Олег Глушкин

Моё море

Об авторе: Род. на Псковщине в 1937 г. в городе Великие Луки. В войну семья была эвакуирована на Урал. По возвращении окончил в Великих Луках среднюю школу. После окончаниия Ленинградского кораблестроительного института был направлен в Калининград, более полувека назад, здесь работал на верфе, ходил в моря с рыбаками, писал рассказы. На сегодня издано 22 книги. Переводились тексты на литовский, польский, немецкий языки. Руководил литературным объединением Балтфлота. Основал и издавал журнал «Запад России». Возглавлял писательскую организацию, теперь избран Сопредседателем Союза российских писателей. Обладатель многих литературных премий.

Моё море

Наступит еще одна бессонная ночь, в которую незримо ворвется море. И мимо проплывут мои корабли: невидимая в ночи подводная лодка, быстрый морской охотник, юркий и низкобортный тральщик, мерно колышущаяся на волнах плавбаза, усталый и пыхтящий траулер. Никто на их палубах не вспомнит меня. В обшивке, на флорах и бимсах, возможно, записано воспоминание о моем имени. Можно еще раскрыть судовую роль. Но бумага так ненадежна. Рукописи не горят – утешение для тех, кто не признан. Я без всякого сожаления променял бы все свои книги на счастье первого свидания с морем. О, как хотел бы я снова, облаченный в бушлат и бескозырку, ступить на шаткий трап и козырнуть вахтенному, и убедиться, что я не опоздал к отходу. И уйти в дозор, в морское пространство, чтобы почувствовать его бесконечность. Берег лишен постоянства. Только море вечно, его нельзя поджечь. Раскаленное солнце садится по вечерам в его воды – и сразу остывает. В глубинах затаилась холодная тьма. Зато поверхность играет всеми цветами радуги, и бусинки брызг кидает в лицо морской ветер. Что я искал в этом безбрежном пространстве, меняющим свой цвет и подчиненным небу? Все острова и земли давно открыты. Я никогда не жаждал славы. Мне даровал свободу океанский простор и беспрерывный ход волн. Я любил и желал море, как любят и желают женщину, таинственную и непостижимую. Однообразие дней, съедающих водную гладь, казалось бесконечным праздником. След за кормой, рожденный винтом, методично стирался, и волны вдали становились крохотной рябью. Можно было подолгу смотреть на пенные всплески и слушать затаенную музыку близящихся штормов. Этот рокот, как львиный рык, как содрогание гигантских китов, как сердцебиение вселенной. Шелестящая тишина на рассвете. Пространство, лишенное пения птиц. Его заменяет ритмичный шум волн – богатырская симфония движущейся воды.
Все живое зародилось в морских глубинах. Младенец, едва покинувший лоно матери, готов безбоязненно плыть в родной стихии воды. Водобоязнь рождают наслоения скучных лет, отталкивающих от зеленых глубин. Раствориться в воде – не значит ли это вернуть свое первородство. Плыть пока хватит сил. И сложить руки. На илистом дне открыть глаза и увидеть зеленые покачивающиеся водоросли, причудливые ветви кораллов и сияние перламутра огромных раковин. Засмеяться последний раз от щекочущего прикосновения маленьких рыбок – и устремиться вверх, и, вынырнув, жадно глотать воздух.
Только в море можно осознать, что значит для тебя земля. И когда после долгого рейса вдохнешь пряный запах трав и увидишь березки, растущие на берегу, ты предашь море и даже скажешь себе – зачем же болтался столько дней там, где не поют птицы и не пахнет полынью. Земля же еще долго будет качаться под ногами напоминаньем о дощатой палубе. И ноги вспомнят тепло палубного настила и опять приведут в порт.
Как соединить все это в себе, как примирить воду, землю и небо? Надо придумать себе необитаемый остров, посадить на нем дерево у самой кромки прибоя и сидеть под зеленой кроной так, чтобы пятки лизал соленый накат. Сидеть и смотреть в небо, пока не осознаешь, что надо сделать плот. И только море может связать тебя с людьми. В ветреную погоду, когда море сливается с небом и барашки волн пенят его, плот может превратиться в летучего голландца. И если ему придать скорость, он будет глиссировать. И тогда неизвестно: летишь ты или плывешь… И с тобою всегда горсть земли, в которой можно вырастить небольшой цветок, если тебе опостылят розовые кораллы. Все это живет в тебе. И воспоминания и сны часто реальней той жизни, которую стараешься не замечать. И в комнате по ночам кричат надрывно чайки и раскрывают длинные узкие рты дельфины, чтобы поведать о таинствах и очаровании дальних странствий. И в подтверждение утром приходит открытка из Гаваны. Голубое лаковое море на этой открытке обнимает белый форт и вдали призрачным пятном встает из вод твой корабль. Может быть, ты был на его борту, когда делали этот снимок, ты стоял на баке и смотрел на плывущий навстречу город, на его розоватые дворцы и гранитные набережные. Что теперь ответишь ты? Расстояния съедают слова. Остается одно – опять подняться по трапу и скинуть с кнехта пеньковый канат.

