Журнал поэзии
«Плавучий мост»
№ 2(14)-2017
Борис Непомнящий
Стихотворения
Об авторе: Борис Иосифович Непомнящий родился в г. Клинцы Брянской области. После окончания школы в 1948 г. с блеском поступил на отделение журналистики филфака МГУ. Но по не зависящим от него обстоятельствам не смог там учиться. Окончил сначала Учительский институт в небольшом городке Сураж, а затем Московский пединститут. Отказавшись от неоднократных предложений продолжить образование в аспирантуре, на протяжении почти четырёх десятилетий преподавал русский язык и литературу в одной из средних школ Брянска. Начал писать стихи ещё в юности, но публиковался крайне редко и несистемно. В силу не забытых нами причин его лирика не приветствовалась функционерами от литературы 70х80х годов. Между тем многие мастера давали чрезвычайно высокую оценку его стихам. Среди них – Алекандр Межиров, Лев Озеров, Морис Ваксмахер, Евгений Винокуров, Валентин Берестов. Однако только в 90е годы некоторые подборки были опубликованы в Москве и в Петербурге. В 1996 году вышла в свет первая и единственная прижизненная книга «При свете Полярной…», которую уже после его ухода, в 2001 году, удалось переиздать в расширенном варианте, включив в неё раздел «Стихи последних лет».
* * *
Погашен свет… Лишенное огней,
Пространство обезличено и сжато,
И сразу же становятся слышней
И шелесты дождя, и шорох сада.
И вот уже новорожденный звук,
Свидетельства часов опровергая,
Выносит за сужающийся круг,
За коим ропщет музыка другая,
Где новый мир поновому течет
И на печальном празднестве осеннем
Всему и вся ведут переучет,
А вечность измеряется мгновеньем…
* * *
С отчаянной отвагой игрока,
Самим собой осмеян и оплакан,
Последний грош достав из кошелька,
Двадцатый век его бросает на кон.
И кажется ему, что в этот миг
Сам Бог его сподобил и возвысил
И он уже наверняка постиг
Законы языка случайных чисел,
Что больше не понадобится проб
И он уже готов удвоить ставки,
Что наконец составлен гороскоп,
Который не потребует поправки.
* * *
Обнажается роща и падает листьями всеми
В придорожную грязь – под колеса ленивых телег,
И все кажется мне, что вослед обнажается время
То ли миг, то ли час, то ли весь неприкаянный век.
В эту пору дождей по обочинам глина раскисла,
Разверзается твердь, обнажив сухожилья корней,
Но и правда начал в этом мире лишается смысла
И уже не нужна… Ибо – нет продолженья у ней.
Из великих метафор выветриваются сравненья,
И спасения Словом уже не приемлют всерьез.…
Завершается век, принимая свое пораженье,
И бросается вниз головой под ободья колес.
* * *
В этом бое часов на стене –
То пиано, то форте,
И подробное время во мне
Повтореньями стерто.
Этот маятник – точно протест
В эстафете познанья…
Древний гул, повторяемый жест,
Торжество отрицанья…
* * *
Этот мир обжигающим ветром продут,
Коченеет в отрепьях репей,
А снега – не идут, хоть убей – не идут,
А снега не идут, хоть убей.
Не идут, ибо срок обновленья истек,
И в теченье последних недель
Облетевшая роща – как Ноев ковчег,
Неприкаянно севший на мель.
Приморожено днище. Дичанье и мор…
Не подняться его парусам…
И стучит, не смолкая, железный топор
По корням, по корням, по корням.
При свете полярной…
Без видимых проявлений
И непостижимый уму,
Опять отомщающий гений
Грозится тебе одному.
Опять в напряженном покое
Растет ожиданье беды…
Как может случиться такое
При свете Полярной звезды?
Какое спасение шлет нам
Ее изнуряющий свет,
Который зовут путеводным,
Но коему имени нет?..
* * *
Вдоль берега, у самой кромки,
Уже белеет первый лед,
И, впряжена в его постромки,
Река все медленней течет.
Все и пустыннее, и глуше,
И только лодки вдалеке
Беспомощно и неуклюже
Лежат на стынущем песке.
Не встретишь ни души часами…
Лишь мы на берегу стоим
И, отчего не зная сами,
За чтото все благодарим.
Мать
Шел февраль, снега свои стеля,
Затевал вечернюю поземку…
Женщина снимала с фитиля
Стылую, обугленную кромку.
За окном сугробы намело,
Метило дороги белой метой…
Тихой лампы тонкое стекло
Протирала женщина газетой…
Вот и все. Но и за долгий срок
Суетное сердце не сумело
До конца понять ее урок.
Так случилось… Вот какое дело…
* * *
Мне по сердцу реченья старины,
В их полное достоинства теченье
Минувшими веками вплетены
Уже полузабытые значенья.
