­каш» закончилась трагически и внезапно ­ в 35 лет.
Наверное, ни у одного из русских поэтов жизнь и творчество не связаны так близко с Востоком, Западом и Россией, как у Николая Гумилева. В его поэзии и личной участи это триединство неразделимо. Он сам сравнивал свою судьбу с «заблудившимся трамваем», проносящимся через Неву, через Нил и Сену, чтобы в конце пути, ценою собственной жизни, в «Индию духа купить билет».
Основатель поэтического течения акмеизма, Гумилев сумел объединить талантливых молодых поэтов: Осипа Мандельштама, Анну Ахматову, Михаила Зенкевича и других. Они нарекли себя акмеистами от греческого слова «акмэ» – вершина. К новым вершинам они стремились всю жизнь – и в поэтическом ремесле, и в духовном и нравственном самосовершенствовании. Мандельштам дал исчерпывающее определение новому направлению: «Тоска по мировой культуре».
Начало Первой мировой войны Гумилев встретил в России. Он ушел добровольцем на фронт и завершил войну во Франции в составе русского экспедиционного корпуса. После Октябрьской революции, когда многие русские уезжали на Запад из России, Гумилев отправился обратно в Россию. Многие недоумевали – почему Гумилев, любивший свободу, путешествия, которого влек к себе весь мир, открыто признававший, что он убежденный монархист, возвратился на родину?
Вот его ответ:

Его герой – собирательный образ бунтаря и первопроходца, каким был и он сам. Гумилев – конквистадор и в жизни, и в поэзии. В знаменитых «Капитанах» он воспевает красивых и сильных людей, их доблесть и отвагу:

Он пал жертвой навета и был осужден за причастность к так называемому «Таганцевскому заговору». На допросах Гумилев не скрывал, что он монархист, революцию «не заметил», а про свои взгляды в анкете честно написал – «аполитичен». И, словно заранее отвечая на вопросы чекистского следователя товарища Якобсона, в одном из своих стихотворений вопрошал:

Задолго до того, как его повели на расстрел, Гумилев написал:

Его казнили не в подвалах тюрьмы на Гороховой, а вывезли в лес и заставили рыть яму. Самообладание Гумилева тогда поразило даже его палачей.
По словам Ахматовой, Гумилёв – «самый непрочитанный поэт». У каждого свой Гумилев. Однажды открыв его для себя, мы возвращаемся к нему снова и снова, чтобы в его строках найти ответы на вечные вопросы. А он напоминает нам:

Из крупных писателей Гумилев был репрессирован в числе первых и реабилитирован только в 1991 году. Многие годы имя Гумилева было под запретом. Цензура вымарывала любое упоминание его имени. Три поколения читателей были отлучены от его поэзии.
Но 70 лет забвения не смогли стереть память о поэте, она продолжала жить. Всегда находились люди, которые наперекор судьбе и властям, с риском для жизни упорно хранили память о расстрелянном поэте, чтобы донести ее до потомков. В 1951 году ученица Гумилева Ида Наппельбаум была арестована и провела несколько лет в лагере за хранение в своей квартире портрета любимого учителя. К подвижникам, которые десятилетиями сохраняли документы, вещи и рукописи поэта, принадлежала семья Павла Лукницкого, первого биографа Гумилева. После смерти Павла Николаевича в 1973 году его дело продолжили его жена и сын, которые по мере возможностей старались опубликовать творческое наследие Николая Гумилева и его биографа.
Как же обстоит дело Гумилева сейчас? У поэта Гумилева в нашей стране нет ни могилы (есть лишь предположительное место захоронения на Ржевском полигоне), ни музея, ни памятника. Наверное, государству уже давно пора как акт покаяния перед невинно убиенным поэтом, создать наконец федеральный проект по созданию музея Николая Гумилёва и поставить памятник в Санкт­Петербурге.
Открытое письмо деятелей культуры Президенту РФ о необходимости создания Государственного музея Гумилёва в г. Бежецке, Тверской области было опубликовано в ЛГ в 2011 году, эта же тема затрагивалась в 2015 г. Все ныне здравствующие из подписавших его, а среди них такие деятели нашей культуры, как Е.Евтушенко, Ю.Поляков, А.Баталов, В.Смехов, А.Демидова, И.Волгин, С. Говорухин, И.Золотусский, Ю.Кублановский, готовы вновь поставить свои подписи под этим воззванием. Но воз и ныне там.
В Бежецке сохранился дом, в котором много лет жили мать, сестра и сын Гумилёва Лев. Здесь же проживал и сам Николай Гумилёв со второй женой Анной Энгельгардт и дочкой Леной; в нём, после растрела поэта, не раз бывала Ахматова. Добиться устройства в этом доме Государственного литературного мемориального музея – в этом Гумилевское общество видит свою задачу.

