Инна Домрачева

Мужчинам тоже знакомы чувства

Об авторе: Родилась 24.12.1978 в Свердловске. Выпускница факультета журналистики УрГУ (ныне – УрФУ). Участница товарищества поэтов «Сибирский тракт». Публикации в региональных альманахах «Крушение барьеров» (Екатеринбург, 2000), в сборниках «Дни творения» (Екатеринбург, 2002), «Шахматы» (Екатеринбург, 2003), «Мегаполис провинциальный» (Екатеринбург, 2005), в журналах «Урал», «Волга», «Сибирские огни», «День и ночь», «Новая реальность», «Белый ворон», в изданиях «Лучшие стихи 2011 года. Антология» и «Антология современной уральской поэзии». Вышли две книги стихотворений: «Обечайка» (серия «Только
для своих» портала «Мегалит») и «Лёгкие» (серия «Срез» товарищества «Сибирский тракт»).

* * *
Мотылек говорит второму: смотри, смотри!
Или нет, догоняй скорее, лети за мной,
Мы уснём поиграть в людей, у кого внутри
Осыпается звон хрустальный и медвяной.

Мы не знали – мелодию глушит любая дрянь,
И того, что твердеет воздух, произнесён,
И всё жальче к рассвету людьми оставаться впрямь,
Хорошо бы уснуть и увидеть, что это сон.

Всё, что пело, летало, бегало и росло
Не забудь, и вот этот камень ещё возьми,
Ты досадливо говоришь: потянул крыло,
Но ещё минуту мы снимся себе людьми.

* * *
Душ выключи. Забудь о феврале.
Взгляни в окно расслабленно и бегло:
Там зной решился в паспортном столе
Переменить фамилию на пекло.
Река мелела, погибал ручей,
Бежала прочь вечерняя прохлада,
И небо становилось горячей
Сковороды обещанного ада.

Безветрие играло в города,
Жара крошила скулы истукана,
И высыхала горькая вода
В глазницах мирового океана.

* * *
Неба не было, было пятно
От луны среди хмари и веток,
Лето длилось и было пьяно,
Как на лавочке в сквере подлеток.

И слова заскреблись изнутри,
Незаметно и робко сначала,
Говори что-нибудь, говори,
Чтобы я, цепенея, молчала.

И в ушах раскатился прибой,
Без амнистий и даже кассаций,
Я казалась довольной собой,
А потом я устала казаться

И стояла, держась молодцом,
Лишь на скулах горячие пятна,
С беззащитным и глупым лицом,
По которому сразу понятно.

* * *
Из реальности, словно из класса,
Изгоняемый думает — стоп!,
Со вчерашним совпали цвет глаз и
Папиллярные линии стоп.

У берёзы, растущей из крыши
На ослепшем бараке под снос
Беззащитно и даже бесстыже,
Кровь светлей и прозрачнее слёз.

Станет слух осязанием звука,
В полночь бездны суфлируют псу,
Можно прятать в прощанья разлуку,
Если дерево прячут в лесу.

Разлучаемый, бесцеремонный,
Без ребра остающийся куб,
Он оттиснет печать Соломона
На шершавом пергаменте губ.

* * *
Четыре часа утра. На дороге пусто.
На зеркале — птичка, за зеркалом — Пугачёва.
Конечно, мужчинам тоже знакомы чувства,
Вот чувство голода — очень сильное, к слову.

Кафе на обочине. Может быть, даже вкусно.
До города — двести, всего ничего осталось.
Конечно, мужчинам тоже знакомы чувства —
Внезапная, неотменяемая усталость.

Как в восемьдесят седьмом самолётик Руста,
Спикировать к ней на двор сквозь дожди и зимы,
Конечно, мужчинам тоже знакомы чувства —
Невыносимо же, право, невыносимо…

Погнали к Петру, если будет проезд к воротам,
А если не выпустят — на проходную ада,
Но крест в неоновой краске за поворотом,
Раскинув ладони, машет — браток, не надо.

