Журнал поэзии
«Плавучий мост»
№ 2(10)-2016

Книжный обзор в мини-рецензиях

От Эмиля Сокольского

Алексей Пурин. Почтовый голубь.
СПб.: Союз писателей Санкт-Петербурга, ООО «Журнал “Звезда”», 2015

В книге собраны, как сообщает аннотация, лучшие стихи за четыре десятилетия литературной работы, и Пурин предстаёт перед нами прекрасным – можно сказать, идеальным поэтом, безупречно пишущим в классической традиции и всецело обращённым к мировой, главным образом к античной культуре, – о чём говорят многочисленные упоминания и намёки. Несомненно, стихотворный разбег Пурин берёт от Кушнера: он опирается не на сам сюжет, а на собственное восприятие сюжета; в стихах много инверсий, однородных определений-дополнений, случается и перенос фразы с одной строки на другую. Но Кушнер в поэтике Пурина преодолён: от пристального внимания к повседневным мелочам, от активного диалога с широким читателем, от общежитейских тем автор уходит глубоко в свой мир – и заодно к читателю рафинированному, высокоинтеллектуальному. Пожалуй, многие стихи Пурина можно назвать даже «слишком культурными». Читать сразу всю книгу от начала и до конца –непросто; требуются паузы, – хотя в ней найдёшь и довольно прозрачные по смыслу стихи, взращённые «школой гармонической точности» и серебряным веком; но все они насыщены «современным» воздухом, кое-где в них проступают и дружеская ирония и юмор – как, например, в цикле «армейских» стихов «Евразия», – но даже и в этом цикле выскакивают упрямые ассоциации: «Безрадостна любовь по переписке – синий / остывший пульс чернил, газетный монолог, – / как если бы не ты, не я, какой-то Плиний / вдали от Рима свой оттачивает слог».
Пурин заражает. Раз прочитав, хочется возвращаться к его стихам снова и снова: он гармонизирует, упорядочивает, просветляет жизнь, да и попросту поднимает настроение. С ним не страшно жить – и не страшно умирать; его стихи соединяют века и устремляются к будущему.

Катя Капович. Другое.
М.: Воймега, 2015

У Кати Капович слышны голоса то Державина, то Пушкина, то Фета, то Блока… И вместе с тем она остаётся поэтом «эмигрантским», впитавшим в себя настроения и мироощущения далёких предшественников: скажем, Георгия Адамовича, Владислава Ходасевича, Георгия Иванова… «Так совершенно ничего, / так абсолютно ни к чему / ем, засыпаю, зрю кино – / полтинник вот перемахну», «Часом раньше, часом позже все умрём…», – не близко ли всё это по настроению к таким стихам, как «Без отдыха дни и недели…», «Играю в карты, пью вино…», «Мне весна ничего не сказала…»?
Конечно, главное у Капович – то, что она, переплавляя опыт золотого и серебряного века, выстраивает свою собственную поэтическую линию, картину мира, говорит своим голосом. Усталость, разочарованность, безнадёжность живёт на всех страницах сборника; от мира поэт не ждёт ничего нового: люди в нём словно слепцы Брейгеля и профаном оказывается даже грамотей, учащий правильно жить других – пока ему не «полоснёт по глазам» восхваляемая им «капля лазоревой краски». Да, она пишет: «Свет на небе от лимонной корки, / жизнь спешит, сухой песочек в колбе, / вверх плывут кораблики-моторки, / а вокруг всё небеса-задворки», – но насколько лексически богата её речь, и сколько стихов в книге! – и то и другое ведь совершенно несовместимо с усталостью и разочарованностью, – зато совместимо с неизбывным творческим подъёмом, с любовью к жизни – любовью радостной и горькой, с готовностью отвечать жизни «да!», воспевать прошлое, настоящее и с надеждой заглядывать в будущее. «Говорят, в России говорят по-русски / от зари и до зари» – разве в этих намеренно простоватых, наивных словах – опустошённость ? Нет – любовь, а без неё нет поэзии.

Зинаида Миркина. Хождение по водам.
М. – СПб.: Университетская книга, 2016

«Мы расходились кто куда, / Но в Боге – место встречи» – вот очень важные строки. Впрочем, автор всегда говорит о важном, о главном. Отшумят беды, замолкнут речи – и наступит тишина, и только в тишине сможет «заговорить» Бог, не заглушаемый нашими голосами, не заслоняемый нашими самолюбивыми «я». В этих строках я слышу и поэтический смысл: стихи Миркиной – «место встречи» у родника, который питает поэтическую культуру, они – обращение к источнику жизни, к её корням. Эта поэзия лишена метафор и формальных прикрас: дух не нуждается в пластических образах и эстетическом оформлении.
Книга не удивляет, не служит услаждению слуха; тем, кто принял и понял её, она помогает каждое утро смотреть на мир «промытыми глазами», воспринимать его не дробно, а во всецелости. «Тебе так надо новизны, / А рядом только три сосны, / Всё тот же самый древний лес / Да широта немых небес». Да, тот же лес, то же небо, и всё тот же Бог – и «не хватит сотен тысяч лет, / Чтоб исчерпать всё тот же свет». Зинаида Миркина – не любуется лесом, не любуется небом, не любуется светом; она сама – часть мира, одно с ним целое.


