Ирина Гумыркина

Стихотворения

Об авторе: Родилась в 1987 году в г.Зыряновск Восточно-Казахстанской области. С 2007 года живёт в Алматы. Журналист, редактор в международном информационном агентстве. Публиковалась в журнале «Великороссъ» (сетевая версия) и литературном альманахе «Ликбез». Лауреат II степени в номинации «Поэзия» III международного литературного конкурса «Верлибр».

Серебристо-мягкие сновидческие метаморфозы стихов проходят сквозь мир жесткий и далекий от желания сдвигаться в сторону от своего торжествующего каркаса: смерть, несправедливость, одиночество, отчужденность, бессмыслица, утрата. Почти в каждом стихотворении разыгрывается экзистенциальный сюжет, в котором мнемотически- иллюзорная, но от этого не менее агрессивная наглядность вступает в соединение с приглушенным пассионарным водоворотом образов, состоящим из музыки, видения неизреченных букв и слов, картинок, в которых на один фактор больше, чем они могут с помощью автора выразить. Исчезнувшая из аквариума рыба, она же – подаренная/преображенная до прозрачной сущности 24-я буква (напомним, что в священных алфавитах на буквах стоит мир) – одной породы, языковой, телесной, дополняющей мир до состояния, в котором ему придется рассказать о себе правду, и может быть, этот рассказ уже начался не голосом сражений на Украине, Армении и в Сирии, а через наличествующее осуществленное письмо.

* * *
Ко мне приходили люди с того света,
ходили по коридору, пугали кошек.
Они были очень странно одеты,
люди из прошлого.

Они закрывались в спальне и тихо пели,
когда я входила в комнату – замолкали
и сквозь меня куда-то смотрели.
А кошки лакали

разлившийся по полу свет серебристо-лунный,
который на молоко был похож на вкус.
Ко мне приходили люди, когда умер
мой Иисус.

* * *
Ничего не изменишь – мы такие, какими стали.
Хоть кого-то из нас и задумывали из стали,
а других из бумаги со свойством сгорать до пепла –
кто-то сгинул во тьме, не найдя источника света.
Некто выдумал нас и бросил на самое днище,
и ему всё равно: он не видит нас и не слышит,
как рождаются дети и как умирают дети
от сумы, от чумы – всех смертей не счесть, не приметить.
Только те, кто из стали задуман был по сценарию,
собирают в ладони пепел сгоревших в пламени,
зажигают свечи за тех, кто из тьмы не выбрался,
и живут с ощущением, что всё это просто вымысел,
что они пустота в пустоте, тьма во тьме, у которой нет имени.
В ней слова – это дым, бесполезно просить «спаси меня».
Да никто и не слышит, хоть какими зови голосами:
тот, кто выдумал нас, – мы его придумали сами.

* * *
Мне подарили двадцать четвёртую букву.
Сказали: «Возьми и называй слова,
с которой они начинаются,
и говори их, пока не прогонишь душевную муку,
пока не почувствуешь,
как эта буква в тебе растворяется,
становится частью тебя, сливаясь в единое целое».

Двадцать четыре – число моего дня рождения.

Мне сказали: «Представь,
что букву тебе подарил сам Бог,
если бы мог.
И что бы ты в жизни ни делала,
в моменты падения,
когда тебе кажется, что всё вокруг разбивается,
ты вспомни о двадцать четвёртой букве внутри себя
и повторяй слова,
с которой они начинаются.
Целое.
Ценное.
Цель.
И так далее.
И думай, что эту букву тебе посвятили
Бог и я».

* * *
Когда нас не станет, поверь, – ничего не изменится:
соседи, что снизу, опять разведутся-поженятся;
по радио будут крутить вперемешку со Сплином
то новую Нюшу, то богом забытых Дельфинов;
всё те же трамваи будут ходить по маршрутам,
которыми мы добирались до дома под утро,
но спать не ложились, а молча сидели на кухне
и думали: рухнет без нас чей-то мир? не рухнет?
Ты мне говорил, что за плоскостью этого неба
есть что-то важней и насущней насущного хлеба.
Когда нас не станет – не будет лишь рая и ада:
ни мне, ни тебе в них верить больше не надо.

* * *
Не включай сегодня ни радио, ни телевизор –
помолчим о главном, вслушиваясь в тишину:
вот летит она, обезумевшая, с карниза.
Разобьётся?
Веришь?
Да всё равно никому
не дано увидеть разбросанные останки
и услышать плач да человечий вой.

Мы своё молчание закатаем в банки,
чтобы было чем
себя прокормить зимой.

* * *
Из моего аквариума пропала большая рыба –
бесследно, будто бы растворилась в воздухе.
Ладно, если бы сдохла – плавала бы на поверхности
кверху серебряным брюхом, распластав плавники.
Я видела, такое бывает – в кино.
Но.
Это даже не сон.
Рыба исчезла из аквариума в закрытой комнате,
а вода в нём окрасилась в красноватый цвет.
Ладно, если бы к пропаже был причастен кот.
Но у меня нет кота.
В чёрные окна барабанит февральский дождь.
Я сижу в темноте,
не желая зажечь искусственный свет.
Рыбы моей больше нет.
И меня
тоже
как будто
нет.

