Журнал поэзии
«Плавучий мост»
№ 3(15)-2017

Дарья Еремеева

Всё смерть вокруг, лишь ты одна – живая

(О впервые изданных на русском языке циклах любовных стихов Поля Валери «Coronа, Соronilla, стихотворения Жану Вуалье»)
«Поль Валери. Стихотворения», М. «Текст», 2017. Перевод А. Кокотова

Поль Валери известен в России, но любим, кажется, менее других великих французских поэтов. Его знают, как высокoлобого эстета, прожившего достойную, но как будто недостаточно яркую для поэта жизнь, автора изысканных стихотворений, где в лучших традициях французской классики особое внимание уделяется сопряжению звучания, образов и мысли. Профессиональные литераторы ценят его и как теоретика искусства, знатока «природы творчества», написавшего множество работ о поэтах и художниках — Бодлере, Верлене, Э. По, Малларме, Расине, Лафонтене, Стендале, Леонардо да Винчи, Мане, Дега. Из его стихотворений в России наиболее известны и несколько раз переводились «Пальма» (своего рода философско-поэтический трактат о творчестве), «Морское кладбище» (совершенное по форме и очень музыкальное одическое произведение) и еще несколько стихотворений из самой знаменитой его книги «Charmes» (у нас это название переводилось как «Очарования» или иногда – «Чары»).
Новый сборник поэта («Поль Валери. Стихотворения», М. «Текст», 2017. Перевод А. Кокотова) дает русскому читателю возможность взглянуть на поэта с неизвестной доселе стороны – как на певца страстной любви. Помимо уже известных в России стихотворений в новый сборник вошли два впервые изданных на русском любовных цикла «Coronа» и «Соronilla» (стихотворения Жану Вуалье), которые составили посмертную книгу поэта, вышедшую в 2008 году в парижском издательстве Фаллуа. В русском издании, о котором идет речь, сравнительно небольшой первый цикл переведен полностью, огромный второй представлен избранными стихотворениями, и в них — история поздней любви поэта, закончившейся трагически. Жан Вуалье – псевдоним писательницы Жанны Ловитон, которую без преувеличения можно назвать «роковой женщиной» в судьбе поэта, но именно она вдохновила его на целую книгу страстных, ярких признаний, заметно отличных от прежних его стихотворений. В этих любовных стихах то же годами отработанное мастерство, та же совершенная форма, но здесь спокойная и умелая рука эстета вдруг задрожала, и в каждой строфе появились: оголенная страсть, томление, восторги, одиночество, эротика, тоска и… глубочайшее отчаяние.
Поль Валери (1871– 1945) к моменту знакомства с Жанной Ловитон (в 1937 году) был уже знаменитостью, он «бессмертный» (т. е. член Французской академии) и много лет как признан одним из лучших поэтов Франции. Он популярен и как оратор, его общественная и литературная репутации непоколебимы, и, несмотря на очевидный консерватизм взглядов, его чтут не только сторонники классицизма, но и крайние модернисты. Он пишет сложные, изящные, очень стройные и музыкальные стихи, часто вдохновленные мифологическими сюжетами: «Нарцисс», «Набросок змея», «Пифия». В его стихах постоянно звучал настоящий пафос высокой поэзии, в них нередко слышались и отголоски символизма, от которого он в свое время оттолкнулся, но и вернулся к нему позднее уже на новом уровне. При этом до сих пор он никогда не позволял себе прямых эротических описаний и страстных душевных признаний.
Однако создается впечатление, что он ждет от судьбы какого-то резкого поворота, взрыва. Еще задолго до истории с Жанной, в своем знаменитом сонете «Пчела» (из книги “Charmes”) он скажет:

Короткой пытки жажду я –
Боль мимолётная ценней
Страданий долгих бытия.
Пусть чувства всколыхнутся с ней!
Без этих золотых тревог
Дух в смертной дрёме изнемог!

«Короткая пытка» продлилась семь лет. Когда они познакомились, ему было 67, ей – 35. За период с 1938 по 1945 (год его смерти) он написал более ста пятидесяти стихотворений. Почти все они о любви и посвящены Жанне.

