Журнал поэзии
«Плавучий мост»
№ 1(13)-2017

Андрей Пермяков

Стихи для Наташи Ключаревой

Об авторе: Родился в 1972 г. в городе Кунгуре Пермской области. Окончил Пермскую государственную медицинскую Академию. Жил в Перми и Подмосковье. В настоящее время проживает во Владимирской области, работает на фармацевтическом производстве. Стихи, проза и критические статьи публиковались в журналах и альманахах «Абзац», «АлконостЪ», «Арион», «Вещь», «Воздух», «Знамя», «Графит», «День и ночь», «Новая реальность», «Новый мир» и др. Автор книг «Сплошная облачность» (2013), «Темная сторона света. Бесконечная книга, часть вторая» (2016). Тяжкие кони Ополья (2016). Лауреат Григорьевской премии (2014).

Послесловие Аркадия Штыпеля

Авиапроисшествие

Пустого вечера ничтожество,
пустой квартиры благодать,
пустого сна пустое множество,
пустая с вечера кровать.

А в небе самолётик плавает,
за ним ещё один плывёт.
Стюарду штурман улыбается
и сам себя не узнаёт.

Но лужа под окном качается,
как будто озеро с драконом.
В ней самолётик отражается
по всем физическим законам.

Второй в ней тоже отражается,
плывёт, как будто догоняет.
Никак заснуть не получается,
а штурман, вроде, засыпает.

Весь день смешной такой, коротенький,
простой, как листик на лету.
Покинут лужу самолётики,
преумножая пустоту.

А след как стрелка на колготке
всё так же в луже отражается.
Весь мир качается, качается,
сплошная осень не кончается.
ништо плывёт в бумажной лодке.

О, Господи, какое страшное
Ты сделал, если не любя.
И беспросветное, кромешное,
смешное, гадкое, ненужное,
нечеловеческое, лишнее
когда б всё это без Тебя.

Конспект

Роскошно буддийское
О.Э.М.

Разное сочиняешь, буковки сочленяешь.
Льдом под ногами хрупаешь, сухариком хрумаешь.
Дело всякое делаешь. Засим устаёшь, засыпаешь.
Просыпаешься, дело всякое делаешь. Думаешь.

Думаешь про недеяние, про иллюзорную сущность зла.
Трусишь, однако – вновь всякое делать стараешься.
Просыпаешься, а в доме твоём занавешены зеркала.
Да не очень­то и просыпаешься.

Станция Пермь­I

Комкая стаканчик одноразовый,
золотая девочка сказала:
«Я люблю тебя, как брата Карамазова».
И поцеловала.

Над вокзалом плавилось огромное –
над простым и над речным вокзалом.
«Я курить пять раз уже бросала» –
золотая девочка сказала.

А в ресницах славное и тёмное.
Времена стояли вездесущие.
Место, если кратко, было скверное.
Я боялся по трусливой сущности,
девочка надеялась, наверное.

Девочки надеялись, как жили:
эта вот хотела не со зла,
чтоб меня как следует побили,
а затем она мне помогла.

Словом, барышня весьма желала смелости.
(гопники гуляли, солнце жгло).
Я хотел, чтоб ничего не сделалось –
ничего и не произошло.

За реку огромное уплыло,
Время обратилось в самолёт.
Ничего и не происходило.
Ничего и не произойдёт.

Гилея (Про Бурлюков)

Над осотом много ос,
чуть повыше – зной.
Дед идёт с сумой и бос.
Да ещё слепой.

Дед слепой, но деду видно –
так в степях бывает:
Коля выбьет глаз Давиду,
Колю расстреляют.

Дед расскажет – не поверят:
никогда не верили.
Всякий той же мерой мерит,
как ему отмерили.

Дед идёт походкой панской,
славно пахнет рожь
Мировою и гражданской.
Океаном тож.

Финал

Большегрузные гудят, как корабли.
Ровная, слегка дрожит земля –
это жабы (пузыри земли)
зябнут накануне декабря.

