Юрий Кузнецов

(1941 – 2003)

Стихотворения

Об авторе: Кузнецов, Юрий Поликарпович род. в 1941 г. в станице Ленинградская Краснодарского края. Отец – кадровый военный, мать – школьная учительница. После школы Кузнецов служил в армии (1961-1964), во время Карибского кризиса – связист на Кубе. В 1964-1965 г.г. – инспектор детской комнаты милиции (1964-1965), в 1965-1966 – сотрудник редакции газеты «Комсомолец Кубани». Один год проучился в Кубанском университете (Краснодар). С 1965 по 1970 г.г. – Литературный институт им. А.М. Горького, (поэтический семинар С.С.Наровчатова). Работал редактором в издательстве «Современник» (1971-1976). В 1974 г. вступил в Союз писателей СССР. С 1994 г. – редактор издательства «Советский писатель», с 1996 г. – редактор отдела поэзии в журнале «Наш современник». При жизни поэта вышло в свет около двадцати поэтических сборников. Занимался и стихотворным переводом (А.Атабаев, Я.Пиларж, Ф.Шиллер). Избранные переводы – «Пересаженные цветы» (1990). Недавно усилиями Евгения Богачкова и Батимы Каукеновой, оказавших помощь в создании этой публикации, увидел свет 4-томник поэта.
Лауреат Государственной премии РФ (1990).
Ю.П.Кузнецов умер 17 ноября 2003 года в Москве от сердечного приступа.

Бумажный змей

Бумажного змея пускаю стремглав,
Без цели и дальнего смысла.
Обрывки газеты, на нить нанизав,
Я ввысь посылаю, как письма.

А он ни за что не вернётся в мой дом!
На письма ответа не будет.
Его различаю я в небе с трудом…
Меня он забудет, забудет.

А может быть, змея совсем уже нет?
Но слышу я: дёргаясь прытко,
Натянута тонкая-тонкая нить –
Та, к детству ведущая нитка.

Давно я оставил четыре стены,
Бегу под ударами сердца.
Летят и летят вдоль по ветру стихи,
Как письма в далёкое детство.

Куда он взмывает, мой мир молодой,
Наверно, с земли и не видно.
Вот только сильнее мне режет ладонь
Суровая длинная нитка.

Никто

Ночь.
Гроза белым углем обводит контуры мира
И тут же стирает.
Мрак.
Каждую ночь
Соседскую девочку провожает некто с зонтом
и в калошах.
Каждую ночь!
Гроза белым углем обводит её фигуру
И тень от зонта
И тут же стирает их.
Каждую ночь
После того, как она исчезнет,
Зонт и калоши ещё долго стоят на улице.
Каждую ночь!
Я однажды не выдержал:
– Эй, кто бы ты ни был, зайди! –
Гроза белым углем обводила контуры мира,
И я различил слабый стук.
Я открыл дверь –
Передо мной стояли зонт и калоши,
Зонт и калоши,
А дальше следы, идущие из ниоткуда.
Я покорно принял зонт и в угол поставил калоши
И не гасил до утра в комнате свет.
Днём я обнаружил, что зонт и калоши исчезли.
И в эту ночь
Гроза белым углём обводила контуры мира
И тут же стирала.
Мрак.
И в эту ночь
Провожал её некто с зонтом и в калошах.
И в эту ночь!
Гроза белым углём обводила её фигуру
И тень от зонта
И тут же стирала их.
До утра улицу стёрло – всю!
Со следами калош в пустоту обрывалось
пространство,
И девочки той больше не видел никто.

* * *
Закрой себя руками: ненавижу!
Вот Бог, а вот Россия. Уходи!
Три дня прошло. Я ничего не слышу
И ничего не вижу впереди.

Зачем? Кого пытался удержать?
Как будто душу прищемило дверью.
Прислала почту – ничему не верю!
Собакам брошу письма – растерзать!

Я кину дом и молодость сгублю,
Пойду один по родине шататься.
Я вырву губы, чтоб всю жизнь смеяться
Над тем, что говорил тебе: люблю.