Ты, ритм создав, смела нагроможденье
Всех долгих лет, державших в заключеньи
Мой пленный дух: ведь до тебя я был
Отчасти жив и счастлив лишь отчасти
Как в полусне, страдал, мечтал, любил,
Но жадно ждал стократ сильнейшей страсти.

Неужели всю жизнь до встречи с Жанной поэт и правда жил «как в полусне»? Следующие несколько отрывков из послесловия издателя Бернара де Фаллуа к посмертной книге Валери кое-что пояснят в предыстории:
«Он считал себя неспособным хоть когда-нибудь встать вровень с теми, кого он считал гениями: с Малларме и Рембо. Что до любви, то она почти довела его до самоубийства и поставила под угрозу его умственное равновесие – то, за что он держался крепче всего. <…> Он нашел себе работу, став секретарем директора газетного агентства Гавас. Он женился на Жанни Гобийяр, одной из «маленьких Мане» (по слову Ренуара), и она была с ним до конца его жизни. Он стал прекрасным отцом семейства. Он мог полностью погрузиться в изучение законов науки и работы ума, в эту инженерию интеллекта, которой он решил посвятить все свои усилия. <…> На двадцать лет он полностью оставил поэзию. Если ему и случалось сочинять что-либо, то это была только проза. Он напечатал два небольших эссе, посвященных двум внешне совершенно различным сюжетам, одно было о Леонардо да Винчи, другое – о завоевании внешних рынков немецкой промышленностью; общей чертой обоих эссе было придание первостепенной важности методу, т. е. последовательности действий, контролируемых рассудком».
Через много лет он напишет:

Обратила в ничто без малейших усилий,
Лишь взглянув, ты мой ум и им пройденный путь.

Валери – дитя своего века – верил в безграничные способности воли и разума. Он мечтал постичь законы познания и творчества. Многие выводы свои он изложил в эссе «Вечер с господином Тэстом», повествующем об альтер-эго автора – замкнутом в себе человеке, сотканном сплошь из логики и самопознания. В годы неписания стихов Валери ежедневно вел «Тетради» – это была своего рода лаборатория его идей, а также возможность хоть что-то сочинять. В вечной борьбе разума и чувства последнее постепенно начинает брать верх, и после начала первой мировой войны он возвращается к поэзии, создает «Юную Парку» (1917) – музыкальные александрийские стихи. Затем, в 1922 году следует знаменитая книга «Charmes», название которой призвано напомнить латинское carmina – песни, стихи. (В издании, о котором идет речь в нашей статье, можно найти полный перевод этой книги). Прежде чем сосредоточиться на основной теме статьи – на любовной лирике Валери, не лишним будет сказать несколько слов и о «Чарах», точнее – процитировать справедливые слова А. А. Вишневского из предисловия к книге «Поль Валери об искусстве»:
«Цикл, объединенный заглавием «Charmes», – это подлинный кладезь образности и музыки поэтического слова, классических метров и ритмов строго традиционного регулярного стиха. Он содержит оды, сонеты, стансы, отрывки в эпическом роде, заключенные в классическую оправу александрийского стиха или какой-либо прекрасной, но забытой одической строфы из арсенала старых французских поэтов XVI—XVII веков. Драгоценные продукты таинственной поэтической лаборатории, эти произведения проникнуты то лирическими, то ораторскими интонациями, поражают необычными сочетаниями слова и смысла, нередко далекими, как бы отрешенными от предметов, к которым они, казалось бы, должны относиться. Среди поэтических тем или «доминант» этих стихотворений фигурируют Заря, Пальма, Платан, Пчела, Поэзия, Нарцисс, Пифия, Змея, Колонны храма, Спящая женщина, Гранаты, Гребец и т. д.»
В любовных стихах Валери мы находим то же разнообразие классических форм и интонаций, однако свой «метод», свое поэтическое кредо, описанное в хрестоматийной «Пальме»:

Тише! Тише! Лишь в бесстрастьи
Пальма обретает счастье,
Изобилие неся!