Глядя сквозь рябину тугоплавкую
на страну, заросшую люпинами,
сном, борщевиком, автозаправками,
городами малопоправимыми,

безнадёжными колючими дорогами,
золотой, но мелкою душою,
видеть как преобразуется немногое
видеть, как кончается большое.

Сам такой весь сказочный и прочный:
тем и дорожишь, чем дорожил.
По чужой земле дальневосточной
шёл и шёл бы. Жил бы да и жил.

Только темень от шестого до девятого
тонкой тенью на родном лице –
точно фрак Сергей­Сергеича Паратова
с неизменным и плохим parlez francais.

* * *
Только не жди – непременно придёт сама.
Так неслышно придёт, как мизгирь свою нитку прядёт.
Так на рану ложится холодный, но чистый лёд,
Так в сплошном феврале из­под берега пахнет весна.

Да пребудет она тебе будто бы верный пёс,
Да пребудет верна тебе, как простой карандаш.
А потом обернётся и скажет: «Отдай, то, что нёс».
И ведь отдашь.

Цена

On a cloud i saw a child
And he told us of his life
(Блейк; Битлы)

Очень книжное слово: «степной пожар».
Очень книжное определение места: «в Тавриде».
Но бывает весьма неотменный дар –
отрока на облаке видеть.

Ради этого дара надобен острый дым,
Необходимо хотя б небольшое, но море.
Что же, пожалуйста – вот тебе остров Крым,
Вот тебе лёгкий туман в красноглазом взоре.

Надобно горе? Будет тебе и горе.
Мелкое горе, считай, уже на твоём дворе.
Горе побольше пока на оперативном просторе.
Горе побольше придёт, например, в декабре.

По завершении этой несложной науки
Ты непременно увидишь сквозь суету
Обретение отрока облаком в мокрые руки,
Поставление облаком отрока на совсем высоту.

– Это песня про мокрые руки óблака?
– Про мокрые руки была уже хорошая песня.
Это песня, скорее, о том, что первое горе побоку;
Песня о том, что будет ещё интересней.

Хотелось бы

О проходных дворах,
О просто проходных,
О проходных стихах,
О зайцах заводных.

О белых площадях,
О красных лошадях,
О белых лошадях,
О розовых борщах.

О красных площадях,
О многих городах,
Где красных площадей –
Хоть мухобойкой бей.

О грустном и простом –
Когда­нибудь потом.
О переборе фраз –
Когда­нибудь сейчас.

Про как живём, скользя
И обратимся в глину.
О том, о чём нельзя –
О «вовремя покинуть».

О том, как ёж колюч,
О непонятном страхе.
О том, как это луч
Коснётся черепахи.

Мечты приводят

Бывают такие приветы из мира идей
В мир, где всё очень зримо, но криво:
Барышня, выросшая на сказке про братиков­лебедей,
Месит руками крапиву.

Да она бы за братиков хоть в самый пылающий дом побежала.
Хоть бы в любую геену, только оно бесполезно:
Чуть завершила плести, а рубашка пропала –
Ненужное и небывалое тоже способно исчезнуть:

Так сгинула Атлантида в известном рассказе Крития.
Положим, не так, но всё­таки очень похоже.
Пещера благоустроена, крапива невидима.
Братики, впрочем, тоже.

Стихи это шаг

Разница между
«след на песке»
и
«след на снегу?

С точки зрения следа,
её, безусловно, нет.

Но песок остаётся более или менее вечным.
Снег же становится влагою,
воздухом,
воздухом, влагою,
снегом,
воздухом, влагою, воздухом,
вдохом,
лёгкими.

Песок остаётся более или менее вечным.

То и другое одинаково хорошо.

Одинаково. Хорошо.

Проза

Воздушный змей парит, парит
Москва негромко говорит.
Мамуля лечит нервы.
Год восемьдесят первый.

Потом зима, потом ещё
Потом довольно горячо.
Потом чуть­чуть теплее.
Посёлок в Галилее.

Агавы, полунемота.
На змeе снизу два креста:
по­римски цифра двадцать.
Попытка возвращаться

Фрагмент афиши: «Секс в Большом…»
На фотке – дуры голышом.
Собака лает ветер.
Темно на этом свете.