В декабре 1924 года молодой поэт, студент Петроградского университета Павел Лукницкий пришел в дом к Анне Ахматовой с просьбой помочь ему в написании дипломной работы по творчеству Гумилева. Тогда память о гибели поэта была еще жива в кругах близких к поэту. За пять лет кропотливой работы Павел Лукницкий записал воспоминания Ахматовой и десятков других людей, знакомых и помнивших Николая Степановича, собрал огромный архив Гумилева и его окружения. За это время он написал работу «Труды и дни Н.С.Гумилева», которая оставалась неопубликованной 80 лет. В 1927 году Лукницкого арестовали по обвинению в контрреволюционной деятельности, выразившейся в хранении архива «врага народа» Гумилева. Таким образом, компетентные органы хотели запугать и указать молодому исследователю, что не теми поэтами он увлекается. Но любовь к Гумилеву Павел Николаевич не только сохранил в себе на всю жизнь, но и передал сыну. В 1968 году, уже на излете уходящей «оттепели», Павел Лукницкий обратился в Генеральную прокуратуру СССР с просьбой реабилитировать наконец Гумилева, но его усилия не поддержал никто из известных писателей, более того, его публично обвиняли в попытках обелить «заговорщика». Это мнение с теми или иными вариациями доминировало даже в самых «лояльных» публикациях. Павел Николаевич скончался, завещав сыну Сергею завершить его дело. Чтобы исполнить волю отца, Сергей Лукницкий окончил юридическую академию и посвятил 20 лет жизни делу реабилитации Гумилева, которая состоялась лишь в 1991 г. Уникальный архив Лукницкого был сохранен и в 1997 году передан в Пушкинский дом в Санкт­Петербурге на государственное хранение.
В поэтических тетрадях Павла и Сергея Лукницких остались стихи, посвященные поэту Гумилеву, который стал их судьбой.
В стихотворениях Павла Лукницкого нет, конечно, прямой отсылки к имени Гумилева, в то время это было не безопасно, но в них упоминается «синяя звезда». Так – «К синей звезде» – назывался сборник неизданных при жизни стихов Гумилева, который вышел посмертно в 1923 году в Берлине.

* * *
Еще одно сокровище, как скряга,
В мой ларчик палисандровый кладу.
Пусть в век иной перенесет бумага
Затерянную синюю звезду*.
У века нашего – звезда другая,
Под ней пожары, колдовство и кровь.
И прячется, как девушка нагая,
От наглых взглядов хрупкая любовь.
Внук, выпустив из ларчика, как птицу,
Звезду – иным увидит свет,
И он поймет, как должен был томиться,
Свое сокровище сам схоронивший, дед!

Ахматовой и Гумилеву

Я увидел глаза. В них бредит
Каждый с НИМ проведенный час.
В них дышат серые розы,
Умиравшие много раз.

Вот я дома. Память сдавила
Число, что назвала она, –
В то число ударилось сердце,
Так, что кровь навек холодна.