– поэт нарушил, стоило только появиться его «Нарциссе» и вырвать его из чертогов «чистой красоты».
«Обнаженные мысли и чувства столь же беспомощны, как обнаженные люди. Нужно, стало быть, их облачить» Так размышляет Валери, но в каждом новом стихотворении «Короны» – живые, неприкрытые греческой тогой или иным облачением страсти и за каждой сточкой чувствуется живая женщина.

Вокруг – все целиком окутано тобою!
День без тебя прожить – что в мертвую руду
Свое дыханье влить, что тяжкою плитою
Живую грудь накрыть, что век провесть в аду…
Мне опостылели мелькающие лица,
Мой труд любимейший – лежит сухой листвой.
К тебе одной стремлюсь, как льнет к гнездовью птица.
Слепой душой лечу на тайный голос твой.

Казалось бы, не слишком ли «сильно» сказано для ироничного двадцатого века? В этой плите на груди, в этой «льнущей к гнездовью птице» слышатся интонации «древних», а точнее – самих истоков поэзии: страстных, метафоричных, пафосных и… простых. Долго же не решался Валери заговорить так, как давно хотелось – прямо и ясно. Еще в «Песне Семирамиды» поэт признается, что его «чело предчувствует лучистую корону». Корона для Валери – это не намек на славу, а символ души, поэзии и вдохновения. Долгожданная муза явилась и подарила его поэтической короне недостающий алый камень чувства, обожания:

Целуй же этот лоб! Чуть разомкни ладони
И поскорее дай рубин моей короне!

Итак, в душе поэта разумная красота наконец счастливо соединилась с красотой чувствующей, восторженной… Кто же эта загадочная хранительница рубина, сумевшая так взбудоражить нашего героя?
Жанна была издательницей, романисткой, критиком. Франсуа Мориак называл ее «Последней романной героиней нашего времени» возможно, оттого, что известна она была больше не сочинениями своими, а романами со знаменитостями, среди которых драматург Жан Жироду, поэт Сен-Джон Перс, издатель Робер Деноель, адвокат Пьер Ролан-Леви.
Самый преданный из ее поклонников, Поль Валери, перед смертью напишет в cвоей последней тетради: «А Ты … никто не будет любить тебя так глубоко и сильно, как я. Музыки, подобной музыке моей любви, ты не услышишь больше никогда. Никогда» Помимо стихов Валери написал ей огромное количество писем.
Иной раз чувства так переполняли его, что он и в стихах переходил на верлибр, словно писал ей письмо:

Порою я думаю о твоем детстве и … я люблю
Рассказанное тобой поет в отдаленном сумраке прошедшего.
И я люблю…И моя любовь столь ясновидяща,
Что я вижу нас, живущих жизнью
Такой яркой,
Такой чистой и такой сладострастной,
Такой нежной, такой свободной,
Столь разумной, столь утонченной …

Поэт обманулся, его страсть оказалась вовсе не ясновидящей, а как всякая настоящая страсть – слепой и безоглядной.
В своих тетрадях Валери писал: «Действительно украсить стиль способен лишь тот, кому доступен стиль обнаженный и ясный. Выражение подлинного чувства всегда банально. Чем мы подлинней, тем мы банальней. Ибо необходимо усилие, чтобы избавиться от банальности.
Много лет Валери «избавлялся от банальности», у него есть стихи, в которых образы так сложны, а язык изыскан, что трудности трактовки становятся поистине головоломными. Любовные же стихи «Короны» и «Коронийи» просты, прозрачны и полностью классичны, в них поэт даже не пытается оригинальничать, усложнять поэтику. Например, он в лучших древнейших поэтических традициях называет свою возлюбленную то светом, светочем, солнцем, то живой водой.