Воздушный змей парил, упал
сынок отправился в ЦАХАЛ,
мамуля лечит нервы.
Дочурка тоже стерва.

Тоска такая что никак.
Звонила врач. Сказала «рак».
Глядит на ручку двери.
Поверить? Не поверить?

Вот так. Я написал рассказ.
Обыкновенный, триста фраз.
Сюжет изложен выше.
Герой – Тульбович Миша –

стоит, дрожит, таблетку пьёт.
Он не родился, но умрёт,
а я тому виною.
Чего теперь со мною?

И тот, кто выдохнул мою,
пока ещё бессмертную
включает, выключает свет.
А я боюсь, что смерти нет.

Голос

Вечером папа искал, где ловится Голос Америки.
Голос Америки чаще ловился в прихожей.
По выходным приезжал дядя Гена на велике,
а из Кургана на поезде дядя с противною рожей.

Папа работал директором, папе всё время везло.
Папа выгуливал нас в ресторан у вокзала.
Мама за что­то его обзывала козлом,
вечером плакала ночью, наверно рыдала.

Серое радио каркало про Кандагар,
дядя с противною рожей шагал к остановке,
я, вытирая с макушки его перегар,
думал военное – «Действуем по обстановке:

Голос, скажи ему, голос Америки, голос
(Я­то всё знаю, но папа ведь мне не поверит)!
Это как в сказках, когда собирающий хворост,
в чёрном лесу за полдня на полвека стареет.

Не заходи в чёрный лес за грибами, не езди к вокзалу
пьяный на этой машине по этой дороге.
После аварии станешь хромой и усталый.
Все тебя кинут, особенно этот высокий.

Не уезжай от меня насовсем – я читал
в книжке одной специальное слово: расплата.
Папа, пожалуйста, папа, ты не опоздал.
Если чего – это я за себя и за брата».

Папа, нетрезвый, сидит у окошка, пульсирует жилка
Голос Америки вдруг зазвенел, как посуда.
Очень не вовремя где­то включилась глушилка.
Он не узнает. А вскоре и я позабуду.

Узкоколейка

Подымаются из­за небольшого болота,
тают и снова тают на зеленоватой реке
тонкая, нечистая нота и другая тонкая, звенящая нота:
тепловозы болтают на тепловозьем своём языке.

Обычная средняя полоса, ничего слишком:
немного сырости, белой травы и холода.
Такие картинки встречаются в детских книжках
после слов: «Путешественники вышли из города».

А эти всё также гудят, звенят, звенят и гудят,
точно две сломанных, старообразных рации.
Ловишь рассеянным взглядом глупенький птичий взгляд,
Вдруг понимаешь, что не научился прощаться.

* * *
Вспомнишь будущее своё,
Как пустое пока жильё.

Ни детей, ни собаки нет,
Только жёлтым блестит паркет.

Только голубоглазый кот
Табуретку хвостом метёт.

Только полупрозрачный страх
В затенённых живёт углах.

За окошком звенит металл
Просыпаешься. Значит, спал.

На стекло наползает лёд.
Снег поёт и туман поёт.

Под подушку ныряет мышь.
Настоящая. Значит, спишь.

Замираешь, лишённый сил.
Очень холодно. Значит жил.

Просыпаясь

Потолок/окошко/кровать
белая тёплая вата.
Так, наверное, умирать –
интересно, но чуть страшновато.

Так, наверное, наоборот:
А как правда – никто не знает.
А врачи называют «плод».
А оно вот себе моргает.

адголоВ

А над речкой Вологдой луковки, луковки
чёрного, серебряного и некоторых других цветов.
А по речке Вологде плавают непонятные буковки
из подтаявших льдинок и береговых родников.

А совсем по краешкам – синий­пресиний лёд
с чёрными следами простого или химического карандаша.
Будто бы санэпидстанция капнула йод на мёд
и теперь забирает мёд у нечестного торгаша.

А тётка на берегу противно, громко,
так противно и громко, словно архангел с канализационной трубой
в сторону Красного моста орёт: «Ромка, Ромка»!
Хватает меня за рукав, спрашивает: «Сразу? Почему сразу»?
У нее ребенок вовремя не пришёл домой.