Неужели ничем не могу я
Сделать истиной светлый миф,
Чтобы к ней вбежать задыхаясь,
И сказать: «Идемте… ОН жив!».

Памяти Н.С. Гумилева

Иду в страну, где есть сокровища,
Где много храбрых погибало.
Но не спугнут меня чудовища,
Ни звуки стрел, ни волны шквала.
Мне небо путь укажет звездами
В волнах пустынь и океанов;
И птицы будут петь над гнездами
В чаду тропических туманов.
И дикари, как уголь черные,
Падут на землю пред кострами,
И назовут меня, покорные,
Царем над всеми их царями.
И отложу тогда винтовку я,
И мне покажут в яме лога
Жрецы с густой татуировкою
От всех скрываемого Бога.
Останусь там, предав забвению
Страну окованную льдами;
Законы дам, чтоб поколения
Повиновались им веками.
Я приучу их к плугу ладному,
К любви и к мудрому покою,
Я запрещу меняле жадному
Распоряжаться их землею.
И над лесами непрорубными,
Когда уйду по воле рока,
От их племен, гремящих бубнами,
Вспарит к луне душа Пророка.

Воскрешение Н.С.Гумилева

Ясной ночью в звездном поднебесье
Слышу я святые голоса.
Там поют божественные песни,
С неба смотрят на меня его глаза.
Меж светил как будто вьется пламя
И летит в таинственную даль,
И цветет, раскинувшись над нами,
Вечный перламутровый миндаль.
Солнце выйдет из ночного плена,
Дождь пойдет из тысячи комет,
И восстанет из былого тлена
Самый замечательный поэт.

«…Гумилева часто сравнивали с птицей. Он был и похож на гордую птицу. Он был сбит влет. Его хотели унизить, растоптать, заставить почувствовать липкий страх последнего часа. Напугать его было невозможно. Георгиевский кавалер, храбрый кавалерист, он давно предсказал себе смерть от пули. Поэт улыбался и спокойно докурил папиросу. Рассветное утро августа пахнуло смертью. Приговоренных заставили рыть яму, приказали раздеться. Профессора и матросы, последние из тех тысяч мятежных кронштадтцев и гордый аристократ русской поэзии приняли разом мученическую смерть».

Казнь Гумилева

Вроде робок, вроде низок ростом,
Вроде и не мастер говорить,
Конвоиров в роще за погостом
Просит напоследок – прикурить.
Всю дорогу нервно балагурил,
Как-то весь светился изнутри.
И не знают, чем набедокурил,
Офицерик этот.
– На, кури.

Конвоиры нынче терпеливы,
Душный вечер одурманил сад.
В том саду платаны и оливы
В тополином облике стоят.
Скоро солнце скатится короной,
Заливая красным окоем.
И дымит, дымит приговоренный,
Словно богу молится тайком.

Просит, чтобы чаша миновала,
Чтобы, нам прощение неся,
Жертвы не просил! Но дотлевала
сигаретка и дотлела вся.
Кончено. Снимай ремень и китель,
Становись у розовой сосны.
На Руси любой поэт – спаситель,
Через них и будем прощены.

«Волшебная скрипка» Гумилёва: опыт поэтического триллера

Мне кажется, Серебряный век русской поэзии был совсем не таким, каким он представляется нам из нашего столетнего «далека». Людям приятно думать, что в этот период преобладала поэзия эстетская, ажурная, кружевная; они, возможно, хотят «отдохнуть» от современности на стихах заново открытых в перестроечное время русских классиков. Конечно, поэтическое наследие начала ХХ века вместило в себя тысячи любовных стихотворений. Но говорить об изысканной ажурности стихов Серебряного века можно разве что применительно к раннему творчеству – да и то далеко не всех «больших» поэтов этого периода. Стихотворение, о котором я собираюсь рассказать, Николай Гумилёв написал в 21 год, и это был, наверное, первый стихотворный триллер в русской поэзии. Говорят, страшилки сочиняют нарочно,  – чтобы было не страшно. Но не думаю, что молодой поэт специально хотел «попугать» читателей или, тем паче, собратьев по перу.