Три дня, три года, тридцать лет судьбы
Когда-нибудь сотрут чужое имя.
Дыханий наших встретятся клубы –
И молния ударит между ними!

Русская мысль

Скажи мне, о русская даль,
Откуда в тебе начинается
Такая родная печаль?..
На дереве ветка качается.

День минул. Проходит два дня.
Без ветра на дереве мечется.
И взяло сомненье меня:
Мерещится иль не мерещится?

Оттуда мне глаз не свести.
С чего оно, право, качается?
Пошёл и напился с тоски…
Так русская мысль начинается.

Одиночество

Какая нескончаемая ночь!
Я открываю старое вино,
И чокаюсь с окном, в котором – дождь…
И долго пьет печальное окно.

Баллада об ушедшем

Среди стен бесконечной страны
Заблудились четыре стены.
А среди четырёх заблудился
Тот, который ушедшим родился.

Он лежал и глядел на обои,
Вспоминая лицо дорогое.
И потёки минувших дождей
На стене превратились в людей.

Человек в человеке толпится,
За стеною стена шевелится.
– Дорогое лицо, отпусти!
Дай познать роковые пути.

Невозможные стены и дали
Не такой головой пробивали… –
Так сказал и во тьме растворился
Тот, который ушедшим родился.

Он пошёл по глухим пропастям,
Только стены бегут по пятам,
Только ветер свистит сумасшедший:
– Не споткнись о песчинку, ушедший!

Завещание

1
Мне помнится, в послевоенный год
Я нищего увидел у ворот –
В пустую шапку падал только снег,
А он его вытряхивал обратно
И говорил при этом непонятно.
Вот так и я, как этот человек:
Что мне давалось, тем и был богат.
Не завещаю – отдаю назад.

2
Объятья возвращаю океанам,
Любовь – морской волне или туманам,
Надежды – горизонту и слепцам,
Свою свободу – четырём стенам,
А ложь свою я возвращаю миру.
В тени от облака мне выройте могилу.

Кровь возвращаю женщинам и нивам,
Рассеянную грусть – плакучим ивам,
Терпение – неравному в борьбе,
Свою жену я отдаю судьбе,
А свои планы возвращаю миру.
В тени от облака мне выройте могилу.

Лень отдаю искусству и равнине,
Пыль от подошв – живущим на чужбине,
Дырявые карманы – звёздной тьме,
А совесть – полотенцу и тюрьме.
Да возымеет сказанное силу
В тени от облака…

* * *
На берегу, покинутом волною,
Душа открыта сырости и зною.
Отягчена полуземным мельканьем,
Она живёт глухим воспоминаньем.
О, дальний гул! Воспоминанья гул!
Ей кажется, что океан вздохнул,
Взрывает берег новою волною
И полнит душу мутной глубиною.

* * *
Я пил из черепа отца
За правду на земле,
За сказку русского лица
И верный путь во мгле.

Вставали солнце и луна
И чокались со мной.
И повторял я имена,
Забытые землёй.

* * *
На тёмном склоне медлю, засыпая,
Открыт всему, не помня ничего.
Я как бы сплю – и лошадь голубая
Встаёт у изголовья моего.

Покорно клонит выю голубую,
Копытом бьёт, во лбу блестит огонь.
Небесный блеск и гриву проливную
Я намотал на крепкую ладонь.

А в стороне, земли не узнавая,
Поёт любовь последняя моя.
Слова зовут и гаснут, изнывая,
И вновь звучат из бездны бытия.

Игла

На том иль этом берегу
Она блеснула мне.
Я отыскал её в стогу
На отчей стороне.
Она звенит в руке моей
Залётным соловьём.
Уже толпится сто чертей
На кончике пустом.

– Скажи, игла, какой тщеты
Идёт твоя молва?
Каких одежд касалась ты?
Какого покрова?
Или скажи, в какой конец
Далёко-далеко
Скакал удалый молодец
Через твоё ушко?

– Я помню вечную швею
Среди низин и дыр.
В моё ушко продев змею,
Она чинила мир.
Я прошивала крест и круг
И тот и этот свет,
Меняя нитки, как подруг,
И заметая след.

