Журнал поэзии
«Плавучий мост»
№ 3(11)-2016

Андрей Коровин

Слуцкий в Туле

Об авторе: Коровин Андрей Юрьевич. Род. в Тульской области (1971). Окончил Высшие литературные курсы при Литературном институте им. А.М. Горького. Автор восьми поэтических книг. Стихи публикуются в поэтических антологиях ООН, России и других стран, журналах «Арион», «Дружба народов», «Новый мир», «Октябрь» и других изданиях, переведены на английский, немецкий, польский, белорусский, армянский, грузинский и другие языки. Выступает с авторскими концертами в составе творческого дуэта «Коровин и Фагот» (с легендарным музыкантом Александром Александровым). Руководитель Международного культурного проекта «Волошинский сентябрь», литературного салона в Театре-музее «Булгаковский Дом» (Москва) и других культурных проектов. Лауреат премий литературных журналов, Кавалер Золотой медали «За преданность Дому Максимилиана Волошина» (2010). Живёт в г. Подольск Московской области.

Послесловие Германа Власова

Рыбные места

…………………..моему крёстному, дяде Вите

это дуб наклонился над речкой
или видится мне наяву
что я маленький
я человечек
что я падаю в реку
плыву

лето детства и речка Воронка
на моторке летим по реке
и отснятое на киноплёнку
вспоминается прошлое мне

вижу рыбу и я вроде рыбы
потерялся в запретной воде
мы летать или плавать могли бы
я в реке я во сне
или где

где-то там на цветущей поляне
зверобой повилика чабрец
пиво плавится в потном стакане
с дядей в карты играет отец

рыба справа и рыбина слева
удивлённо глядят на меня
пасть как кисточку львиного зева
открывая и к тайнам маня

но какая-то тайная сила
обняла меня и вознесла
с тайной рыб навсегда разлучила
и от жизни меня не спасла

Песни этой зимы

вот так заляжет снег на ветках
и до скончания зимы
валторны запертые в клетках
до поздних сумерек немы

а дальше вылитый Вивальди
привычно проверяет лёд
какой последней ноты ради
тоска любви произойдёт

пока январь рисует ветки
прорезав белое углём
сверяясь с данными разведки
мы целый день бессмертья ждём

закончить ночь убрать треножник
мольберт засунуть под кровать
и совершив обряд несложный
навеки лечь сегодня спать

Белый день

на улочке стеклянной белый день
томится речью сбивчивая стужа
мы умерли и наше дело тень
а наши души вымерзшие лужи

в растрелльевых подъездах пауки
зимы — рисуют смертные узоры
и уплывают в полночь рыбаки
на льдинах пограничного дозора

звенит в ушах мороз как тетива
и пьяный бомж под видом дедмороза
несёт шепча бессвязные слова
лимонные как веточки мимозы

Слуцкий в Туле
1
он просыпался рано
смотрел в окно
там за окном всё тот же двадцатый век
пусто на сердце холодно и темно
никто никому не нужен
как сказал имярек

вот же она единственная ушла
туда куда все уходят
и он уйдёт
боль понемногу стихла
любовь прошла
но тоска не проходит
нет не пройдёт

он лежал на диване
да
смотрел в потолок
смотрел через крышу в небо
в её глаза
потом выходил из дома
бывший пророк
который на свете всё уже предсказал

– Здравствуйте, — говорил ему доктор, —
как нас зовут?
– Слуцкий, поэт, — сухо он отвечал.
«Знавали и наполеонов, все теперь тут», —
подумал про себя доктор,
но промолчал.
– Есть у вас документы?
– Да, — протягивал документ.
 –
– Слуцкий Борис Абрамович… вот так так…
– Что привело на рельсы?
ответа нет
я писал стихи больше не знаю как

2
когда поэт превращается в человека
ему становится всё равно
какое утро какого века
какое крутят в кине кино

сгорели в танках его читатели
остыл недобрый двадцатый век
нет больше смысла в стихослагателях
он в стылой Туле теперь навек

и он ложится и он спокоен
и двадцать третьего февраля
он понимает что путь свободен
что дальше медлить уже нельзя

ну что же Слуцкий
ну что же гений
ну что же бывший
ну что пророк
три тома изданных сочинений
солдатской жизни его итог

найдутся люди
стихи найдутся
из чрева письменного стола
душа не смеющая прогнуться
из них конечно произросла

Эскиз в метро

Белый свитер, спутанные волосы…
Больше и не надо ничего.
А ещё она поёт вполголоса —
для себя лишь, а не для кого.