Стихотворение «Волшебная скрипка» открывает книгу Гумилёва «Жемчуга».
В экземпляре известного археолога Анатолия Николаевича Кирпичникова стихотворение снабжено карандашной пометкой: «Из Ж. Занд». Исследователи пишут: «Смысл этой записи неясен. Возможно, что она отсылает к романам “Консуэло” и “Графиня Рудольштадтская”, в которых тема скрипки играет важную смысловую роль». Но, если пометка действительно была написана рукою Гумилёва, более вероятно другое предположение: за «широкой» спиной французской писательницы Николай Гумилёв хотел скрыть интимную подоплеку стихов, написанных в это время. Известно, что Гумилёв жил тогда в Париже, изредка совершая «набеги» в Россию, чтобы повидаться с Анной Ахматовой, в ту пору еще Горенко. Раненный отказами любимой женщины, Николай был дважды близок к самоубийству и не погиб только по счастливой случайности. Все это как-то плохо вяжется с образом бравого и бесстрашного человека, каким, без сомнения, был Гумилёв. Однако не будем забывать, что поэту исполнилось только 20 лет, и он еще не успел одеть свою душу в «броню», когда речь шла о любовных поражениях. Этот опыт придет к нему позднее. У меня есть все основания предполагать, что именно там, в Париже, и произошло мистическое крещение поэта, спровоцированное несчастной любовью.

Я читал вышеупомянутые романы Жорж Санд, и готов констатировать: в них напрочь отсутствует то, что позднее найдут в произведениях Густава Майринка и назовут «эстетикой черного романтизма». Так что, если какие-то аллюзии из Жорж Санд в «Волшебной скрипке» и присутствуют, то это, скорее, попытка отправить читателя по ложному адресу, закамуфлировать свои истинные интимные переживания. Поэты нередко прибегают к подобным маневрам не столько из природной стыдливости, сколько из желания не предавать огласке свое мучительное настоящее. Только очень сильные люди способны сжечь в себе истину и не выплеснуть ее на страницы своих произведений.

О том, какое значение придавал сам Гумилёв этому стихотворению, можно судить по тому, что оно открывает его сборник стихов, озаглавленный «Жемчуга». Подраздел «Жемчугов», вышедших отдельной книгой в 1910 году, гласит: «Жемчуг черный». Здесь поэт явно отдает дань своему лицейскому учителю Иннокентию Анненскому, а, возможно, и французскому символисту Анри де Ренье, томик стихопрозы которого «Яшмовая трость» («La canne de jaspe») увидел свет еще в 1897 году. Одна из глав книги Ренье называлась «Черный трилистник», впоследствии он написал и «Белый трилистник», а Иннокентий Анненский в своем цикле стихотворений расширил эти «трилистники» до необычайной пестроты и разнообразия.

Безусловно, общаясь с Анненским и Брюсовым, молодой Гумилёв не мог не «заразиться» символизмом. Натуральный черный жемчуг действительно существует, он возникает согласно причудливым «желаниям» моллюска, чьи вещества придают соответствующую окраску формируемым минералам. Но поэт, конечно же, придал черному жемчугу символико-метафорическое звучание. Для него черный жемчуг — блестящая метафора любви, с ее приливами и отливами, с ее темными жемчужинами, которые покоятся на самом дне океана чувств. Черной жемчужиной для молодого Гумилёва стала непостижимая и своенравная Анна Горенко, будущая Ахматова.