Высокое чело,
Волос густая грива …
О светоч мой! Моё огниво!
Последнее тепло!Слепящая! Ты этою зимой
Как солнце мне, и свет единый мой
-Я жаждаю, ушла вода живая,
И мир людей теряется в песках,
Все смерть вокруг, лишь ты одна – живая,

«Есть нечто более ценное, чем оригинальность: это – универсальность. Первая содержится в этой последней, которая ее использует или нет в зависимости от потребностей». И еще «Я лично считаю, что один и тот же сюжет и почти одни и те же слова могут использоваться до бесконечности и способны заполнить целую жизнь» .
В любовных стихах Валери все – универсальность. Главная (и вечная) тема от стихотворения к стихотворению поется снова и снова, обретая новые нюансы и постепенно усиливаясь: «Тебя я пью – и только дальше дно/ Все больше я в неволе у желанья».
«Здесь можно найти любовь во всех ее состояниях, – пишет Бернар де Фаллуа в послесловии, на которое мы ссылались выше, – желание, сожаление, ожидание, ревность, возбуждение, разлука, воспоминание, восхищение, жалобы. <…> Мы видим здесь то разнообразие форм, к которому Валери, более всех влюбленный во французскую поэзию четырех столетий, был столь привержен: оды, романсы, баллады, песни, послания, эпиграммы, катрены, тирады в стиле Расина, мадригалы, псалмы … и, разумеется, – в первую голову – царственные властители любовной поэзии – сонеты.<…> Внутри сонетов он наслаждается игрой всех ритмов – уходя от гармонического равновесия александрийского стиха к чеканке десятисложника и далее к более коротким стихам – восьмисложнику, этому пехотинцу стихотворной армии или шестисложнику и добираясь до стихов, состоящих из четырех или даже трех слогов». (Напомню читателю, что – в отличие от русской – французская поэзия не силлабо-тоническая, а силлабическая, формообразующим в ней является не число стоп, а число слогов в стихе – Д. Е.)
Легко и вдохновенно используя все разнообразие поэтической техники, поэт воспевает свою возлюбленную на все лады, как воспевают богов, и в этом его восторге действительно есть что-то идолопоклонническое, учитывая, что Валери считали атеистом. Возможно, это была некая замена естественной отрады чувствительной души – молитвы, а жажда поклоняться высшему существу нашла выход в бесконечном воспевании земной женщины. И пусть не была ангелом дама-литератор бальзаковского возраста (уже почти старику Валери она, очевидно, казалась юной), но она была достаточно образованной, и судя по всему – любящей поэзию (равно как и флирт, учитывая количество ее поклонников). У всякого тут возникает вопрос: была ли она действительно достойна этого почти религиозного экстаза, этих божественных эпитетов: «сущая», «бессмертная», «светоч»? Оставим этот вопрос без ответа, ведь Валери – во-первых поэт, а во-вторых француз, склонный как все французы поклоняться «прекрасной даме» с пафосом иной раз чрезмерным:

Царица зла, полночное виденье,
Стремись ко мне, как я к тебе стремлюсь,
О Сущая, о Жизнь, о Наслажденье.
Ты! Бессмертная, – Ты! … Явно слышу дыханье
Столь желанных мне губ … Будто рядом со мной
Тень легчайших волос колыхнулась волной…

И словно пытаясь самому себе (и ей) объяснить, в чем же «исток такой нежности», в чем причина безмерного обожания, он пишет:

Истока нежности другого не найти,
К друг другу нас стремит не сила колдовская –
Но тяга душ живых забытых взаперти.

Создается впечатление, что в своей любовной поэтической лихорадке певец ослеп и, наделяя возлюбленную «божественными чертами», забыл о том, что боги ревнивы, а судьба насмешлива… Вернемся к истории, изложенной первым издателем «Короны» в послесловии: «Пятьдесят лет спустя, минуя все промежуточные ступени – достигнув мировой известности и, если можно так выразиться, уже при жизни обретя бессмертие в потомках, он увлекается женщиной вдвое моложе себя, проводит семь последних лет своей жизни в плену этой любви, пишет этой женщине почти тысячу писем, сочиняет для нее больше ста пятидесяти стихотворений и навсегда гаснет от горя в день, когда она сообщает ему о своем намерении выйти замуж за другого»

Я один … пустота у меня за спиною,
Я веду разговор с темнотою ночною.
Все черно и мертво, голос тих и угрюм …
И внимает ему старый слушатель – ум.