Ныряльщик

Вода запоминает твое тело. Водоросли ласкают кожу. Стайки мальков щекочут пятки. Воздух в легких на исходе. Пора выныривать. Легкое движение рук и тебя выталкивает на поверхность. Море выстрелило тобой. А ты судорожно глотаешь воздух. Какой он сладкий и живительный. Желанный как арбуз в пустыне. Берег проступает в оранжевой дымке. Лечь на спину и увидеть ослепительную голубизну небес. И закрыть глаза. Тогда возникает бескрайняя степь и можно почувствовать запах полыни. Гниют водоросли на берегу. Глухо гудит вдали невидимый пароход. Волны гонят тебя к берегу. В песке, раскаленном солнцем, ты возвращаешь телу желанное тепло. На тебя смотрят с недоумением лежащие на пляже. Откуда ты взялся. Стоит ли объяснять, как на рассвете ты поплыл, что было сил, в сторону ускользающей линии горизонта, разделяющей мир воды и мир воздуха. И когда руки перестали слушаться, и ноги стало сводить судорогой, ты нырнул, пытаясь достигнуть дна. Сколько раз мысленно ты позволял воде заполнить легкие. Ласка воды отменяла решение. Безвольный – ты брел по мелководью туда, где стояли шезлонги. Горячий песок возвращал видение города. Небоскребы на берегу залива нанизывали облака на венчающие их готические шпили. Розовый миндаль рос на площади. Сверкание воды в струях фонтана подтверждало близость моря. Это было совсем другое море – изумрудное и теплое. Аквалангисты и рыбы прошивали ластами и плавниками его глубины. Там, из садов разноцветных кораллов, ты не стал бы выныривать. Открываешь глаза. Воткнутый в песок окурок перестает быть небоскребом. Облака темным занавесом надвигаются на солнце. Песок становится прохладным. И наступает ночь, в которой тебе нет места.

Летучий голландец

Обреченный на вечное плаванье ты бороздишь океаны. Ты не можешь пристать к берегу. Корабль-призрак, скользящий никому неведомым путем. Светящийся ореол на концах мачт – бегущие огни Эльма – предупреждают встречные в ночи корабли. Эти корабли трусливо меняют курс, убегая от тебя. А ты всего лишь хотел передать им почту от тех, кто давно покинул твой борт. Твой капитан неистовый и безумный голландец полагал, что имеет право распоряжаться чужими жизнями. Он застрелил жениха самой красивой девушки и хотел овладеть ею. Но девушка выбросилась за борт. Разъяренное небо послало шторм и сделало невозможным дальнейший путь под парусами. Но твой упрямый капитан, сквернослов и богохульник, поклялся, что обогнет мыс Горн, у которого скопились все ветры мира. Он застрелил недовольных, тех, кто пытался образумить его. «Никто не сойдет на берег, пока не обогнем мыс Бурь, даже, если на это уйдет вечность! Клянусь дьяволами всех морей!» Вечность получил он в наказание за богохульство. Но чем виновны матросы. Чем виновен трехмачтовый клипер. Давно уже нет на борту матросов. Их кости до ослепительной белизны отмыло море. Давно в клочья изорвались паруса, но бег корабля никому не дано остановить. Мы могли бы! Но я не сумел убедить никого в том, что ты существуешь…
Не верящие ни в Бога, ни в Дьявола, болтавшиеся в морях уже больше полугода в сплошном тумане мы чуть не столкнулись с тобой, «Летучий голландец»! Ты возник справа по борту, ты был почти рядом, твои мачты не несли опознавательных навигационных огней, лишь светящаяся дымка прорвалась сквозь толщу тумана. Мы услышали заунывные звуки, похожие на жалобный плач, нам показалось, что само море тяжело и прерывисто вздыхает. Мы дали несколько пронзительных гудков, мы спустили с борта дополнительные кранцы, и были готовы баграми оттолкнуть тебя, когда внезапно ты исчез, растворился в уже начавшем редеть тумане, быстро как сахар в кипящей воде. «Это корабль-призрак!» – воскликнул я. Но никто не хотел мне верить. «Это мурманчанин, – сказал наш капитан, – он идет на промысел и на нем еще не кончилась вся водка!» Я мог бы возразить: разве на рыбацких судах бывают такие высокие мачты. Но я не имел права спорить с капитаном. Ведь мы сами давно уже стали призраками. Рыбные косяки слишком далеко завели нас. И мыс Горн был на нашем пути.