Записные книжки М. Цветаевой
на коленях жёлтого пальто.
Ей ещё домой идти оттаивать.
Двадцать первый век. Москва. Метро.

Рыбы Декарта

…………………………..Ане

Киев в осаде. И в каждом окне –
пена каштанного бунта.
Рядом с тобою завидует мне
вся соловьиная хунта.

Нам-то какой до бродяг интерес? –
пусть себе свищут, злодеи!
Ты музицируешь Данта топлесс,
музыкой в музыке – где я?

Там, где над Киевом дремлет звезда,
плавают рыбы Декарта –
там мы играем друг друга с листа,
плавится звёздная карта…

2007, 2009

китайские колокольчики

я измеряю женщин
китайскими колокольчиками
сколько их прозвенит
пока она идёт рядом
китайские колокольчики
самая точная штука
они звенят не от скуки
а только когда есть о чём рассказать
самое главное в женщине
это история её души
не глаза или попка
не губы и грудь
а сколько тысяч ли
прошагала её душа
для встречи с тобой

твой колокольчик
я слышу
не перестаёт звенеть

Жизнь с расширением ru

……………………..памяти Валерия Прокошина

засыпали в кузнечиках
руки искали в осоке
камышовою флейтой
сзывали друзей и подруг
в опрокинутой полночи
птицы слились в караоке
и в запруде мерцал нам
луны потерявшийся круг

не о Лете письмо
у реки постороннее имя
не о городе павшем
четыре столетья назад
мы очнулись в случайное время
мы стали родными
и увидели свет
словно небо очистило взгляд

золотая плотва моя
и краснопёрая стая
вы-то помните эхо
уснувшее в дальнем бору
то ли время течёт по губам
ослепительно тая
то ли это кончается жизнь
с расширением ru

твои глаза: утро день вечер

………………………………………….Ане

твои глаза такие разные
в разное время суток

утром я вижу в них
сосновую рощу прорезанную косыми лучами
восходящего солнца
кажется что вдалеке за деревьями видно море
даже не море а какое то марево
которое обычно указывает на то что там может быть море
что то неуловимо нежное розово голубое туманное
а сосны — высокие корабельные сосны
под ними едва пробивающаяся трава
и лучи утреннего солнца такие острые
что кажется щекочут ноздри
страстно пахнет сосновой хвоей
и ни одна веточка не треснет под чьей то ногой

днём я вижу в них
бескрайнее синее море
и полоску пустынного пляжа с золотистым песком
море такое спокойное что кажется плоским
пляж
кажется на него никогда не ступала нога человека
над ним высокий отвесный берег
там наверху стою я
и всматриваюсь в даль твоих глаз
не покажется ли на горизонте корабль
не привидится ли где нибудь шторм
но корабли не знают этой земли
она не нанесена на карты
а море так сокрушительно спокойно
что я ложусь на спину и смотрю в твоё небо
высокое голубое небо
без облаков
и тишина прорезает воздух звенящим свистом

вечером я вижу в них
открытую веранду деревянного дома
на веранде стоит круглый стол
вверху над столом подвешен плетёный фонарь
на столе стоит чайник с чашками и пиала с вареньем
круг от фонаря выхватывает только центр стола
по окраинам бродят смутные тени
вокруг фонаря вьётся ослеплённый любовью мотылёк
он машет крыльями создавая всполохи светотеней
в своих отражениях он кажется большой африканской
бабочкой
а за перилами веранды начинаются заросли
пахнет сыростью то ли вечерней росы
то ли близости реки/озера/моря
что то потрескивает в темноте
будто кто то пробирается по саду
а потом наступает такая тишина
что закладывает уши и хочется нарушить ее
резким движением руки
освобождающим мотылька от неминуемой смерти
только за столом никого нет

Дерево дождя

………………………………….памяти Алексея Парщикова

ты выйдешь к солнцу сам не зная где ты
какие там живые экспонаты
где луг поющий где осипший берег
где девушка плывущая нагая
где высушены строки на песке

и в зеркале межрёберного вида
где видно только сердце только воздух
ты вдруг увидишь парусные буквы
регаты слов и кругосветки фраз

и дальше где взлетающее небо
встречается в нелётную погоду
смотри её к тебе ведёт за руку
голубоглазый мальчик-самолёт

ведь нет живых и мёртвых не обижу
от смерти слишком дерзкое лекарство
раздавленные ягоды в ладони
и оперное дерево дождя

Триптих о девушках

*
девушка впереди
меня бежит сверкая пятками

наверное она знает
расписание электричек

**
в утренней электричке
девушка села рядом
в джинсовом сарафане
с глубоким вырезом

справа в окне
весёлое зелёное солнце
слева в разрезе сарафана
нежный девичий сосок

