Евгений Витковский

По звезде, вертикально летящей…

Раньше таких, как Максим Калинин, называли – «из хорошей детской», имея в виду, что с самой ранней юности у человека все в порядке было с культурой. На поэзию это выражение даже не намекало. Пожалуй, пора вернуть выражение в обиход: наша детская – это те поэты, чтение которых сформировало нас до такой степени, что мы вросли в их сознание, мы пишем свои стихи, пустив корни в чужое творчество.
Убогая советская эстетика, точнее, требование полного ее отсутствия, объявляла подобное творчество вторичным. Первичны были тексты (не стихи) про девочек в телогрейках, про бронзового поэта на главной площади, про отца, погибшего на войне и про ивы, заглядевшиеся на свое отражение. Журналы вроде «Юности» зорко блюли линию Маяковского и Есенина, а прочее предполагалось считать литературщиной. При очевидной неплодотворности такого подхода то, что печаталось, уже нельзя было читать, то, что не печаталось, прочесть было негде, и ситуация становилась патовой.
Потом на нас обрушилась вся не­советская литература, и каждый оказался волен выбирать свое. И тут появился очень небольшой круг относительно молодых поэтов, взявших для себя за образец стиль и творчество русских эмигрантов первой и второй волны, от парижских «формистов» Анны Присмановой и Владимира Корвин­Пиотровского, и до «главного» на западе русского поэта военного поколения Ивана Елагина. Вот в этом сообществе мы и находим поэта и поэзию Максима Калинина.
Пусть меня правильно поймут: когда я слышу по телефону голос Максима, я немедленно слышу два тихих аккорда и бессмертное: «Он откуда родом? – Он из Рыбинска. – Что рисует? – Всё натуру разную». Галич в его творчестве засвечен очень мало, да и Рыбинск, наверное, тоже, но трудно на карте России найти второе место, где природа изувечена столь непотребным образом и перестала быть собой. Водохранилище едва дает энергию для города, а сам город по сей день – бесплатная декорация для съемки сериалов из советской жизни конца сороковых. Между тем Максиму это не мешает, у него та же осень, что у Елагина в Нью­Гэмпшире и то же небо, что у того в Миддлберри. Казалось бы, сколько можно про них писать? Сколько их есть – столько можно. Число ищите сами.
Это та поэзия, которой от формального модернизма скучно, ибо 90% такового всегда проистекает из того, что человек писать не умеет. А ведь Максим – мастер, переводчик мистика Лавкрафта, причем именно его поэзии, хотел бы Калинин писать иначе, так писал бы. Но он пишет не так, «как дышит», он пишет, как хочет, и это весьма редкое в сегодняшней литературе качество. Книга стихов единственного южноафриканского поэта­классика начала XIX века, шотландца Томаса Прингла, произвела на читателей весьма сильное впечатление, и заслуга тут была как автора, так и переводчика.
У него в оригинальном творчестве не только модерна нет, тут нет урбанизма, и нет вошедшего нынче в моду поэтического краеведения. Правда, у него много про осень и прочую погоду. Правда, у него не сильно богатый поэтический инструментарий. Но это не потому, что нет другого, художник сегодня работает акварелью, завтра и вовсе акриликом. Наверное, самоограничение и есть один из высоких уровней мастерства.
…Только не надо про «духовность». Если ее нет, то говорить не о чем. Нельзя хвалить стихи из­за судьбы человека, налегая на то, что они «человеческий документ», подобный убогий жанр по ведомству искусства не значится. Не надо ругать за ровные ритмы и точные рифмы. Поэт сам генерирует ту атмосферу культуры, которую считает уместной и достойной. Кто захочет, тот может ее вдохнуть.
Сто цветов пусть, конечно, цветут, только пусть они это делают на разных клумбах. Тем более, что в эпоху интернета, неожиданно разрушившего человеческое одиночество, это куда как просто.

Примечание:
Евгений Владимирович Витковский – русский писатель, литературовед, поэт, переводчик. Живёт в Москве.