Андрей Коровин. Снебапад.

Спб.: Алетейя, 2016

«Рассказывающие» верлибры – это скорее плохо, чем хорошо, – поскольку они всё-таки представляют собой не стихи, а прозу с лёгким поэтическим прикидом. Поэзия в основе своей музыкальна: уходит музыка – уходит и поэзия. Однако бывают исключения – когда слово в «рассказывающих» верлибрах приобретает особый, уже не «прозаический» звук.
Таков «Снебапад». Не уверен, что отсутствие знаков препинания и в рифмованных стихах здесь говорит об интимных взаимосвязях слов или отражает поток сознания: всё равно приходится мысленно расставлять точки и запятые. Реальность у автора столь счастливо и светло преображена, что ей тесно в своих рамках и она переходит во вдохновенную фантастику, иначе сказать – живёт в фантастических образах.
Стихи Коровина, по настрою близкие к петербуржцу Дмитрию Григорьеву, искрятся, смеются, паря над землёй («Мои золотые матросы / живут в небесах корабля»; «…мы пойдём с тобою на рынок / и купим небесных персиков»), или лучше сказать так: в стихах Коровина – земное, над которым видишь небесное. Он поэт воздушный, поэт поющий, поэт живого, одушевлённого, очеловеченного мира: мы встречаем в книге и «луг поющий и осипший берег», и поющих рыб, и сосны, у которых «солнце грызёт стволы», и «взлетающее небо»; в изображении поэта даже «снегири как пасхальные яйца / выпрыгивают из-за кустов»… Но Коровин не безоглядно любуется жизнью, радость бывает оплачена тяжёлыми часами, когда на душе зима и волки воют… нет, я написал машинально: не воют, а опять же – «поют»! И если у Апухтина «чёрные мысли как мухи», то у Коровина чёрные мысли – «снег, налетающий из темноты, / словно собака в прихожей». Умение даже в горе улыбнуться – редкое качество И редкое – смотреть на мир добрыми глазами, его несовершенства наделяя сказочным обаянием – например, вот о «зелёном бомжике»: «он бог весны в своём районе / чумазый одичавший царь / его приветствуют вороны / и пень любой его алтарь».
Радость и юмор Коровина – вызов унынию и «серьёзности.

От Германа Власова

Г. Русаков. Дни.
— М.: Воймега, 2016. — 128 c.
ISBN 978-5-7640-0194-4

В новой книге стихов Геннадия Русакова нет той трагической напряженности,
присущей его «Разговорам с богом» и «Письмам Татьяне», однако, читатель сразу распознает лирического героя по его всматриванию в мир, который «исходно страшен» и живет сам по себе «на пространстве в сорок тысяч глаз». Лирический герой здесь (как и в других книгах) отзывчив на взрывы почек; которым «тесна обёртка»; на юность и красоту (искренне жалея при этом детские полулюбови); на «липы Шаховых» и «объем пространства над Окою». Также, как и в других стихах он рассуждает о смерти, старости, судьбе, болезнях, смене времен года и поколений; говорит о людях своей «последней страны», протяж-ной как «альтовая струна, звучащая от моря и до моря».
Лирический герой Русакова – свидетель «века своего», вырастающий «не спеша, по малу», подобно напрягшемуся бутону, и слушающий колесный стук поездов, эти «перемещенье движущихся тонн». Он «помнит свой шесток», «ареал размером в три двора», это его «ночами будит» дождь, чтобы он взялся за перо:

Я про червей, что выбрались на свет
и захлебнулись воздухом зелёным.
Я про тугой велосипедный след,
наискосок ведущий к школьным клёнам.
Я про июль в насупленном платке.
Про утро без дождей и без укора.
Про гуканье буксиров на реке
и прочее из этого набора.

Собственно, перечисление этого набора, уже знакомое читателю, как мне кажется, будет этим читателем воспринято с благодарностью. Мне же на этом фоне представляются удивительными другие стихи – стихи утонченного опыта, взвешенных эмоций, неслучайных слов и осенней игры света и тени (как тут не вспомнить знаменитое «вот и лето прошло…»):

Дневных теней колеблемая ткань
вполне прочна, лишь выцвела краями.
У нас сентябрь везде, куда ни глянь.
И по ночам темно в небесной яме.
Вот-вот дохнут в окошко холода.
Но дни полны каким-то тихим светом.
Они теплы, а всё же, как всегда,
им трудно расставаться с этим летом.
Я сам боюсь назначенных разлук,
календарей, уходов или сборов.
Поры прощанья и пожатья рук,
поспешных предотъездных разговоров.
Пусть лучше ткань колеблемых теней,
звук тишины, непрочность пересменки…
И женщина, спешащая по ней,
с липучкой на ободранной коленке.