Нина Самойлова

Стихотворения

Об авторе: Нина Самойлова родилась в Москве в 1968 году. Окончила Московский Государственный Лингвистический Университет им. М. Тореза. Владеет немецким, английским, несколькими романскими языками, латынью. В издательстве «Летний сад» в разные годы выходили книги Н. Самойловой с переводами из Ф. Гёльдерлина, Ю. Кернера, Э. Мёрике, Ф. Кафки. Ряд произведений Ю. Кернера, Э. Мёрике, Н. Самойлова перевела на русский язык впервые. Настоящая публикация собственных стихотворений Н. Самойловой – это первая её публикация.

С Ниной Самойловой я годы тому назад познакомился как со вдумчивой, глубокой и ответственной переводчицей немецкой класики, прежде всего её любимого «Хольца», сиречь, Фридриха Гёльдерлина на хороший и точный русский язык.
…В последнее время у многих современных авторов находим попытки стилизовать античные строфы: традиция у нас в отечестве давняя, отчего ж не поиграться в латынь и нынешнему убогому поколению, раз предки себе позволяли. Хватают зубами и сафические, навязшие в зубах, ритмы, и асклепиадовы. Архилоховы реже. Хватают, бьют нервно и подражательно по клавишам, чтоб распотешить свою скучающую и малочисленную аудиторию грамотейством, да провеять нашу дурно-пахучую духоту «латынским вентилятором».

Сказал Лосев (от лица Бродского, вероятно, хоть уж и не спросишь). Что ж не поупражняться в древней строфике? Не повеселиться? Не пробежаться по следам помпезного бронзового «героя труда» Брюсова?
А что если взять, да попробовать не СТИЛИЗОВАТЬ ритм, а ВЖИТЬ в строфу себя, время, сегодняшнюю деталь? Увидеть вещи античной строфой? Как это мы обнаруживаем в стихах Нины Самойловой. В подборке ниже семь стихотворений.
Inmortalia ne speres написана 2-й архилоховой строфой;
Праздник – 5-й асклепиадовой; Доблесть – 3-й асклепиадовой
Липы – алкеевой; Январь – сафической.
В стихотворениях «Бражник» и «Allegretto» строфы авторские, но по античному крою.
Что ещё сказать о них? Благородное безумие! Сделано внезапно и честно. Знакомься, читатель.

Inmortalia ne speres

Не надейся, и всё, –
говорит Гораций, и пальцем
Чертит на мутном стекле; –
Возвращается год,
но не жизнь, и нам из-под снега
С новой травой не восстать.

На бессмертие нет
никаких надежд, и не надо
Грезить о вечной весне;
В эту оттепель, в лёд,
отдающий чистые слёзы,
Влейся и с ними живи.

Как секунды чисты –
дистиллят блаженный безлюдья, –
Как расцвели небеса;
Погляди в синеву
и на белых сливочных тучках
Мысли без слов уложи.

Всё, что ныне дано,
то и свято, пусть не бессмертно:
Солнце, сосульки, капель;
Ржавый гнутый карниз
и сарая мокрые доски,
Верба на старом дворе.

Пусть орёт воробей,
пусть другой ему отвечает,
Встрёпанный и молодой;
Он, как некогда ты,
принимает время за вечность,
Дырку в зиме – за весну.

Так что пользуйся днём,
раз он дан, в раскрытую створку
Высунься и подыши;
Щурься, смейся, свисти,
в облачках высматривай шутки,
Сказки, приветы весны.

На ресницах твоих,
на сосульках солнце, и капли
Блещут и холодом жгут;
Так раскрой же глаза
до конца, наплюй на бессмертье
И, благодарный, живи.

Праздник

Белый сыплется смех с мокрых небес, в матовом их стекле
Свой серебряный след свет озорной, прячась, всё ярче длит;
Не иссякнет метель, с веток в снегу капли, как шутки с уст,
Вниз слетают, спеша всех насмешить в мутных потоках дня.

Долог день и высок, ветер несёт запах дорог, вестей,
Ярок снег, как цветы, капли чисты, и шоколадна грязь;
Света хватит на всех, чтобы, смеясь, в улицах праздник тёк –
Лился, длился, шумел мокрой толпой и обещанья нёс.

Доблесть

Эй, куда? погоди! Взгляд не поспеет вслед:
Мимо – и в небеса! Миг – ты черкнул крылом,
Вопль твой сыплется звоном
С бубнов стен, а ты сам исчез.

Здесь, везде и нигде место тебе и цель,
Так случайно сейчас ты промелькнул в окне –
Начертился и стёрся,
Быстрый, чёрный и чёткий штрих.

Вот нырнул ты в зенит, скрылся среди своих;
Там охотитесь вы с первых лучей, кружа,
Как над памятью счастья
Вьются мысли, ловя слова.

В ясном оке высот длится нетленный свет,
Замер вечности взор, лишь дотемна скользит
Стая – россыпь царапин
На его хрустале пустом.

Там небесный портрет чертят весь день стрижи,
Мчатся вместе и врозь, вертятся налету
И заходятся визгом,
Торжествуя удачный лов.

Славный мастер фермат! вот ты меняешь курс,
Твой пральтриллер порхнул – и потянулась вслед
С чистотой безупречной
На другой высоте дуга.

Лук натянутый ты, метко разящий цель,
Ты стрелок и стрела, в звуке оживший знак,
Чёрный парусник лета,
Обгоняющий облака.