Брат

В дырявой рубашке родился он
И гаркнул на мать свою:
– Почто прервала мой могучий сон,
Ведь я побеждал в бою?!

– За что ты сражался? – спросила мать.
– За правду, – ответил он.
– А с кем ты сражался? – спросила мать.
– Со всеми, – ответил он.

– А где твоя правда? – спросила мать.
– Во мгле, – прогремел ответ, –
Я в лоно твоё ухожу опять,
Оттуда мне брезжит свет.

Обратно ушёл, чтоб продолжить бой,
Сквозь лоно прошёл незрим,
Откуда выходит весь род людской,
Но он разминулся с ним…

Когда я увидел, что я рождён,
Я крикнул на мать свою:
– Почто прервала мой глубокий сон,
Ведь я побеждал в бою?!

– За что ты сражался? – спросила мать.
– За правду, – ответил я.
– А с кем ты сражался? – спросила мать.
– С братом, – ответил я.

– А где твоя правда? – Её не видать
Отсель, – мой ответ гласил. –
Но если я буду с тобой болтать,
Мой враг наберётся сил.

Я в недра твои ухожу свистя,
Как сорок веков назад.
– Останься, надежда моя! Дитя!..
– Я жду! – отозвался брат.

* * *
Я в жизни только раз сказал «люблю»,
Сломив гордыню тёмную свою.
Молчи, молчи… Я повторяю снова
Тебе одной неведомое слово:
Люблю, люблю!.. Моя душа так рада
На этом свете снова видеть свет,
Ей так легко, ей ничего не надо,
Ей всё равно – ты любишь или нет.

Поединок

Противу Москвы и славянских кровей
На полную грудь рокотал Челубей,
Носясь среди мрака,
И так заливался: – Мне равного нет!
– Прости меня, Боже, – сказал Пepeсвет, –
Он брешет, собака!

Взошёл на коня и ударил коня,
Стремнину копья на зарю накреня,
Как вылитый витязь!
Молитесь, родные, по белым церквам.
Всё навье проснулось и бьёт по глазам.
Он скачет. Молитесь!

Всё навье проснулось – и пылью и мглой
Повыело очи. Он скачет слепой!
Но Бог не оставил.
В руке Пересвета прозрело копьё –
Всевидящий Глаз озарил остриё
И волю направил.

Глядели две рати, леса и холмы,
Как мчались навстречу две пыли, две тьмы,
Две молнии света –
И сшиблись… Удар досягнул до луны!
И вышло, блистая, из вражьей спины
Копьё Пересвета.

Задумались кони… Забыт Челубей,
Немало покрыто великих скорбей
Морщинистой сетью.
Над русскою славой кружит вороньё,
Но память мою направляет копьё
И зрит сквозь столетья.

Простота милосердия

Это было у нас на войне,
Это Богу приснилось во сне,
Это Он среди свиста и воя
На высокой скрижали прочёл:
Не разведчик, а врач перешёл
Через фронт после вечного боя.
Он пошёл по снегам наугад,
И хранил его – белый халат,
Словно свет милосердного царства.
Он явился в чужой лазарет
И сказал: – Я оттуда, где нет
Ни креста, ни бинта, ни лекарства.
Помогите!.. –
Вскочили враги,
Кроме света, не видя ни зги,
Словно призрак на землю вернулся.
– Это русский! Хватайте его!
– Все мы кровные мира сего, –
Он промолвил и вдруг улыбнулся.
– Все мы братья, – сказали враги, –
Но расходятся наши круги,
Между нами великая бездна. –
Но сложили, что нужно, в суму.
Он кивнул и вернулся во тьму.
Кто он? Имя его неизвестно.
Отправляясь к заклятым врагам,
Он прошёл по небесным кругам
И не знал, что достоин бессмертья.
В этом мире, где битва идей
В ураган превращает людей,
Вот она, простота милосердья!