Надо отметить, что скрипка по своей природе — светлый, божественный инструмент, не запятнанный какой-либо чертовщиной. Разве что в руках Паганини скрипка порой вытворяла странные вещи… В стихотворении «Волшебная скрипка» Гумилёв обретает наконец знание, тождественное силе. Стихотворение посвящено автору «Огненного ангела» Валерию Брюсову, с которым учившийся в то время в Сорбонне Гумилёв состоял в активной переписке. Но к кому это обращается поэт: «милый мальчик»? Очевидно, что не к маститому и умудренному опытом Брюсову. К кому же тогда? Кому он предлагает попытаться овладеть волшебной скрипкой? Кто этот мальчик? И «был ли мальчик»? Я придерживаюсь того мнения, что в образе мальчика Гумилёв обращается к самому себе. Может быть, с воображаемой высоты того же Брюсова. Как бы там ни было, в стихотворении «Волшебная скрипка» герой его, «милый мальчик», проживает целую жизнь, и это по-настоящему, без дураков. А его скрипка — это любовь. Неразделенная любовь молодого мальчика. Его скрипка — это его женщина. Женщина, рядом с которой он может погибнуть, ибо никому не дано ее удержать. Однако сколько же человеческого величия, дерзновения в этой безнадежной попытке «приручить» непокорную скрипку! Сколько магии, сколько преодоления неуверенности в собственных силах! Волшебная скрипка Гумилёва — больше, чем скрипка. Это становится понятным, едва поэт заговаривает о «темном ужасе начинателя игры», о «бешеных волках на дорогах скрипачей». Он говорит о потребности поэтических натур постоянно быть в состоянии влюбленности:

Конечно же, здесь ассоциативно приходит на ум вовсе не Жорж Санд, а Иннокентий Анненский, его блистательное стихотворение «Смычок и струны». Гумилёв делает сразу две кульминации в стихотворении, или, переходя на язык музыки, две модуляции. Это можно сравнить разве что со «вторым», а потом и «третьим» дыханием.

Это речи ревнивца или брошенного любовника! Двуликая любовь теперь гримасничает поэту своей темной стороной, что особенно нестерпимо после наслаждения светлой стороной этого чувства. И это переворачивание двух противоположных ликов любви тождественно маленькой смерти. В реальной жизни поэт пошел топиться, но, к счастью для нас, его читателей и почитателей, не бросился прямо в Сену, а решил это сделать на северном побережье Франции, в Нормандии. Это и спасло ему жизнь: на севере поэта арестовала «за бродяжничество» французская полиция, и, видимо, эта встряска помогла ему вернуть себе душевное равновесие.

Жанр поэтического триллера был настолько созвучен в это время поэту, что спустя некоторое время он пишет еще одну страшилку — стихотворение «Камень», тоже вошедшее впоследствии в сборник «Жемчуга» как «черный жемчуг» и аналогично помеченное в вышеупомянутом экземпляре А. Кирпичникова «из Жорж Санд». Но скрипка, в отличие от камня, сама человека не убивает — и потому не страшна. Наоборот, внешне она пленительна, очаровательна, и даже имеет, совсем как женщина, приятные глазу округлости. Поэтому в «Волшебной скрипке» срабатывает эффект контрастности: скрипка и «бешеные волки» настолько из разных систем координат, что невольно сразу задумываешься о тайнописи стихотворения. Замечу в скобках: не исключено, что Гумилёву, имевшему большие проблемы с музыкальным слухом, было мучительно слушать любую музыку. И это — еще один ключ к пониманию «Волшебной скрипки».

Последняя строфа — «мальчик, дальше!» — читается уже как постскриптум к законченному стихотворению.

То, что не может нас сломать, делает нас сильнее! Стихи оказались пророческими. В 1921 году Николай Гумилёв погиб славной и страшной смертью божественного скрипача русской поэзии.

Разговор Анны и Николая
поздней осенью

– Коля, Коля, Николай,
кого хочешь выбирай.
Только, милый, не меня.
Не прожить со мной ни дня.

– Ох, не знаю! Маша, Лиза,
Оля, Леночка, Лариса…
Всех немножечко любя,
выбираю всё ж – тебя!

– Гумми, Гумми, Николя,
Сиди дома, не гуляй.
В Африке есть Бармалей –
Он глотает Николей.