Голод, радость еды, скорость и поворот –
Вот игра и судьба! И, наполняя дни,
Бог мгновения сыплет:
В каждом – муха, и в каждом – ты.

Бражник

Сидел, молчал, пока за стеклом блестело,
Пока цветное бегало ярко там,
И день его не видел, и что за дело
До хлопьев пепла золоту и кустам.

Но свет прошёл знакомым путём и скрылся,
И в серый вечер влился лиловый сок,
Невзрачный зверь очнулся, зашевелился,
Ползёт по створке к фортке наискосок.

Соринкой был, на чистом стекле помаркой,
Мазком малярным, ляпнутым невпопад,
И на красе снаружи, живой и жаркой,
Клеймом казался, портившим вид на сад.

Теперь под ним темно, и пуста основа,
Страница Мира примет подвижный знак,
Что бражник здесь начертит, весь текст, до слова
Прочтёт, усвоит мягкий и близкий мрак.

То мысль твоя, гляди, тут как тут, всё та же,
Бежит, порхает, выход найти спешит,
Ведь звёзды ждут снаружи, ночные стражи,
И в лунной луже зелень, смеясь, лежит.

Открой окно, пускай улетит свободно
Из стен стесненья, спёртости тёплых нор,
Туда, где всё ей радо, пригодно, сродно,
Как эхо звуку или крылу простор.

Гляди, как там в мозаику лёг, вписался
И распознался штрих, бесполезный днём,
Достроил смысл до точки и в нём остался,
Как в коже уголь, выброшенный огнём.

А завтра вновь он где-то замрёт на стенке,
На занавеске чьей-то, уже не тут,
Как близкий взгляд, с участьем и без оценки
Разделит с кем-то будни его и труд.

Он друг и гость, желанный всегда и скромный,
Как воздух в лёгких и на сетчатке свет,
Его письмом крылатым нам Мир огромный
В наш дальний угол шлёт день за днём привет.

Таких июль полно наплодил, пылая,
И каждый бражник, чья-то былая боль,
Теперь связной у счастья и вестник рая,
Костров их пепел и океанов соль.

Простись, уйди, пожалуй, а он пусть длится,
Тебя не будет – главное, будет он,
Чтоб смысл не гас и отсвет бросал на лица,
Чтоб здесь хранился истинный, первый тон.

Когда впадут все дни в океан предвечный,
Солёный, пёстрый, без берегов и дат,
Всё та же мысль в нём рыбкой плеснёт беспечной –
В большое счастье маленький, яркий вклад.

Липы

Тропинки жёлоб и колыбель, шаги
Её качают, зяблик над ней поёт,
По сторонам стволы столпами
Держат надёжно тяжёлый полог.

Его пролили ветви почти до дна,
Едва сдержали – он загустел, застыл,
И в небесах его зелёных
Золотом бледным глядят созвездья.

И дивно медоносных очей лучи
Шмелей, и ос, и пчёл увлекают ввысь,
Летят стада на запах счастья
К пастбищам горним отведать лета.

Внизу течёт под щебнем убитый грунт,
Над ним нависло мыслью смешенье крон,
Листвы не размыкая, длится,
Движется в сумраке изумрудном.

В нём льётся ветер, из-под краёв блестят
Поляна справа, слева скамейка, пруд,
Проходят стороной и гаснут
Их лучезарные замечанья.

А узкий путь раздумья тенист и прям,
Его замкнули пары цветущих лип
И, взявшись за руки, шагают
В общей беседе, как буквы в книге.

Двумя рядами к брезжущему концу
Стремятся, изменяясь, их жизнь и жест,
Несут деревья то, что вместе
На высоте из тепла соткали.

Дыханье, скрип щебёнки – и звук ушёл
За ними к цели; тихо, лишь зяблик трель
Да росчерк выдаст и воскликнет
На повороте трамвай далёкий.

Allegretto

Пламени перья разбегаются, сеются,
в крылья собраться, улететь бы хотели;
ввысь порываясь, отрываются, падают
и пропадают, никуда не попав.

А по бумаге расплываются лужицей,
словно от гнили, прогоревшие пятна;
белая почва под огнём помрачается,
он прорастает, умирает она.

Свет драгоценный и течёт, и свивается,
яркий, как праздник, как цветы и прозренья;
и, утолённый, иссякает над хлопьями,
точками жара на прощанье глядит.

Чёрные крылья ворохнулись и сдвинулись,
пепел проснулся, дуновенью ответил;
тихо, не трогай, погоди, не суди его,
выйди, оставив свой итог в пустоте.

То, что сгорело, в хрустале поднимается
и лепестками раскрывается солнцу;
миг – и сорвётся прямо в Мир с подоконника,
с новой судьбою, неизвестной тебе.

Речи внезапной, дикой, честной, отчаянной
после сожженья ты уже непричастен;
трогать не вздумай, что сейчас начинается,
вспомни, что дважды никого не казнят.

В створке открытой день огромен без времени –
вечность заполнит и того не заметит;
странную птицу он подымет на выдохе,
вдохом затянет, и она полетит.

Позднее солнце, год иссяк и осыпался,
и филигранью обернулись берёзы;
так наши души вылетают из пепельниц,
чтобы отчалить в настоящую жизнь.

Январь

Ах, мороз хорош – серебро, брильянты,
И сверкает снег, точно пена в ванне,
И проходят дни, коротки и ярки,
Как представленье.

Льнёт в подвале бомж к мокрым ржавым трубам,
Долбит клювом лёд тощая ворона –
Эту красоту свыше нашей меры
Как пережить им?