Радислав Гуслин

Стихотворения

Отец Вячеслав – Радислав Власенко-­Гуслин – живёт в Запорожье. Он известный и уважаемый священник. А ещё он – талантливый, своеобразный поэт и великолепный профессиональный музыкант.
Впервые я увидел его в передаче запорожского телевидения. На вопрос ведущей – чего вы больше всего хотели бы? – отец Вячеслав ответил, что хотел бы посидеть вместе с Хлебниковым вечером, у костра, и помолчать. Мне это очень понравилось.
Через некоторое время я приехал в Запорожье – и познакомился с отцом Вячеславом. Этот высокий, порывистый, обаятельный человек с пылающими вдохновенным огнём глазами оказался чудесным собеседником, знатоком поэзии и музыки. Он автор трёх книг стихов и ряда публикаций в украинской периодике. Он создал великолепный ансамбль – и даёт с ним концерты, на которых поёт свои песни. Он внимателен к людям, отзывчив, добр. Он светлый человек – и этот свет ощутим всеми, кто с ним знаком.
В стихах отца Вячеслава, помимо лиризма и пронизывающей всё его творчество музыки, всегда присутствует дух. Различные состояния души он – по­своему, искренне, предельно откровенно – выражает в слове. Свой собственный голос, хорошо поставленный, узнаваемый, своё лицо, свой строй, полифония, присутствие тайны, неизменное изумление перед всеми проявлениями бытия, немалый жизненный опыт, орфичность, да и многие другие приметы поэзии отца Вячеслава – очевидны. Стихи его живут в стихии русской речи.

* * *

Пусть на одной ладони звуки,
Пусть на другой ладони слоги,
Соединившись для разлуки,
Мы плачущие смехом боги.

Сонаты тают в тихих светах,
Сонеты тоже снятся где­то,
Вся жизнь симфония приветов,
Но и душа до дна раздета.

И еретическая дерзость,
Вне скуки яро замышлялась,
Отчаянная жизни смелость –
Дорога в радость!

* * *
Словно сонное небо река,
облака и вверху и внизу,
хоть на голову встань.
Так распахнут, что чайки сквозь грудь
пролетают туда и сюда.

Спящий ум, словно ртуть.
Берега, горизонт, синий лес,
как туман. Не пытаюсь поймать
этот день.

Просто ясно обнять
Все теченье прохладных минут.
У реки от тоски
Исцелиться и в путь.

Как-­нибудь к небесам,
как-­нибудь. И я сам
умолкаю, как сон.

Всё течёт – всё течёт – всё течёт.

Кто не станет огнём,
тот уже ни о чём,
ни о чём не споёт.

Небо режет меня,
Нежно облака край
Прорезает в душе моей рай.

* * *
Стихи не пишутся, солгать не суждено,
И вне любви бездарно и тоскливо
Текут, как сны, обманчивые дни
И злое сердце бьётся боязливо.

А я всё напряженно жду и жду – зачем?
Когда так просто, тихо и спонтанно
Ты вдруг приходишь ветром долгожданным,
Увы, не удержать Тебя ничем.

А я сижу, или иду назад
В навязчивые воспоминанья.
О, память-­боль, ты воскрешаешь ад
И бередишь застывшие страданья.

Забыться навсегда, уснуть, уплыть?
В прощении Твоём мне лишь возможно быть.

* * *
Ты залетаешь тих и ровен.
А здесь стреножило желанье.
И в мутном дыме мирозданья
Гниёт сознанье.

Как стрелки ломки очертанья.
Тугая плёнка разделенья
Переиначила призванье:
Из жизни в тленье.

И сердце тычится в мембрану.
И развращает наслажденье.
Душа подобна барабану.
И гаснет пенье.

* * *
Ты по­прежнему ждёшь, когда жизнь твоя нежно качнётся.
А река всё течёт – безразлична к концу и началу.
Если в это мгновенье ничего в глубине не поётся,
Ты прибился к чужому, неживому печали причалу.

Не теряй, не теряй, ни секунды, ни веры, ни ветра,
Паруса встрепенулись и скоро наполнятся небом.
Или может, ты просто сухая осенняя ветка?
И придут холода,
И окуклишься в кокон, обвитая саваном, снегом.

Усекновение

Ещё бубенцы и подвески бренчали,
А в сердце зловещем слова прозвучали:
«Подайте на блюде главу Иоанна».
И разум податлив хмельного тирана.

«О, Ирод, смотри – я Иродиада,
Моя Соломия, как ветер из ада,
Танцует, виясь, перед пьяной толпою.
Теперь наше счастье легко я устрою,

Умолкнут на веки уста Иоанна.
Ты слышишь, зовёт его неба осанна,
А мы заживём без его обличений,
И что же с того, что пророк он и гений?»