Ионы

Мы так долго скитались по морям, что выцвели на переборках кают фотографии любимых. Все свои сны рассказав друг другу, мы превратились в одно существо. Очередная волна возносит нас вверх, и словно решив, что мы не достойны неба, низвергает в пучину. Но и воды не принимают нас. Мы забыли имя своего судна. Соль выела буквы на борту. Ветер истрепал все флаги. Мы пропахли рыбой и аммиаком и отрастили бороды, как у древних пророков. Ни один порт не даст добро на нашу стоянку у причала. Иона – наше имя. Мы не желаем идти в библейскую Ниневию и призывать к очищению от грехов. Нас не пугает чрево кита. Возможно, он давно проглотил нас. И восходы, и закаты выдуманы нами. А визг лебедок и тралы, переполненные рыбой и вползающие по слипу – всего лишь въевшиеся в память повторы. Трюмы наши забиты доверху. Лишь мукомолка – рыбий крематорий продолжает изрыгать приторный дым. Посыплем головы теплой рыбьей мукой и раздерем свои истлевшие от пота одежды. Не будем искать виновных, чтобы выбросить за борт, мы все – ионы. Мы, не возвратившиеся в срок, обрекаем на блуд своих жен. Они устали стоять на причалах с высохшими цветами в руках. Утрачен счет дням. Страна, где находится порт приписки, сменила название под надоевшие такты Лебединого озера. Она обрела свободу, которую мы искали в морях. Сумеем ли мы поведать о том, какие ветры рождает свободная стихия. Мы давно разучились говорить и объясняемся жестами. Да и жестов нам много не надо. Ведь мы одно существо. И не можем различить – кто же у нас капитан. Ведь только он знает путь в Ниневию.

Одиссей

Отказываюсь от соблазнов и наслаждений. Привяжу себя к стулу, как Одиссей к мачте корабля аргонавтов, залью свои уши воском, чтобы мир существовал только внутри меня, чтобы там, в глубине души, рождались еще никем не услышанные мелодии. И если попрошу отвязать меня, не слушайте, а еще крепче стяните ремни на моих руках. Мой корабль попал в безветрие и его затягивает в пролив между островами, между Сциллой и Харбидой. Я не слышу пения сирен. Но чувствую, как волна наслаждения набегает на меня. Воск тает в моих ушах. И открываются мои глаза. Я вижу не сирен с телами женщин и когтистыми лапами, это призрачные, сиреневые женщины сошли с полотен горбатого гения. В платьях с кринолином они таинственны как летние облака. Они меняют формы и цвет. И я слышу чарующую музыку и сладкозвучное пение.
Я столько раз обманывался в жизни и все равно ничему не научился. Как Одиссей, предупрежденный Цирцеей, я тоже предупрежден Гомером. Я знаю: эти обманчивые женщины, поначалу прекрасные, сейчас превратятся в сирен. Они сидят на цветущем лугу посредине скалистого острова. Я забыл залить воском свой нос. Дразнящий запах цветов и женской плоти проникает в меня. Господи, огради, шепчу я. Ремни вот-вот лопнут на моих плечах. Смерть за ночь любви – об этом я тоже предупрежден. Неповторим их облик, распущенные золотистые волосы волной ложатся на смуглые плечи. Когтей не видно, они скрыты цветами. Когти, которыми они растерзают того, кто соблазнится их пением и телом. Не таков ли был Бут – похотливый аргонавт, забыв все на свете, он бросился в море, едва заслышал призывные звуки. Устоять невозможно. И тогда, чтобы спасти аргонавтов, Одиссей берет лиру и поет свою песню. Она ведь тоже прекрасна. Даже сирены смолкают. Могу ли я запеть. Я, лишенный голоса и слуха. Внутри меня рождается мотив, который невозможно записать нотами. У меня есть только слова, чтобы объяснить вам – даже привязав себя к мачте, даже залив уши воском и заткнув нос, даже зажмурив глаза, невозможно уйти от мирских соблазнов. Мы сами порождаем их из снов и своих фантазий. Кости погубленных людей усеивают придуманные острова. Разбитые сердца заполняют пещеры. И не смолкает пение сирен.

Слова, слова, слова…

Хожу вдоль берега моря и разбрасываю слова. Зачем дарить их бумаге. Зачем сохранять в компьютере. Слова скрывают мысли. Заволакивающие книжные миры, созданные словами, размягчают разум. Я словно библейский Онан, не желающий дарить семя нелюбимому лону, орошаю словами побережье чужого города. Мои слова теперь по утрам тают вместе с росой, извлеченные солнцем из травы. Мои слова проглатывает набежавший прибой и, откатываясь на глубины, перемешивает их с соленой пеной и криками чаек. Мои слова засыпает песком пляжей. Мои слова стонут под башмаками на тропинках, ведущих к высокому обрыву. Топчите их, плотнее вбивайте в землю. Теперь–то я уверен – никто не станет выискивать, читать и переводить эти слова. Не соединенные друг с другом они лишены хитроумного смысла. Они просто повторяют название деревьев, ягод и рыб, они повторяют имена друзей, унесенных потоком времени.