Голос

И вестник молчанья на землю сошёл,
Он мира коснулся и голос обрёл:

«Звезда подо мной, а под вами земля.
Я вижу: сквозят и сияют поля,

И недра прозрачны, и камень лучист,
И прах на дороге как бездна сквозист.

Но это не каждому видеть дано,
Светло в моём сердце, а в вашем темно».

Он бродит, неведомый вестник, и с нас
Не сходит сияние пристальных глаз.

Младенец от тёмного мира сего
Смеётся – во сне он увидел его.

Светло в моём сердце. И слышу в ночи:
«Сияй в человечестве! или молчи».

Наваждение

Призраки с четвёртым измереньем
В мир проникли плотным наважденьем.
Среди них ты ходишь и живёшь,
Как в гипнозе, слыша их галдёж.

Лица их – сплошные негативы,
Мины их презрительно-брезгливы,
А в глазах как мысль мелькает цель,
Людям неизвестная досель.

Одного, другого ненароком
Тронешь, и тебя ударит током.
Мрак включён. Остерегайся впредь:
Ты задел невидимую сеть.

Тут система, ну а мы стихия,
А за нами матушка-Россия,
А за нами Божия гроза…
Всё-таки гляди во все глаза.

Струна

В землю белый и красный легли,
Посылая друг другу проклятья.
Два ствола поднялись из земли
От единого корня, как братья.

В пыль гражданская распря сошла,
Но закваска могильная бродит.
Отклоняется ствол от ствола,
Словно дьявол меж ними проходит.

Далеко бы они разошлись,
Да отца-старика по наитью
Посетила счастливая мысль –
Их связать металлической нитью.

Слушай, слушай, родная страна,
В грозовую ненастную пору,
Как рыдает от ветра струна
И разносится плач по простору.

В ясный день не рыдает она,
И становятся братья родными.
И такая стоит тишина,
Словно ангел витает над ними.

Сон

Я уже не поэт, я безглавый народ,
Я остаток, я жалкая муть.
Если солнце по небу зигзагом пойдёт,
То душа повторит этот путь.

Мать-отчизна разорвана в сердце моём,
И, глотая, как слёзы, слова,
Я кричу: – Схороните меня за холмом,
Где осталась моя голова!

* * *
Что мы делаем, добрые люди?
Неужели во имя любви
По своим из тяжёлых орудий
Бьют свои… неужели свои?
Не спасает ни чох, ни молитва,
Тени ада полышут в Кремле.
Это снова небесная битва
Отразилась на русской земле.

Серебряная свадьба в январе

Луна и снег блестят.
И серебрятся
Уже навеки волосы твои.
А чёрные до пят – мне только снятся,
Их шум напоминает о любви.

Про эти сны, про этот шум потери
Я расскажу тебе когда-нибудь.
Покуда гости не толкнулись в двери,
Я всё забыл –
и свой увидел путь.

Садился шар. Заря в лицо мне била.
Ты шла за мной по склону бытия,
Ты шла в тени и гордо говорила
На тень мою: – Вот родина моя!

И волосы от страха прижимала,
Чтоб не рвались на твой родной Восток.
Ты ничего в стихах не понимала,
Как меж страниц заложенный цветок.

Хотя мы целоваться перестали
И говорить счастливые слова,
Но дети вдруг у нас повырастали,
Красивые, как дикая трава.

Над нами туча демонов носилась.
Ты плакала на золотой горе.
Не помни зла. Оно преобразилось,
Оно теперь как чернь на серебре.

Сухое зло

Копошится звёздный муравейник.
Все дороги отягчают дух.
Зло и сухо думает репейник
Обо всём, что движется вокруг.

Цепким зраком он следит за нами,
Хоть о нас не знает ничего.
Всё-таки держи повыше знамя,
А не то он вцепится в него.

Тёмные люди

Мы тёмные люди, но с чистой душою.
Мы сверху упали вечерней росою.
Мы жили во тьме при мерцающих звёздах,
Собой освежая и землю и воздух.
А утром легчайшая смерть наступала,
Душа, как роса, в небеса улетала.
Мы все исчезали в сияющей тверди,
Где свет до рожденья и свет после смерти.