Внезапно из рации голос, притворно строгий,
Как будто подслушал ненужное, даже слишком:
«На двадцать втором километре — ремонт дороги».
Спасибо, братишка.
Спаси тебя бог, братишка.

* * *
змей был тестировщиком, а яблоко — баг-репортом,
добро и зло отличались вкусом, но чаще сортом,
в большинстве они были с ещё не выведенного древа,
из того оборота, где strawberry fields forever.
а ева была уязвимостью, ева была проблемой,
ранкой, некстати надсаженной жилкою подколенной,
и даже не человеческим фактором, а настоящей бедою,
тёмной от крови с жёлчью горькой слюной густою.
я не хотела родиться евой, это доводит до исступления.
откуда синяк? подрался с никитой, чтобы не лез к лене. я,
мама, не думаю, что девочки должны варить и качать железо,
но она же тоже ходит на каратэ, и могла сама ему врезать!
понимаешь, сын, в том куске кода, который описывал еву,
уязвимость была прописана в начале строки, слева,
и когда этот участок закомментарили, вывели из работы,
ева перестала быть женщиной. стала ботом.

* * *
Здесь вырывают волосы, скалят пасть,
Здесь инвалидность духа зовут любовью,
Надо же было так хорошо попасть,
Это не сказка, это Средневековье.

В небе висят драконы, звенит в ушах,
Ложные сущности переполняют стеки,
Нечего ездить на крысах и на мышах,
Время поставить опыт на человеке.

Пьяный вагант задушил гончара струной,
У оружейников скидки на меч и стрелы,
Странные люди снятся тебе весной,
Ты не о деле думаешь, Синдерелла.

Коршун умеет падать не только вниз,
У реактива какой-то не тот оттенок,
Зёрнышко воздуха в плевру, не промахнись,
Зёрнышко крови — в полуживую вену.

* * *
Хвоинка в зубах, кивком отброшена грива,
Разбитые кисти, ментоловый взгляд инородца,
Первый симптом человека на грани срыва —
Он вечно удачно шутит и часто смеётся.

Это тебе. На конверте гуашью — «Каю»,
Мы с ней намедни столкнулись на биеннале.
Уши горели вчера, до сих пор икаю,
Чем, улыбается, вы меня поминали?

Парни твои писали, играют в «Мальмё»,
Спрашивали, каково тебе в теореме?
Холодно, отвечает, а так нормально,
Даже отлично, только знобит всё время.

* * *
Перед белым воющим гробом скорой
Воин останавливает коня,
И святой Дракон говорит Егору:
Если хочешь славы — убей меня.

Можно говорить и молчать некстати,
Убегать на фронт и чураться свар,
Но в любом сюжете ты — покупатель,
Впрочем, вероятней всего, — товар.

Если бы умел я, то вырос песней,
Я б щадил людей и разил врага,
У Егора вид непристойно честный,
Даже для героя и дурака.

А святыни, ценности мне не впору,
Истина по курсу один к пяти,
Браво, отвечает Дракон Егору,
Ты успешно продал себя пути.

* * *

Мы искренние. Мы глупые.
Мы верим словам: «Уходи!»
Глазами растерянно лупаем,
Ломается что-то в груди.

Подумай, действительно гонят ли,
Не в соль обращаясь – в угли.
Они ж это всё, чтоб мы поняли!
А мы уже правда ушли.

* * *
Ариадна, спрашивает он тихо,
Измучённый этой гонкой безоглядных доверий,
А где выход, как выбраться из лабиринта?
Иди к центру, отвечает она, иди к болевому центру.
Там, откормленное и тренированное,
Дремлет моё бешеное самолюбие,
Разбуди его – и выберешься на волю.
Одного не знаю, Тезей, –
Как назовут тебя там, снаружи…

* * *
Реальность, чем её ни мерьте,
В простых предметах – койка, хлеб,
Восторг и чувство близкой смерти,
Как в ливень у опоры ЛЭП.

А те доверие и нежность
В дешёвом фантике из фраз –
Они тебя убьют, конечно,
Но, может быть, не в этот раз.