– Что ты, Аннушка, не плачь!
Я отважен и горяч.
Знаешь, что страшнее львов? –
Это книги мёртвых слов.

– Коля, Коля Гумилёв!
Тяжела твоя любовь.
Львов стрелял, но сын наш – Лев.
Берегись, мой Гумми-лев!

– Аня, Аннушка, скажи,
Чем нас век приворожил?
Кто – в могиле, кто в петле…
Грустно, Аня, на земле.
И первый снег упал в траву?

* * *
Осенний снег упал в траву,
И старшеклассница в Перово
Читала первую строфу
«Шестого чувства» Гумилёва.

А там и жизнь почти прошла,
С той ночи, как я отнял руки,
Когда ты с вызовом прочла
Строку о женщине и муке.

Пострел изрядно постарел,
И школьница хватила лиха,
И снег осенний запестрел,
И снова стало тихо-тихо.

С какою целью я живу,
Кому нужны её печали,
Зачем поэта расстреляли
И первый снег упал в траву?

* * *

И как ни велика моя страна,
но по зарез мне Африка нужна,
и дальше чем,
тем мне она нужней:
как по родной,тоскую я по ней,
ведь там средь аллигаторов и львов
живой-здоровый бродит Гумилев,
ему,как в цирке,кланяется слон,-
неуязвим,
почти бессмертен он,
дорогу уступает носорог,-
он смел и молод,
он красив как бог…
Пускай застынет время на часах,
пусть он живет в тропических лесах,
пусть дождь пойдет-
сильнее нет дождя!-
пусть женится на дочери вождя,
пускай забудет сына и жену
и всех других,
а не её одну,
пусть новая ведет его звезда
куда угодно,
только не сюда,
где часовой стоит на рубеже,
где пуля-дура ждет его уже.

Три архангела

Гумилёв, Маяковский, Есенин,
Три архангела
Русской земли,

Возвестили
Руси воскресение,
А себя уберечь не смогли…

Неспроста
Все, кто жив, там и тут
Их заздравные песни поют…

Август

Последняя песенка спета.
О чём? Не понять никому.
И тянется длинное лето,
и нету претензий к нему.

Спят зайцы на тёплой опушке,
с утра замечательный клёв.
Расстреляны Лермонтов, Пушкин,
расстрелян вчера Гумилёв.

* * *
Много горечи скрыто в слове,
И свободы, и торжества…
Говорили о Гумилёве –
Он умел чеканить слова!

Он изыскан и своеволен,
И в своем мастерстве – Левша,
Но когда за границу боли
Перейдёт, отважась, душа

Там уже игра роковая –
Велико веление слов,
Потому что и кровь – живая,
И – рисковое ремесло.

Оттого российская Муза
И сжигает таких дотла.
Про её смертельные узы
Помолчим. Глухие дела.

Поглядим, как дивной лавиной
Словно из циркового мешка
Бесконечны, неуловимы
Облака идут, облака.