Секира, как бритва, со свистом сверкнула,
И вздрогнули стены от страшного гула.

Успение

И время пришло. И от жизни устала.
Она уходила, она засыпала.
Воронка­спираль расширялась, вела
В бездоние Света. Очей зеркала

Апостолов тайны ступень отражали.
В течении Духа они прозревали
Десницу­ладонь, колыбель и ладью
Принявшую Деву и Матерь Свою.

И дождь ароматов небесных и чистых
И ангелов сонмище быстрых, лучистых, –
Всё льётся в пространстве её восхожденья
В свободу объятий молчанья и пенья.

Фавор

Ещё до креста
До агонии смерти
Небес красота
Просияла на тверди.

И камни лучились белее снегов.
И Отчее слово из сред облаков:
Сей Сын мой возлюбленный, плачьте и верьте,
Он выведет светом из тьмы круговерти.

Ещё до Голгофы Фавора начало
Белее снегов о спасенье кричало.
Апостолы пали, так тихо в них стало:
Нам здесь хорошо, наше сердце устало

Бродить средь толпы прокажённых и нищих.
Давай мы построим простое жилище,
Три кущи: Тебе, Илие, Моисею.
Три сени – и мы остаёмся под нею.

Безумны глаголы, наивны слова,
Но музыка счастья в них вечно нова.

* * *
Хоть учись, хоть работай, что толку,
Хоть молись до седьмого пота,
Если ненависть в сердце сокрыта,
То какая от жизни радость?

И куда б ни пошёл, горемыка,
Свою злобу с собою потащишь
И в и далёкие сладкие страны,
И в сады, и в прибрежные рощи.

У лазурной воды океана
Совесть точит, и точит, и точит
И безумье, и муку пророчит.
И безжалостнее волны

Разъедает и размывает.
А ты, глупый, спросить не желаешь,
Что я сделал такого, что сердце
Умирает во тьме глубины.

И тогда улыбнётся совесть,
И ответит спокойно: покайся,
Только гордым так больно на свете,
Только мрачным так тяжко, а дети
Так смирены и Боженька детям,
Только детям даёт благодать.

* * *
Черный буй в середине реки.
Берега с двух сторон.
Синева, белизна, облака…
В нежной рамке чернеющий буй
Одинокий. Но нет.

Вижу белые лодочки птиц.
Чайки. Что же еще?
Этот цвет, этот свет, этот звук,
Этот крик.
Ничего…

* * *
Электрическое волнение в глубине,
Это пение­мнение о войне,
О несчастном пространстве,
Где напротив и вряд
Обречённые братья Любви стоят.

Одним миром мазаны и судьбой,
Лады­лебеди маминой над головой
Проплывут, курлыкая, дети в сад.
Души разные, солнышко, – один град.

* * *
Я в тайну поселился, тайна – нет.
Вокруг, внутри – всё тает тишиной.
Ракушки золотятся. Дрожит свет.
И море наполняется Тобой.

Глаза прищурил – сквозь ресницы блеск
Трепещущей воды. Прибоя плеск,
Лаская, нежит слух
И воскрешает дух.

* * *
Я жил на этой глубине,
Когда струя текла во мне,
Когда светилось мирозданье.
Я жил – безмолвное сознанье.

И боль была, и был развал,
Души чернеющий провал.
И вдруг сияющий рассвет
Из глубины, где солнца нет.

И никого и ничего,
Лишь голос Бога моего.
И раздвигаются края,
И Ты поёшь – внимаю я.

* * *
Где дыханье Твоё? Воздух светел и тих.
О, над нами сиянье – купол синего Слова.
Льется пламя Троих –
мирозданья основа.

И подобны траве
мы раскрыты для дней перемены.
Не паук – муравей
победит в этом мире измены.

Не злодей, а труда колесо,
постоянство и песня с игрою –
вдохновенное ремесло

наполняет сосуд Тобою,
в эту глиняную глубину
проникает живою весною.

Музыка

О, ты, которой в форме тела нет,
Но наполняющая весь простор.
О, россыпи намёков и примет!
И зайчик на воде, и скальпель­метеор.

Всё так вибрирует, танцует и течёт,
И видятся прозрачные крыла́.
Незрима оку, но душе мила
Мелодия твоя и ритм, и счёт.

О, Композитор, музыка Твоя
переполняет, льётся за края!
И замолкает беспокойный ум,

тревожащий и мучащий самум.
Diminuendo… тишину тая,
сижу, не зная: был ли, не был я.