Евгений Витковский

Москва немецкая

Селился этот люд почти везде,
но в основном – в немецкой слободе:
кто ж думал в те столетья о прописке?
Здесь не было офень и зазывал,
здесь кто-то ум и совесть продавал,
а кто-то пумперникель и сосиски.

Был экономен люд, и даже скуп:
готовились форшмак и хлебный суп,
и высоко ценился труд стряпухин –
на праздник пекся луковый пирог,
и что-то шло секретное в творог
чтоб получился русский кезекухен.

Сюда еще в Ливонскую войну
селили иноземную шпану,
но царь Иван собрался на гулянку
в году холодном, в семьдесят восьмом,
уже в который раз поплыв умом,
и тут устроил сборную солянку.

Но требовались городу труды
медлительной Немецкой слободы:
как печке пригождается полено,
так немец в дело пустит каждый грош,
и слух для слободы почти хорош
о том, что царь – немецкого колена.

Поди тут разберись, а хоть бы так,
зато мастак и точно не простак,
не возразишь досужему смутьяну:
лукавы немцы, в том сомненья нет,
да только немец изобрел кларнет,
а вовсе не одну лишь обезьяну.

Ах, слобода, не плачь и не ликуй!
Река Чечера и ручей Кукуй
вскипели от лефортовской шампани,
и процветали риттер с шевалье
на оном, извините, Кукуé,
захаживая в девкинские бани.

В приказе окопался пастор Глюк,
повел себя как полный мамелюк
среди народа гильдии купецкой.
Отнюдь не из немецкой слободы,
почти одни крещеные жиды
учили у него язык немецкий.

Недолго был Кукуй многоголос,
на триста лет империи колосс
умело оказался загарпунен,
и, как всегда, добро пошло во зло,
и там, где Наше Всё произросло,
бездарно обозначился Бакунин.

Был царь одноголов, зато орёл,
лишь Петербург зачем-то изобрёл,
и умотал туда, ко всем досадам,
придумал для империи фасад,
и у майора отнял Летний Сад,
а мог бы обойтись Нескучным Садом.

На то и немец, что обычно нем.
И зря старались Борман и Эйнем
состроить умилительные лица:
Кукуй Большой Неве не брат, не сват,
и не иначе Бисмарк виноват,
что в Петербург отъехала столица.

История запутала ходы:
кого-то застрелили без нужды,
пришел приказ от Золотого Сердца,
мол, не держите лавок и кружал,
и очень скоро вождь пересажал
и Мюллера, и Вебера, и Герца.

Но раньше вышел тот, кто раньше сел,
фамилию сменил и обрусел,
и чай привык из блюдца пить вприкуску,
решив: прозрей, бедняга, поскорей,
и в паспорт запиши, что ты еврей,
а то сошлют на Малую Тунгуску.

Все тот же гонит нас адреналин,
то из Москвы на родину в Берлин,
а то опять в Москву, и ясно людям:
там кабинет, тут тоже кабинет,
там хорошо, где нас сегодня нет,
и много хуже там, где завтра будем.

Все по фигу, и горе не беда.
Плевать, что нас, любезны господа,
считают за алтынников и скаред,
делить не предлагают каравай,
а что в Берлине выдуман трамвай
так это никого давно не парит.

Душа трепещет дымкой над костром.
под ясным небом то и дело гром,
но тишина с раската до раската,
но в океан уходит ураган,
и остаются вечность и орган
и фугою становится токката.

Витковский Евгений Владимирович, родился в Москве в 1950 году. Потомок обрусевших немцев, владевших в Москве картонажной фабрикой. Учился в 1967-1971 году на искусствоведческом отделении в МГУ, который покинул, по его же словам, от отвращения. Все последующие годы – профессиональный литератор (поэт-переводчик и редактор). Переводил Рембо, Валери, Китса, Рильке, Камоэнса, Пессоа и др. Составитель антологий «Семь веков французской поэзии» и «Семь веков английской поэзии» (1999 и 2007). 35 лет работал над переводами стихотворений Теодора Крамера, собранных в итоге в книгу – Т. Крамер, «Зеленый дом», М. 2012. Михаил Гаспаров в 1990 году на вопрос «Кого считаете самыми талантливыми отечественными переводчиками?» ответил: «Среди младших: в стихах – Е. Витковского, в прозе – Е.Костюкович». Избранные переводы Витковского изданы двухтомным собранием «Вечный слушатель» (М., 2013). В последнее десятилетие выступил как первый в России переводчик гэльской шотландской поэзии времени ее расцвета (XVIIIвек), для чего специально выучил этот кельтский язык.
Кроме того, Витковским опубликовано три фантастических романа – «Павел II», «Земля святого Витта», «Чертовар». Как оригинальный поэт Витковский до последнего времени не давал о себе знать, но в 2016 году вышла его книга «Сад Эрмитаж» (М.,«Престиж Бук»). В нее вошло более 200 стихотворений. Осенью того же года им закончена вторая книга – «Град безначальный», представляющая собой ряд поэтических новелл на темы русской истории (и метаистории в целом). Ни к какой поэтической школе Витковский себя не причисляет и наотрез отказывается считать себя традиционалистом. Однако как прозаик склонен считать себя магическим реалистом.

Из романа «Протей, или византийский кризис»

Государство, во главе которого он стоял три десятилетия, стало теперь не единой империей, а конгломератом множества больших и небольших. Они возникали, как пузыри, и так же лопались, не выдерживая напора природного газа, сухих дрожжей, лягушачьих окорочков, искусственных удобрений, ромовых баб, строительных растворов, соленых арбузов, синтетического клея, льняного жаккарда, зондовых микроскопов, шелкового эпонжа, озерных снетков, леса-кругляка, арганового масла, нелетальных видов оружия (да и летальных, если честно), брусничного экстракта, титановых сплавов, соевой муки, бестеневых ламп, голубикового сока, песочных часов, растворимого кофе, резиновой обуви, кормовой кукурузы, подержанных музыкальных инструментов, печенья «Мария», росомашьих мехов, пищеварочных котлов, миндального молока, пластмассовых окон, трехпрудного гравидана, норильских фруктовых рынков, встречных исков, трипольской керамики, иркутских видовых открыток, жидкого дыма, приборных клейм, транспортных тарифов, технических стандартов, всего этого бесконечного, как коронационный титул, списка, который отдал государь Павел II затурканным советской властью и экономикой подданным, чтобы процветали и платили крутые налоги державы Матвея Ремесленника, и Зорика Максимова, и Василия Золотаря, и Нестора Амиреджибова, и Захара Мурузи, и Монтекриста Акопяна, и Зигфрида Робертсона, и Полуэкта Мурашкина, и Лукулла Передосадова, и Степана Гармидера, и Анастасия Воротынского, и Федора Охлябинина, и Рубена Мюллера, и Рэма Зайцева, и Доры Кузнецовой, и Николая Кионгели, и Марка Ряповского, и Рафаэля Адам-Заде, и, – вновь как в упомянутом титуле, прочая, прочая, прочая, царь и не помнил, кого там еще, – может, кого уже и кокнули, а кто разорился и забыт, неважно.