Считалка

Выстройтесь в ряд, кто зовётся друзьями –
Я посчитаю вас на раз-два-три.

Вот девочка Аня с голубыми глазами,
Аня не любит пространство квартир,
И потому мы гуляем по крышам,
Кошек пугаем, летучих мышей.

Аня однажды шагнула чуть выше,
Став в одночасье ничей.

Вот рыжеволосая девочка Настя,
Она ненавидит соседей внизу
И заливает им стены ненастьем –
В ванной закрывшись, пускает слезу.
Мы с Настей всё время играем в больницу:
Она умирает, а я медсестра.

Но Настя однажды решила смириться,
Выпив микстуру с утра.

Вот мальчик курносый по имени Сашка.
Он любит писать ночами стихи.
Раз в год ему больно бывает и страшно,
Он молится: боженька, мне помоги.
Читаем мы с ним запретные книги,
Когда остаёмся в мире одни.

Но Сашка однажды закрылся в квартире
И больше не выходил.

Звучит приглушённо дудук.
Кто станет четвёртым в ряду?

* * *
Мне часто в последнее время снится морская гладь,
Где чайки над кромкой берега учат птенцов летать,
А в небе (посередине) вращается жёлтый шар.
Любуясь им, Руди и Мартин на белом песке лежат.
Они говорят мне: знаешь что, всё это ерунда –
Никто наверху не спросит, бывала ли ты когда
При жизни хоть раз на море (и всё равно, на каком).
Там нет никаких вопросов, на небе совсем не то,
О чём повествуют книги, показывают в кино.
Всё небо – сплошное море с каменным белым дном,
И в нём обитают рыбы с серебряной чешуёй,
С красными плавниками, светящейся головой.
Сбиваются рыбы в стаи – и море меняет цвет.
Внизу, на земле, зовётся это закат, рассвет.
Но самое главное, знаешь (так было за веком век):
Когда умирает рыба – рождается человек.

Жизнь после

1.
Смерть очень редко ходит пешком:
она любит ездить в автобусе или на электричке.
А ещё она любит воду и не отражается в глазах.
Смерть оставляет свой отпечаток на теле:
резаной раной на левом запястье,
вытягивая красные нити из вязаного человека,
распуская его петля за петлёй.
У некоторых она оставляет ожог внутри и снаружи,
а у кого-то делает зарубку в памяти,
словно на дереве в густом лесу,
чтобы человек, возвращаясь в прошлое,
не заблудился.

2.
«Мамочка, мы выезжаем – приехал автобус.
Жди нас, нарви цветов, испеки пирог.
Тётя из детского дома сказала, чтобы
Дядя доставил нас быстро, насколько мог.
Мама, пока мы в пути, приготовь нам кашу
И собери к приезду родных, друзей.
Только не плачь – больше не будет страшно,
Что у тебя опять заберут детей.
Нас возвращают к тебе уже окончательно,
В белых одеждах, в маленьких красных гробах.
Мамочка, мы обязательно будем счастливы.
Только не плачь, чиркая спичкой впотьмах,
Чтобы прогнать смертельное сумасшествие,
Чтобы согреть замёрзшие облака.
Только не бойся – скоро все будем вместе мы.
Тчк».

3.
– Мамка, ты слышишь, колёса стучат по рельсам?
Сердце от страха громко стучит им в такт.
В полупустом вагоне не хватит места
Тем, кто чужую жизнь оценил в пятак:
Словно зверьё, бросаются на человека,
Когти впивают в тело, на части рвут.
Крик разлетается по электричке эхом
И разбивается об равнодушный люд.
Мамка, чего же люди молчат так громко,
Что не хватает сил их перекричать?
Я умираю на первой же остановке,
Тщетно пытаясь вызвать тебе врача.
А приползя домой, набираю ванну.
Я – человеческий корпус с дырой внутри.
Скоро мы будем вместе, ты слышишь, мамо?
Я распускаю нити свои –
Смотри».

4.
– За окнами, Ма, снова пустая улица.
– Она и вчера такой же была пустой.
И отвернувшись, женщина курит, хмурится.
– Можешь не ждать. Он не вернётся. Вой:
Па твой уплыл в мёртвое море бескрайнее,
Карточный дом оставив на берегу.
– Ма, так болит под рёбрами – это правильно?
– Это тебе на сердце наложен жгут,
Чтобы оно от горя не кровоточило.
Время пройдёт – останется только тень.
Спи, мой сынок, жизнь для тебя – не закончилась.

5.
Жизнь после смерти – как паралич во сне.

* * *
И останется после только полынь-трава
да дождями на ней прибитая горечь-пыль.
Через сорок ночей утихнет тоска, молва,
и притупится боль, а мы превратимся в быль:
дескать, жили да были, не верили ни во что,
а без этого боязно страшного ждать суда.
И уже никому не докажешь, что решетом
можно воду носить при желании хоть куда,
что не верить в Него – не значит без веры жить,
что мы сами себе и судья, и всесильный бог,
остальное же всё – предрассудки и миражи.
А когда истечёт отведённый для веры срок,
то останется только горечь полынь-травы,
от солёных дождей сырая в горсти земля.
И неважно, кто прав, хоть истины и новы,
если больше от боли некому исцелять.