Восемь лет назад из страны Кавказа.

Перово

Под ногами законная снежная каша.
Впереди девушка.
Внутри её не плачет ещё не Наташа.
Ошибся. Ещё не Севушка.

Полтора курса, посёлок Каменный Спас.
Мальчик хороший, вроде пока не пьёт.
Встретить не смог: ты понимаешь, заказ.
Но это ради неё, всё это ради неё.

Родители, кажется, добрые, но всё равно жутко.
Он ведь правда ещё не Севушка? если чего – прервёт.
По НТВ: «Не справился, обгоняя маршрутку…
Гололёд…»

Дзен

Фамилия, имя?
­Мойше Драхенблут.
­ Род занятий?
­Мелкий гешефт
­Место жительства?
­ Город Бердичев
­ Вероисповедание?
­ Послушайте, если меня зовут
Мойше Драхенблут, я живу
в Бердичеве и занимаюсь мелким
гешефтом, так кто я по­вашему?
Буддист?
(Дореволюционный анекдот)

Старый буддийский учитель Михаил Борисович Герц,
Тысяча девятьсот семидесятого, кажется, года рождения,
полируя неновый, но недавно приобретенный мерс,
говорил о причинах своего нынешнего происхождения:

«Деда забрали, когда забирали всех.
Жена, конечно, актриса, работала у Таирова.
Играла себе тихонько, имела успех,
оказалась недалеко от деда, в городе Кирове.

Много бегала, хлопотала.
Кому чего надо было давать – давала.
Ещё и папа был у неё ювелир, оставались кое­какие крохи.
Деда сначала перевели на лёгкий,
потом в шарашку, котлованы чертить.
Она всё бегала, продолжала мутить.
Плакала, хлопотала. Вышла счастливая кода:
разрешили вернуться, взять с собой дочку Сашу.
В Питер приехали второго июня сорок первого года.

Моисей Нехемьевич выжил.
В сорок седьмом по амнистии вышел.
Женился даже».
Бориса родил.
Борис родил Мишу.

Перед снегом

Станем жить, будто жили давно.
Как впервые жили вдвоём.
В погребе утихнет вино.
Серый гусь изопьёт водоём.

Говорить прохладно и долго,
Говорить, говорить, не обидеть.
Сквозь большое окно видеть Волгу.
Через маленькое – не видеть.

Будем сами себе долго спящие,
А для прочих – малоимущие.
Будет вечное происходящее.
Сущее.

* * *
Разрывная память совпадает в своем значении
со свечой, прогоревшей до тщательного огарка.
Байдарка идёт поперёк небольшого течения.
Поперёк никакого почти течения
аккуратно идёт байдарка.

Конечно, не помню, что это за река,
может, Ветлуга,
но зачем с такими высокими берегами?
байдарка в центре большого круга
ловит свет, приходящий издалека
и возвращает его маленькими совсем кругами.

А что за река, кто по ней и откуда плывет,
вспомнится даже не у последней темени,
и даже не там, где Стикс превращается в лёд,
Но Когда пройдет еще половина времени.
Так написано в старой, поваренной, кажется книге.

Школьное

Гибкая от солнца ограда,
Точки на красном жуке,
Липкая лента заката,
Приклеенная к реке,

Детская рыба­игрушка
Брошенная у ворот,
Тонкая белая стружка,
Скрученная наоборот.

Скрученная наоборот кинопленка,
Сломанные ряды парт.
Плечиками мелкой сестренки
Пахнет короткий март.

Эволюции

Внутри человечьей памяти небольшая собачья память:
это когда запоминаешь руки людей.
Потому становится зябко при слове «камень»,
или при виде зонтиков некоторых гостей.

А в этой собачьей – маленькие совсем кусочки,
про которые молча,
про которые два или три дурачка.
Долгий взгляд папы вслед уходящей дочке.
Линзы скрывают даже не волчью,
но ещё земноводную продолговатость зрачка.

* * *
– А у вас ботинки московские очень,
а у наших бедные.
А у вас золотая осень,
а у нас медная.