Рана

Я пел золотому народу,
И слушал народ золотой.
Я пел про любовь и свободу,
И плакал народ золотой.

Как тати, в лихую погоду
Явились враги и друзья,
Схватили за горло свободу,
А в горле свободы был я!

Прощайте, любовь и свобода!
Как тати, враги и друзья
Ударили в сердце народа,
А в сердце народа был я!

Над бездной у самого края
Шатает от ветра народ.
В нём рана зияет сквозная,
И рана от ветра поёт.

Русский маятник

Качнулся влево русский маятник,
И нас налево занесло.
Налево чёрт, как понимаете,
Увеличительное зло.

Во всю ивановскую маятник
Ударил чёрта между глаз.
Идут часы, как понимаете,
И нас качает всякий раз.

На этом сказка не кончается,
Она уходит вглубь и вширь,
Где русский маятник качается,
Как на распутье богатырь.

Качнётся вправо русский маятник.
Направо Бог. Он нас простит.
Часы идут, как понимаете,
Покамест богатырь стоит.

Встреча

Поезд мчался на бешеной скорости,
А навстречу шёл поезд другой
На такой же, неистовой скорости,
И сидел в нём не я, а другой.

Затряслась, пыльной бурей окутана,
И моя, и его череда.
– Ты откудова? – Из ниоткудова!
– А куда? – Неизвестно куда!

Разорвать бы рубаху до пояса,
Закричать бы ему: – Человек!
Дай мне руку из встречного поезда,
Чтобы нам не расстаться навек!

Просвистела прерывисто-длинная
Меж земных и небесных крутизн
И моя непутёвая линия,
И его неизвестная жизнь.

Может быть, пред очами Всевышнего
Наша встреча ещё впереди.
А в убогой ладони у нищего
Не расходятся наши пути.

О Юрии Кузнецове

Чтобы наши читатели получили более полное представление о Кузнецове-человеке, мы попросили вдову поэта Батиму Жумакановну Каукенову немного рассказать о нём.

Батима Каукенова: Я приведу несколько эпизодов, а Вы сами сделаете выводы.

Юрий Поликарпович был человеком очень ответственным. Однажды при создании сборника «День поэзии» редактору задержали гонорар. Кузнецов вытащил из кармана деньги – и отдал ему: – Отдашь, когда заплатят.

Однажды он отодвинул публикацию очередного материала в журнале, когда в руки его попали талантливые стихи явно нуждающегося автора: – Пусть он получит деньги.

Говорили, что у него была вражда с Николаем Рубцовым. Но это – неправда. Был такой случай: Рубцов говорит Кузнецову: – Я – гений. Тот улыбнулся – и ничего не ответил. Разве враги так ведут себя?

Юрий Поликарпович, написав стихотворение, часто просил меня положить его на музыку – и спеть. Слушал, как звучит написанное. Нам даже удалось приобрести рояль, трофейный из Рейхстага, – за 500 рублей. Сейчас на нём никто не играет.

Мы иногда выезжали в компании отдохнуть на природу. Пили вино, разговаривали. Внезапно Юрий Поликарпович схватывал пачку сигарет – и, отойдя в сторонку, что-то писал. Он постоянно находился в процессе творчества.

Говорил: – Когда я даю человеку прикурить, вижу только его руки. На остальное не хватает внимания. Я упрекнула его: – Ведь так можно и под машину попасть! – Он ответил: – От судьбы не уйдёшь.

Дочерям наказывал: – Здоровайтесь со всеми. Старшая спросила: – Папа, а ты со всеми здороваешься? Он подумал и ответил: – Нет, не получается, но ты всё равно всем желай здоровья.

Из беседы с Владимиром Гусевым

Сергей Крюков: Владимир Иванович, Вы знали Юрия Кузнецова не понаслышке. Журнал «Плавучий мост» публикует ретроспективную подборку стихов поэта и хотел бы рядом с ней видеть Ваше мнение о нём.
О Кузнецове-человеке и о Кузнецове-поэте.
Я попросил бы начать с первого.