Понимая, что счастье уходит, что рубин его поэтической короны украден, он словно хватается за последнюю соломинку – за телесную любовь, перебирая в памяти каждое ее мгновение, каждый поцелуй, который, как ему кажется, не лжет:

Да, всё сказали мы… Но, наших слов сильней,
Но, чистый словно пламя,
Сжигает поцелуй всё зло постылых дней,
Что ныне правит нами.
Отчаянье теперь мой скрашивает путь,
И сердце, как гробница …
Но под моей рукой былой любимой грудь
Нежна, как голубица…

Однако скоро и в самом поцелуе ему почудится конец их любви:

Моя родная,
В столь ясный день
Меж губ твоих
Смерть проскользнула …Двумя словами
Приговорила.
Проговорила:
«Иди умри».

Если в «Короне» любовные стихи довольно сдержанные, то в «Коронийе» множество предельно откровенных, даже рискованных:

В одном клубке колени, руки, спины –
И труд кипит: угрюможадный пыл
Двa существа в одно соединил
И в спазмах сжал заветные глубины.

Несколько раз (к счастью, редко) эротические описания отстают лишь на волосок от восторженной безвкусицы:

И наконец, отчаянно спеша,
Взорвется плоть, и в высшем наслажденьи
Ввысь воспарит единая душа!

А в минуты отрезвления появляются самые пронзительные, хотя и самые горькие строки:

НО НЕТ! Пусть нежится безвольно мысль нагая,
Пусть сердца мерный стук мне слышится пока,
И тянется к нему во мрак моя рука,
Зиянья пустоты едва не достигая …
Багряный Диск взойдет, в золу меня сжигая,
И мир бессильного увидит старика.

Хочется сразу (предупреждая радость бдительных фрейдистов) привести высказывание самого Валери в одном из его писем о том, что он «наименее фрейдистский из людей». И это не поза, а данность. Стихи Валери удивительно ясные, в них нет никаких «побегов в неврозы» и прочего, свойственного скорее модернизму, чем классической манере этих двух циклов стихов. Здесь все высказывается, ничего не утаивается, одно не выдается за другое. Это любовь (душевная и телесная) в оголенном ее виде. Эрос тут – сам эрос, а не сублимации и вымещения; нежность – «тяга душ живых», а не комплексы и страхи. Вот, в пронзительной «Элегии» впервые появляется ревность – безнадежная, вперемешку с отчаянием. Это и есть та «объективность», о которой говорил сам Валери, и которая побеждает оригинальность. Ведь только объективное и искренно-ясное всякий раз снова и снова трогает и удивляет:

Я знаю горестно, почти наперечёт,
Все то, что сбудется, лишь за моей спиною
Ударит сухо дверь. К тебе другой войдёт.
Слабея, вижу я, как радостью иною
Твой равнодушный взор внезапно оживёт.
Мне вспомнится окно, увитое цветами
И вид на улицу из комнаты твоей …
Пусть мысли ревностью себя отравят сами!
Жизнь сжалася в комок, день меркнет вместе с ней,
Я всё ищу тебя ослепшими глазами.

При всей огромной обиде на Жанну в самом последнем, предсмертном стихотворении Поля Валери нет озлобления. Есть только обманутая любовь, грусть, и как будто еле заметно мерцает последняя надежда.
Вот так заканчивается это отчаянное послание ушедшей женщине:

Объятье разомкнёшь … и смертью засквозит.
И мне родною став, она меня сразит.
И выбор за тобой … Решение простое:
Вот ты, вот смерть. И я застыл меж вами стоя,
И знаю я теперь уже наверняка:
Жизнь может оборвать любимая рука.
И в ней моя душа – как слабый лист дрожащий
На иве, что вчера, мы видели горящей
В потоке золотом закатного огня
И гаснущей во тьме с лучом последним дня.
22 мая 1945