Девять Заповедей Гумилева

11 ноября 1918 года Гумилёв присутствовал на заседании «Всемирной литературы». После окончания этого мероприятия он разговорился с Корнеем Чуковским и признался ему, что хочет составить правила для переводчиков.
О том, как Гумилёв относился к редактированию переводов писал в своих воспоминаниях в третьем номере журнала «Звезда» за 1945 год поэт и переводчик Всеволод Рождественский: «… редактируя переводы французских поэтов, главным образом, парнассцев, прежде всего (имеется ввиду Н. Гумилёв.— Примеч. В.П.) следил за неуклонным соблюдением всех стилистических, чисто формальных особенностей, требуя сохранения не только точного количества строк переводимого образца, но и количества слогов в отдельной строке, не говоря уже о системе образов и характере рифмовки. Блок, который неоднократно поступался этими началами ради более точной передачи основного смысла и «общего настроения», часто вступал с Гумилёвым в текстологические споры. И никто из них не уступал друг другу. Гумилёв упрекал Александра Александровича в излишней „модернизации“ текста, в привнесении личной манеры в произведение иной страны и эпохи; Блоку теоретические выкладки Гумилёва казались чистейшей схоластикой. Спор их длился бесконечно и возникал по всякому, порою самому малому, поводу. И чем больше разгорался он, тем яснее становилось, что речь идет о двух совершенно различных поэтических системах, о двух полярных манерах поэтического мышления».
Не совпадение взглядов с товарищами по «Всемирной литературе» не смутило Гумилёва. 24 ноября того же года на квартире у Горького он прочитал составленную им декларацию о принципах перевода художественных произведений.
Несмотря на свои споры с Гумилёвым о принципах художественного перевода, Чуковский все же согласился, чтобы их статьи вышли под одной обложкой. Так до 10 марта 1919 года в издательстве «Всемирная литература» появилась книга Гумилёва и Чуковского названная в соответствии с концепцией Николая Степановича «Принципы художественного перевода». В этом сборнике впервые была опубликована статья Гумилёва «О стихотворных переводах». Оценку этому уникальному труду дал (видимо по корректуре) известный тогда критик Николай Лернер 8 марта в журнале «Жизнь искусства».
Второе издание книги «Принципы художественного перевода» (добавился еще один автор Ф. Батюшков) вышло в мае 1920 года там же в Петрограде.
Усилия Гумилёва-переводчика высоко оценил Максим Горький. 28 октября 1919 года на очередном заседании во «Всемирной литературе» произошел один очень важный эпизод, показавший уровень мастерства Гумилёва-переводчика. Николай Степанович прочитал подготовленные им переводы баллад Р. Саути. Во время обсуждения переводов Максим Горький в ультимативной форме потребовал изъять из рукописи книги Саути все переводы В. Жуковского, так как они «страшно» теряют рядом с переводами Н. Гумилёва.