день обещает быть добрым

жизнь иногда вообще
кажется вечной

* * *
брюнетка напротив
была какая-то странная
сумасшедшая решил я

блаженная улыбка
не сходила с её лица

в конце концов
я не выдержал
и спросил
что такого особенного
случилось сегодня в мире

я влюбилась сказала она
широко улыбаясь

и выпорхнула
в окно

Герман Власов

Два полюса Андрея Коровина

(Мир неба и мир земли)

Сочинитель стихов сродни двойному зеркалу: с одной стороны он (романтик) отображает рощи пальм, заросли алоэ и золотисто-матовый ручей; с другой – вбирает в себя, как губка, неутешительную реальность – рабочего, отливающего для поэта пулю, все те детали существования и прозябания его – на задворках мира, средь теней. Удача в том, что в свои редкие и счастливые моменты поэт может соединять эти два полюса, оправдывая повседневность: в эти минуты в природе существует время, когда ничего не изменилось, но всё дивно озарилось невыразимой красотой. Таким образом, сочинитель выступает в роли свидетеля, очевидца преображения, пережившего иную единую реальность.
Для меня интересно, как Андрей Коровин соединяет эти два полюса: китайские колокольчики (как тут не вспомнить сон Гумилева, в котором не болит сердце?), девушку в метро, девушек в электричке, вообще – все эти романтические цветы и рыцарско-героическое отношение к миру, и – существование человека, которому нет дела до стихов или – в документальном, чёрно-белом диптихе автора – описание последних лет жизни знаменитого поэта. Замечу в скобках, что для большинства людей – такая жизнь является нормой.
Наверно, всё дело тут в трансформации образа лирического героя, который, если брать ранние сборники Коровина, превращается из конквистадора и слонёнка в европейском зоопарке в пассажира сумасшедшего трамвая. Именно лирический герой отмечает блаженную улыбку и спрашивает, что такого особенного случилось сегодня в мире. Он различает разные глаза у одного близкого человека и измеряет женщин китайскими колокольчиками. Герой этот как бы расширяет свой опыт и движется от начала женского – к мужскому, от упоения жизнью, воздушности, радости открытия – к эпитафии мертвым поэтам, к земному притяжению и весомости. Причём, последнее, как мне кажется, материал – куда менее податливый и непрощающий. Девушка в метро, рассеянно читающая стихи и Слуцкий, не умеющий больше их писать – вот две крайних точки, две противоположности. Девушка, окрылённая просодией и старик, приземлённый трагедией, раздавленный жизнью – оба они существуют в одном мире, одной реальности, как небо и земля. Обозначив для себя зенит и надир, поэт видит горизонт и в процессе творчества делает своё измерение живым, населяет его близкими ему образами. Причём, по мере развития письма язык его становится более самостоятельным: он проговаривается и это становится естественным. Конечно, это добавляет больше горечи, надрыва:

когда поэт превращается в человека
ему становится всё равно
какое утро какого века
какое крутят в кине киносгорели в танках его читатели
остыл недобрый двадцатый век
<…>
(Слуцкий в Туле)

Но, стоит заметить, что между двух полюсов происходит постоянное движение и рождение новых смыслов: поэт продолжается в читателях через свои стихи, важно не утратить способность замечать замечательное:

Записные книжки М. Цветаевой
на коленях жёлтого пальто.
Ей ещё домой идти оттаивать.
Двадцать первый век. Москва. Метро.
(Эскиз в метро)

Синтез двух подходов, различные варианты их смешения делают стихи Андрея Коровина многомерными и многоплановыми, сочетая правдивость с легкостью, порождая музыку:

золотая плотва моя
и краснопёрая стая
вы-то помните эхо
уснувшее в дальнем бору
то ли время течёт по губам
ослепительно тая
то ли это кончается жизнь
с расширением ru
(Жизнь с расширением ru)

Или же в другом стихотворении, посвященном памяти другого поэта, Алексея Парщикова – уже не утверждение о неотвратимости смерти, но заявление о существовании иной реальности, о продолжении жизни поэта:

ты выйдешь к солнцу сам не зная где ты
какие там живые экспонаты
где луг поющий где осипший берег
где девушка плывущая нагая
ты вдруг увидишь парусные буквы
регаты слов и кругосветки фраз
(Дерево дождя)

То есть, для сочинителя, живущего в своих стихах, смерти не существует.

Примечание:
Герман Власов – поэт, редактор. Живёт в Москве.