А у вас станция Крылатское
Она крылатая, адская

А у нас игра «петушок или курочка»
А я просто дурочка,
А ты – мальчик­дурочка.

Аркадий Штыпель

«Будет вечное происходящее…»

Эти двадцать три стихотворения, насколько я понимаю, не составляют ни единого цикла, ни тематической подборки, но это и не только новые стихи – два стихотворения помечены 2009 годом, то есть предполагается некая драматургия.
Подборка называется «Стихи для Наташи Ключаревой», подборка в последнем за прошлый год номере «Волги» ­ «Новые стихи для Жени Коробковой», в «Волге» же №11­12, 2014 «Стихи для Даши Филипповой. Это уже определенная система, подчеркнутая адресность должна по­видимому придавать текстам особо доверительную, интимную окраску.
Вот стихотворение, открывающее подборку, «Авиапроисшествие».
Мы видим подчеркнуто пустую, чужую комнату, пустую кровать, пустого сна «пустое множество» (математический термин), затем в поле зрения появляется панорама неба с двумя самолетиками (детское слово), далее крупный план «стюарду штурман улыбается», далее – взгляд из комнаты – лужа под окном качается, лужа с отраженным «во всем физическим законам самолетиком укрупняется, представляется сказочным озером с драконом, снова меняется фокусное расстояние, мы снова видим штурмана, и снова взгляд издалека – мы видим весь «такой коротенький» день, когда «покинут лужу самолетики», и пустота преумножится, и ­ снова крупный, интимный план ­ останется след «как стрелка на колготке», и вот уже весь мир качается, и не кончается сплошная осень, и в бумажной лодке (она большая в сравнении с отражениями самолетиков) плывет загадочное «ништо», а в почти идиллическую картинку самолетиков и их отражений врывается неожиданная тревога. И заключительное, от автора, восклицание – «о, Господи, какое страшное…».
В этом стихотворении видны едва ли не все главные особенности поэтики Пермякова.
Это уже отмеченное чередование ракурсов и планов, создающее и некоторую остраненность изображения, и особый зрительный ритм.
Это и смена объективированного «кинопоказа» взрывной и опять­таки остраняющей ситуацию авторской сентенцией. Это непременное присутствие (или акцетированное, как в начале стихотворения, отсутствие) в кадре каких­то действующих персонажей, безымянных, как штурман и стюард, или поименованных – всего в текстах подборки 14 имен собственных и 17 географических названий, это очень много.
Изредка персонаж предъявлен лишь перечнем его действий или предметным рядом, на котором фокусируется его взгляд, но он всегда ощутим.
Как и в первом стихотворении, в подборке многократно повторяется образ водной поверхности, отсветов, отражений (как тут не вспомнить, что подборка в «Новом мире», №10, 2013 называлась «Утка, похожая на стеклорез»); это, пожалуй единственный повторяющийся образ в богатом предметном мире представленных стихов. Древняя традиция связывает символику воды с мотивами смерти и рождения, и эти мотивы, наряду с мотивом детства также разнообразно представлены в подборке.
Если говорить о собственно стихотворной стороне дела, то Пермяков как правило придерживается более или менее традиционных стиховых форм, правда, как опять­таки в пределах первого стихотворения, свободно перемежая мужские, женские и дактилические рифмы, что придает стиху непринужденно­разговорное звучание, и эта разговорная непринужденность подчеркивается почти полным отсутствием метафор.
Это все характерные и важные частности, но на что они направлены, есть ли в представленных текстах какая­то общая цель, какая­то единая художественная задача? Думаю, что есть. Приведу строчки, которые мне кажутся очень важными:

Под ногами законная снежная каша.
Впереди девушка.
Внутри её не плачет ещё не Наташа.
Ошибся. Ещё не Севушка.

И в данной подборке, и вообще в стихах последнего времени Пермяков настойчиво стремится ухватить переходные, зыбкие состояния, связь­разрыв между «еще не» и «вот уже». Стремление едва ли не безнадежное, но поэзия вообще ценна скорее постановкой задач, чем их решениями.

Будет вечное происходящее.
Сущее.