Журнал поэзии
«Плавучий мост»
№ 4(12)-2016

Мария Маркова

Смотреть в зазеркалье

Об авторе: Живёт в Вологде. Окончила филологический факультет ВГПУ. Лауреат премии Президента Российской Федерации для молодых деятелей культуры 2010 года с формулировкой «за вклад в развитие традиций российской поэзии». Лауреат фестиваля «Киевские лавры» за 2013 год. Член Союза российских писателей. В 2012 году вышла книга стихотворений «Соломинка» (Москва, изд-во «Воймега»). Публиковалась в журналах «Дружба народов», «Знамя», «Новый мир», «Сибирские огни», «Северная Аврора», «Дети Ра», «Новый берег» и др.

* * *
Во сне не холодно впервые
увидеть снег у самых ног,
ведь пробираются живые
травинки в дом через порог
и стряхивают – отряхают –
с одежды снег, идут к столу,
весь день о воздухе вздыхают
и спать ложатся на полу.

Ну что ты сделаешь, хозяйка,
не выгонишь во двор траву –
такая трепетная стайка
замёрзнуть может наяву.
А пробуждения минута
напоминает выход в свет,
где происходит почему-то
другая жизнь, которой нет.

* * *

М. П.

И сам из дерева двойного,
удвоенного – брат-близнец –
в попытке слиться ищешь слово
и не находишь, наконец.
Но разве мука, подбирая
слова как общие черты,
очнуться в немоте у края
чужой бесстыдной наготы,
увидеть жёлтые пробелы,
огня сухие языки
и ощутить свои пределы? –
но нет предела для тоски –
конечно, это мука, мука,
смотреть, как в зеркало, друг в друга
и даже не подать руки.

* * *
Так быстро в октябре темнеет,
как будто всё короче век.
Закинет дождь прозрачный невод,
откроет неба черновик,
а там от множества помарок
совсем беззвёздно и черно,
и свет в чужом окне – подарок,
но только где оно – окно…

Оно по городу летает
и освещает сон вещей,
а вещь без света порастает
сухими стрелками хвощей.
Шиповник превращён в щитовник,
и папоротники-дома
стоят у леса, зацветая,
и сводят жителей с ума.

* * *
Места названий лишены,
а времена, а времена
теперь, как пауза на сны
у запотевшего окна.
Очерчиваешь круг, и в нём
улыбки лодочку одну,
и с ней неровный водоём
идёт окну, идёт окну.
Так красит полная луна
раздавшуюся темноту,
но темнота всего окна
подносит лодочку ко рту,
и исчезает в темноте
вода с улыбкой на воде.

* * *
Давай не будем прерываться,
продлим себя и сохраним,
не уходя песком сквозь пальцы,
не превращаясь в серый дым.
Вдруг обернусь, а там и тени –
и даже тени не найти! –
одно отчаянье в рефрене –
а там и тени… Погляди,
слова, сведённые случайно,
как двое в сумрачной толпе,
соединяются печально
и произносят о себе
всё то, что долго было скрыто, –
а где болит? – уже забыто –
нигде! Мы розы в пустоте
садов осенних, мы смеёмся
и, расставаясь, остаёмся,
ещё не зная о беде.

* * *
Что есть одно воспоминание?
Очищенное в глубине,
из памяти на свет свидание
пришло безропотно ко мне,
а в свете дня оно, зеркальное,
не стало ничего скрывать,
и я могу ходить печальная
и без причины ревновать.

* * *
Возраст страха – странное ли дело –
не найти нигде
ни опоры, ни покоя. Тело –
корка на воде.
Расползутся трещины, и льдины
встанут на дыбы.
Старый бой любви и скарлатины.
Ножницы судьбы.
Лист с изнанки мягче и нежнее.
Человек – внутри.
С каждым годом кажется смешнее,
но всегда – внутри.
А снаружи зимние забавы,
санки и снежки,
серый лёд весенней переправы,
робкие шажки.
Лыжный путь – прямые по линейке –
прямо по реке –
вдруг пересекутся в этом веке
где-то вдалеке.
Нет, не обещание остаться,
не попытка быть,
с рифмой биться и внезапно сдаться –
видеть и забыть.

* * *
И что сближает рощи наготу,
сирени бедной скорбные покровы
с листвой скользящей прямо в темноту?

Над голыми ветвями фонари –
волшебный свет, и зрители готовы
увидеть, что скрывается внутри.

Как будто можно нас перевернуть,
и снег пойдёт в стеклянном переулке.
На пять минут природу обмануть.

Уходит свет куда-то выше, но
исчезновенье только на прогулке
заметить можно, а когда в окно

выглядываешь – не до перемен,
хватает суеты дневной и вида
листвы, которой вновь коснулся тлен.

Но свет уходит – и не удержать,
а роще, опустевшей и открытой,
беспомощно стоять ещё, дрожать.

* * *
Зачем беспокойно, слезливо мигали
мне звёзды, лежащие на одеяле?

Чернеющей страсти сигнал потайной.
Зайди на секунду бесшумно за мной.

Уже отлетели охранники лета –
зелёные птицы, уже в темноте
сентябрьские лебеди лунного света
спускаются с неба к холодной воде.

Я в воду войду, и она разойдётся
глубокою раной, забьёт пустота,
и лёгкая смерть, что никак не даётся,
опять засмеётся над потом труда.
Пустое, пустое – течения, ямы,
атласные ленты, воронки реки.
Но я бы спросила у ветра, когда мы
сомкнёмся в поток уходящий, в венки
совьёмся незримые, станем едины
над пропастью осени с песней простой,
когда нарастут ненадёжные льдины
над сладкой лакуной любви холостой.

* * *
Не знак зодиака, а злак полумрака,
на длинные тени рыдает собака,
и плача её глуховатое эхо
совсем не для слуха.

Как холоден пол в коридоре. Не надо
смотреть в зазеркалье, сверяя приметы.
Для прошлого – сила крадущего взгляда,
для ночи, а ты – для скользящего света,
иди же!
Когда-нибудь, не задевая
в шкафу платяном рукава с пустотою,
ты мимо пройдёшь, как вода дождевая,
хранимая лепетом и слепотою,
внесёшь на руках синеву водосбора –
за облако отдано беглое лето, –
и воздухом станет любая опора –
бессмысленно сопротивленье предмета, –
ты помни об этом, кавычки закрыты,
и целая жизнь, как большая цитата.
Гори – не гори, на какие костры ты
взойдёшь в окружении летнего сада –
бессмертна, бессмертна – не будет ответа,
не будет ответа –
так надо.

* * *
Штык-роза, осенняя стража,
почти отцвела, отцвела,
но конница-рощица наша
бесстрашная так же цела,
и кружится ночью, вскипая,
и кажется страшной в бою,
а утром смеётся слепая,
открыто стоит на краю.
Я тоже ослепла от света,
от ветра, ответа не жду,
пишу, что не надо ответа,
но слов удивительных жду,
сама подбираю по звуку
молчание, холод, разлуку –
мычание, голод, разлом –
и на тебе, и поделом.
Сама же себя наказала –
придумала слово, сказала
и плачу, сижу за столом.