Пора, наконец, сказать по каким правилам работал сам поэт и которые, он изложил в своей статье «О стихотворных переводах». В предисловии он рассматривает общее положение о переводах. По его мнению, все переводы делятся на три группы. Первый – это способ, когда поэт переводит стихи случайно пришедшими ему в голову размерами и сочетанием рифм, своим словарём. При этом позволяет себе, то удлинять, то сокращать оригинал. Это путь не для профессионала. Второй способ мало чем отличается от первого, только переводчик подводит под такую свою работу теоретическую базу. То есть, якобы сохранённый дух всё оправдывает, в том числе и все изменения допущенные переводчиком. Гумилёв придерживается третьего пути в переводах – а именно, когда поэт сохраняет вообще всю форму, как средство выражения духа оригинала. Что же понимается под этой формой – и что провозгласил Гумилёв в качестве своих принципов? Поэт провозгласил для переводчиков девять заповедей того, что должно совпадать в оригинальном и переводном стихотворении.
…..Первая заповедь. После выбора образов, необходимо соблюдать число строк и строф! – оригинала. Так как строфы создают особый «ход мысли». Вывод поэта, что: точное сохранение строфы является обязанностью переводчика.
…..Вторая заповедь. Сразу после числа строк у Гумилёва следует метр и размер. Поэт утверждает, что у каждого метра есть своя душа, свои особенности и задачи в поэзии. Этому своему положению он даёт основательное теоретическое подтверждение и требует, чтобы переводчик обязан был: «точно соблюдать метры и размер подлинника» (1).
…..Третья заповедь. Необходимо употреблять рифмы в соответствии с той традицией, которой пользуется сам поэт. И тут нужно учесть характер языка. Например, английский язык требует в основном чередование мужских рифм, как наиболее характерных для него.
…..Четвертая заповедь. Характер enjambement. Это понятие использовалось в поэзии со времён античности. Романтизму – было свойственно его культивирование, использовали его и некоторые поэтические школы начала ХХ века. Еnjambement является выразительным средством, например, в драматическом стихосложении. Понятие enjambement пришло к нам из французского языка. Во французской теории стихосложения существует три вида enjambement – rejet – конец фразы захватывает начало следующего стиха; contre – rejet – начало фразы захватывает конец предыдущего стиха, и double – rejet – фраза начинается в конце предыдущего стиха, кончается в начале следующего. Вообще enjambement переводится с французского как «перешагивать» (перепрыгивать), несовпадение синтаксической и формообразующей цезур (на конце стихи, полустрофы, строфы). Служит также стилистическим приёмом для преодоления ритмической монотонности стиховой формы и для (интонационного или смыслового) выделения отсечённых стихоразделом отрезков фразы. Для Гумилёва важен вопрос о переносе предложения из одной строки в другую.
…..Пятая заповедь. Характер рифм. Ему Николай Степанович также отводит важное место. Они по Теодору де Банвилю первыми «возникают в сознании поэта и составляют скелет стихотворения (…)».
…..Шестая заповедь. Характер словаря. Так как у каждого настоящего поэта свой собственный особый словарь, то ли это разговорный язык, то ли литературный, то ли с применением диалектов, и т.д. – и всё это необходимо обязательно учитывать при переводе.
…..Седьмая заповедь. Типы сравнений. И тут переводчик обязан соблюдать все особенности оригинала. Например, если поэт даёт сравнение конкретного образа с отвлеченным, то и переводчик обязан всё это сохранить.
…..Восьмая заповедь. Особые приёмы. Поэт предлагает учитывать и их. Например, встречающиеся: «параллелизмы, повторения полные, перевернутые, сокращенные, точные указания времени или места, цитаты, вкрапленные в строфу, и прочие приёмы особого, гипнотизирующего воздействия на читателя».
…..Девятая заповедь. Переходы тона. И тут переводчик обязан строго соблюдать оригинал, не сокращая и не удлиняя его, так как меняется «время его тона». То есть «И лаконичность, и аморфность образа предусматриваются замыслом, и каждая лишняя или недостающая строка меняет степень его напряженности» (1). Поэтому, невозможно сокращать или удлинять стихотворение, не меняя его тона, это тоже важно.

Из всего перечисленного видно, что выполнять гумилёвские условия было не под силу большинству переводчиков. Сам поэт писал: «Разумеется, для рядового переводчика это ни в какой мере не обязательно» и добавлял с чувством иронии: «Таковы девять заповедей для переводчика; так как их на одну меньше, чем Моисеевых, я надеюсь, что они будут лучше исполняться».
И поэтому, считал он: «В идеале переводы не должны быть подписными». Можно себе только представить каких бы вершин достигла школа переводчиков в России, если бы она унаследовала заветы великого мастера!..

Гумилёву

Воин, путешественник, мечтатель,
Зодчий романтических садов –
Кем ты был среди мятежных ратей
Тех кроваво-памятных годов?

Тех, объятых смерчем революций,
Разметавшим питерский бомонд –
Ты, невозмутимый, как Конфуций,
Ты, прошедший Африку и фронт, –

Где все смерти над тобой витали,
К райским песнопениям глухи,
Где стихи судьбою обрастали
И судьба слагалась как стихи!

Кем ты был – средь ханжеских декретов,
Вдовьих слёз, грядущих лагерей –
Ты, знаток ремесленных секретов,
Словом усмирявший дикарей,

Выдумщик, искатель приключений,
Собеседник царскосельских лип…
Как не уберёг тебя твой гений,
Как ты в эту передрягу влип?!

Где шестёрки сделались тузами,
Где, тебя не видящий в упор,
Следователь с рыбьими глазами
Подмахнёт расстрельный приговор –

Чтоб душа, минуя все преграды,
Отлетела сквозь кадильный чад
От глухих подвалов Петрограда –
К озеру таинственному Чад.