Владимир Гусев: У Кузнецова не было друзей, с большинством – достаточно сухие, порой напряжённые отношения.
Мы относились друг к другу уважительно. Как это ни странно, не конфликтовали.
В качестве иллюстрации приведу типичный случай.
Сидит Кузнецов, смотрит в окно.
Входит поэт: – Юрий Поликарпович, не могли бы Вы дать мне характеристику в Союз Писателей?
Тот, не отрывая взгляда от окна: – Как Ваша фамилия?
Поэт отвечает (условно – Семискамейкин).
Кузнецов, не оборачиваясь: – Поэтов с такой фамилией не бывает.

С.К.: Спасибо, иллюстрация любопытна.
А теперь вкратце расскажите о поэзии Юрия Кузнецова.

В.Г.: Юрий Кузнецов – последний из известных общенациональный поэт России по духу.
Очень энергичный. Следовал традиции Тютчева, Блока, а соответственно – Пушкина и Лермонтова…
Кузнецов крайне индивидуален. Повышенной индивидуальности, но – именно в традиции общенациональной культуры.

С.К.: Многие называют его последним русским символистом.

В.Г.: Я так не считаю, не символизм – главная черта творчества Кузнецова, а именно общенациональность.
Он увлекался поэмами, но в крупных формах терял одно из своих главных качеств – энергичность.
Кузнецов был выше всех, ярче всех, индивидуальнее всех – именно как лирик, в кратких формах.
Творчество Юрия Кузнецова, в соответствии с классификацией Ницше и Жирмунского, – принадлежит к романтическому типу. В противовес ему – у Николая Рубцова, как это ни показалось бы странным, – классический тип творчества.
Давайте прочтём одно из его стихотворений.

Здесь Кузнецов даже не общенационален, а общечеловечен.

Многие современники не могли принять индивидуальности Кузнецова, проявлявшейся остро во фразах, таких как:
– Я пил из черепа отца…
или
– Отец! – кричу. – Ты не принёс нам счастья!..–
будто не понимая, что нельзя выдёргивать фразы из контекста.
Так выдернули у Пушкина из письма Петру Вяземскому высказывание о том, что поэзия «немного глуповата», цитируя, где надо и не надо, а фраза поэтом была использована в критическом замечании узко специально и утрированно:
«Твои стихи к Мнимой Красавице (ах, извини: Счастливице) слишком умны. – А поэзия, прости Господи, должна быть глуповата».
Я иногда спрашиваю у своих студентов, кого они считают наиболее ярким общенациональным поэтом современности. Как правило, какой-нибудь из вундеркиндов не задумываясь отвечает – Бродский. Хорошо, говорю, прочти что-либо из его стихов в подтверждение. Мнётся – и не находит. Бродский был неплохим поэтом, выше среднего уровня, но общенациональным поэтом не был никогда.
Его имя широко раздули, а творчества Бродского толком и не знают.
Впрочем, несмотря на бытующее мнение, Бродский был не таким уж неприятным и сложным человеком в общении.

С.К.: Но ведь не знают и творчества Кузнецова.

В.Г.: Да, верно, не знают и Кузнецова.
Но таких поэтов, как Кузнецов или Бродский, хотя бы узнать можно, они известны. А сколько неизвестных поэтов осталось за пределами внимания! Вот часто говорят: «Талант всегда пробьётся». Я утверждаю, что талант пробивается далеко не всегда. Не все личности так сильны, чтобы попасть в круг внимания. Таланту нужно помогать.
Кузнецов был самым ярким, самым индивидуальным общенациональным поэтом из известных в русской литературе.

Вот так в двух словах можно характеризовать творчество Юрия Кузнецова. Как его творчество сочеталось с его личностью, загадка. Но, видимо, как-то сочеталось.

Примечание:
Гусев Владимир Иванович – доктор филологических наук, профессор, заведующий кафедрой Теории литературы и литературной критики Литинститута им. М. Горького. Долгое время возглавлял Московскую организацию Союза писателей России. Сейчас – Председатель её Наблюдательного совета. Живёт в Москве.