Приять… принять…
Пусть оба хороши
И нет меж них большого промежутка,
Но во втором – согласие рассудка,
А в первом – и согласие души.
* * *
Снеговые заносы,
А дорога – во льду,
Ах, какие морозы
В сорок первом году…
Ветровая равнина
Безучастно пуста,
Чернобыл, как щетина,
На вершине сырта.
Две тугие вязанки,
Два солдатских ремня –
И соседские санки
Тяжелы для меня.
Тяжелы, да не брошу
И с пути не сверну,
Все равно эту ношу
До жилья дотяну,
Чтоб огонь чернобыла
Заметался в печи,
Чтобы мать не знобило
В одичалой ночи…
То ли детские слезы,
То ли искры во льду…
Ах, какие морозы
В сорок первом году.
* * *
Вот и сегодня в мире целом
Два цвета времени в ходу,
И снова – черное на белом,
И снова их не разведу.
Как бы друг другом прорастая,
Сошлись враждебные тона,
И эта истина простая
Ошеломляюще грозна…
И снег, и яблони – все те же,
И те же тени у дверей,
Но что ни год – скупей и реже
В саду свеченье снегирей.
* * *
Пусть говорят, что это прихоть,
Фантазии средь бела дня,
С меня довольно, если б ты хоть
Не осудила бы меня
За то, что каждый божий день я
Слагаю по одной строке
Забытое стихотворенье
Случайной веткой на песке.
* * *
Охоте к перемене мест
Не уступайте слишком часто.
Однообразие контраста
Вам тоже скоро надоест.
Вне памяти моей – что там,
Какие странные уюты,
И что вас тянет почемуто
К уже оставленным местам?..
Зачем вам эта маета
И как посмели вы решиться
В домашнем платьице из ситца
Уйти в такие холода?..
* * *
Почти минуту эти вязы
Удерживали груз дождя,
Чтоб он обрушился не сразу
Чуть погодя…
Почти минуту в этой схватке
Не утверждаемое вслух
В счастливом поиске разрядки
Царило равновесье двух.
* * *
Я все реже тебе запрещаю,
Я все чаще бываю неправ,
Не прощенный тобою, – прощаю,
Оправданья всему отыскав.
Ни добрее не стал я, ни строже –
Разве только, взрослея, душа
Обо всем, что с годами дороже,
Научилась судить не спеша.
* * *
А мы все острее зависим
С течением лет и часов
От нами не посланных писем
И нами не слышанных слов.
И в этой затянутой драме
Преследует нас по пятам
Все то, что не сказано нами
И не адресовано нам.
* * *
Я так давно не знаю, что с тобой,
Что принял бы за божескую милость
Любую весть и даже слух любой,
Но лишь о том, что ты не изменилась.
Я повторял бы этот слух стократ,
Чтоб в сотый раз его услышать снова,
И с каждым встречным бился б об заклад,
Что достоверно в нем любое слово.
* * *
Наваждение, что ли, какое?..
Но опять и опять
Разрастается слово строкою –
Я приеду к тебе умирать…
То ли день подступает последний
И нужна благодать?..
Упаси мою душу от бредней –
Я приеду к тебе умирать…
* * *
В этой темени лютой, и в белой немыслимой стуже,
И в тумане сыром, и в сухом и горячем дыму
Все себе объясню, не поверив себе самому же,
Ибо все аргументы предъявлены только уму.
Все тебе объясню, приведу доказательства те же –
И про ночь, и про стужу, про сизый туман и про дым…
И возрадуюсь в тайне тому, что все реже и реже
Доверяешься ты объясненьям неложным моим.
* * *
В королевстве кривых зеркал
Откровения не искал,
Не любил вельмож и святош,
Никогда и во сне дурном
Золотым не бредил руном,
Не желал шагреневых кож,
Никогда не знал наперед,
Что за ход судьба наберет,
Не просил ее ни о чем,
И когда в пути уставал
И бывал далек перевал,
Сам себя подпирал плечом.
А когда совсем не везло,
И ломалось мое весло,
И несло теченьем реки,
Зажимал обломок в горсти
И опять продолжал грести –
Самому себе вопреки.
Над омутом
В этом омуте все обрывается болью и гневом,
Мир уже отсверкал…
Но опять и опять подменяется правое левым
В черном блеске зеркал.
Я над ним постою, опрокинутый как в сновиденье,
Где – маши не маши
Никогда и никто ничего не свершит во спасенье
Оскорбленной души.
И чем ближе к воде, тем неведомей души невинных,
Только морок и гарь…
Поднимаю фонарь…
Чтоб хоть чтото увидеть в глубинах,
Поднимаю фонарь.
* * *
Дверь нараспашку в этот зимний час…
Всего одна для выхода и входа.
Не в этом ли лукавая свобода,
Уже века смущающая нас?