Бернар де Фалуа приводит отрывки из последних (незадолго до смерти) записей Валери. Они настолько красноречивы, что процитируем несколько и здесь:
«Я открываю ящик стола, беру тяжелый конверт. Перелистываю страницы <…> И начинает действовать другой яд: мне больно смотреть на эти стихи. Все же есть в этой груде что-то стоящее – о, бедная, бедная груда — мои заветные часы, часы песен, часы молитв …. Досадно. Могла бы выйти книга, какой еще не бывало в нашей поэзии. <…> И стихи, мои бедные стихи, которым я отдал все мастерство, всю душу – вы обречены. Вы выставляете меня на посмешище: этих слов я не могу произнести, пусть исчезнут бесследно и гордость моя, и нежность . <…> Не напечатают вас с суеверной точностью, не выйдет маленький томик – а я почти уже видел его. А ей … – не бывать ей моим издателем. <…> Мне уже стыдно, что я сплел этот венок, в котором вы сияли алмазами … (опять образ венца и камней – Д.Е) Вы не заслужили этого, но вас отвергли, от чести считаться вашей вдохновительницей отказались. Я вас люблю, мои стихи – я не только вас вижу, я чувствую что там были еще и другие, много других .<…>
Но верить нельзя никому, ни на чье сердце нельзя полагаться…»
Эти же мысли мы читаем и в последних стихах:

Поддельно всё: брильянты, души, лица.
И коль тебе надежда вдруг помстится –
То старая заигрывает блядь…

Поль Валери умер 20 июля 1945 года, Жанна Ловитон дожила до девяноста трех лет и умерла в 1996 году. Тот, за кого она вышла замуж – Робер Деноель был сорокатрехлетним владельцем издательского дома и конкурентом известного Гастона Галлимара. Он странным образом погиб в декабре 1945 года: они с Жанной ехали в театр, колесо машины прокололось и, склонившись над ним, он получил пулю в спину. Жанна в это время отлучилась в поисках такси. Издательство мужа перешло в руки Жанны и было немедленно перепродано ею Галлимару. Бывшая жена Деноеля открыто обвиняла ее в этом убийстве, но доказательств у нее не было.
Только в 1979 году правообладатели продали «Корону» на аукционе в Отеле Друо. Затем, в 1982 году в Монте Карло была продана большая подборка стихотворений из «Коронийи». Досталась она университету Кейо в Токио. Как мы уже говорили, впервые эти стихи вышли отдельной книгой только в 2008 году, во Франции. И вот, наконец, дождались русского перевода.
«Но верить нельзя никому, ни на чье сердце нельзя полагаться…» — писал отчаявшийся поэт перед смертью. Думается, он был неправ, на чужое сердце вполне можно положиться, если оно принадлежит талантливому и добросовестному собрату по перу – переводчику стихов. Поэзии Валери везло с переводами на русский – он был слишком сложен и потому его переводили мастера: Бенедикт Лившиц, Сергей Петров, Евгений Витковский. Алексей Кокотов достойно продолжает эту традицию. Перевод любовных (а в данном случае и эротических) стихов требует особого дара – сохраняя высокий накал чувств оригинала, нужно не впасть в вульгарность. Учитывая то, что Валери писал Корону и Коронийю уже будучи весьма немолодым человеком – задача усложняется втрое. Любовные и эротические восторги старика многим могут показаться смешными и нелепыми, неестественными – тут уж точно перевод не должен ни на йоту снижать оригинал – любая нелепица или ошибка в буквальном смысле «убивает чувство». Переводчик справился с этой задачей, у него получилась книга, которую каждый любитель поэзии захочет поставить к себе на полку, читать и перечитывать.

Примечание:
Дарья Еремеева – писатель, критик, научный сотрудник музея Л. Н. Толстого. Автор журналов: «Вопросы литературы», «Новый мир», «День и ночь», «Дружба народов», «Плавучий мост», «Октябрь», «Литературная учеба». Автор книги «Граф Лев Толстой. Как шутил, кого любил, чем восхищался и что осуждал яснополянский гений».