Там, за спиной, – тепло и темнота,
Здесь – лунный свет и бледный холод снега,
Там – о побеге вечная мечта,
Здесь – вечное безумие побега…
* * *
Бесшумно, ветрено, светло,
И все до мелочи пустяшной
Как бы чертою карандашной
Сырое утро обвело.
Куда ни обращаю взор,
Везде осеннее пространство,
Уже лишенное убранства,
Преобразовано в простор.
И птицы угловатый взлет
В подвижном холоде осеннем
Как бы четвертым измереньем
Непредсказуемо живет.
Полустанок
За окнами скупо и сыро,
Кассирша подобна вахтерше…
И два пожилых пассажира…
И два проходящих до Орши.
Последний приходит под вечер,
Обычно вослед за товарным,
Начальник – и он же диспетчер
Встречает их светом фонарным.
И в этом расплывшемся свете,
В вечернем тумане и сыри
Вся выглядит как на макете
В какомто игрушечном мире.
* * *
Над могилой Поэта читают стихи,
Как молитву, – строку за строкой,
Ибо там отпускаются наши грехи
И даруется сердцу покой.
Над могилой Поэта весомей слова
И великая правда слышней,
Ибо ей не мешает людская молва,
Никогда не согласная с ней.
* * *
Под этим небом, ветреным и нищим,
Где в клочьях туч сочится лунный дым,
Живое слово, стань моим жилищем,
Пристанищем, прибежищем моим.
Исполню все твои предначертанья,
Любую волю и наказ любой,
Чтоб только эхо твоего молчанья
Когданибудь услышать над собой.
* * *
Ах, какая глухая пора…
Видно, выпала доля такая
И тебе не уснуть до утра,
В этой темени глаз не смыкая.
Но и в эту февральскую ночь,
В одичалом безмолвии этом
Все равно чтонибудь напророчь
По какимнибудь тайным приметам.
Нагадай, посули, предскажи
Ну хотя бы какуюто малость…
Я сегодня поверю и лжи,
Ибо что, кроме правды, осталось?..
* * *
Ночь, и луна, и рябина на взгорке…
Зимняя стужа…
Все это внове тебе, фантазерке,
Все это – вчуже.
Все перестроив и переиначив,
Ах, как летели
Там, на отшибе, у теток на даче,
Эти недели…
Так удивителен для горожанки,
Вечен и хрупок
Мира, возникшего как бы с изнанки,
Каждый поступок.
Купальщица
На мгновенье обозначась четко,
Вот она откинулась назад
Может быть, вот так канатоходка
Пробует мерцающий канат,
Вот ее холодноватой плотью
Обняла озерная вода,
Вот уже прошла по мелководью,
Не оставив малого следа,
Вот уже сошла, как по ступеням,
В музыку языческой воды,
Вся – влекома самораствореньем
Обомлевшей в заводи звезды…
* * *
Деревья маются, как люди,
И так же в раннем ноябре
Они подвержены простуде,
А гдето в августе – хандре.
И так же, по текущим теням
Ловя движение луны,
Они терзаются сомненьем
Или надеждою больны.
Им так же надобно причастье,
В котором истина сама
Душе даруется не властью
И не усилием ума.
Цветущий репейник
Зацвел репейник, сумрачен и груб,
Лиловоал, багровофиолетов, –
Приблудное дитя сырых кюветов,
Угрюмый подзаборный жизнелюб.
Как объяснить тревожному уму
Репейника прекрасное цветенье, –
Как смертный грех? Как вечное спасенье?
Бежать его?.. Молиться ли ему?..
* * *
Все чаще, чаще тяготит общенье,
Все чаще тянет быть наедине
С самим собой и беглые мгновенья
Подслушивать в текучей тишине.
Все ближе и желанней год от года
Тот молчаливый сумеречный свет,
В котором есть плененная свобода,
А выхода из заточенья нет…
Этюд
Сгустились вечерние тени,
Все замерло в доме, и лишь
Две белые ветки сирени
Озвучили сонную тишь.
Казалось, – лишенные плоти,
Зажатые в темный багет, –
Они на серебряной ноте
Струили серебряный свет…
На стенке, побеленной мелом,
Сияли в январской ночи
Одни в мироздании целом
Две жизни… два сна… две свечи.
* * *
Одни лишь фантасты и дети,
Вступая со временем в спор,
Уходят за тысячелетья
В придуманный ими простор.
И люди иных поколений,
Быть может, по их кораблям
Оценят сегодняшний гений
Труда и ошибок землян.
* * *
Когда забыты голоса, когда
Уже забыты голоса и лица
И, если это даже навсегда,
Тебе ни с кем уже нельзя проститься,
Приходит та особенная тишь,
Где ты – один, – в бессоннице железной
Как словно бы не падая, висишь
Над черною и неподвижной бездной…