Журнал поэзии
«Плавучий мост»
№ 2(22)-2019
Ольга Сульчинская
Стихотворения
Об авторе: Писатель, переводчик, психолог. Автор творческого тренинга «Пишу как дышу». Постоянный автор журналов «Новый мир», «Октябрь», «Знамя», лауреат Международного Волошинского конкурса (2005), лауреат премии журнала «Новый мир» (2018), участник антологии «An Anthology of Contemporary Russian Women Poets» (Carcanet Press, 2005), участник 34-го Международного поэтического фестиваля в Труа-Ривьер (Канада, 2018). Автор трех поэтических книг. Стихи переводились на английский и французский. Окончила филологический факультет МГУ и Высшую школу гуманитарной психотерапии. С 2010 г. работает в журнале Psychologies, с 2016 г. – в должности шеф-редактора. Ведет частную психологическую практику. Родилась и живёт в Москве.
Послание
Кто ты, Дороти или Элли?
Мы же спали в одной постели,
Мы же вместе с тобой летели –
До свиданья, родной Канзас!
Что-то стало здесь по-другому,
Место вроде бы и знакомо,
Но, похоже, дорога к дому
Не найдется на этот раз.
Я с трудом вспоминаю имя –
Кто я, Дороти, Элли – или…?
То ли сами совсем другими
Мы проснулись на этот раз.
Отсырела в мешках картошка
И как рыба молчит Тотошка,
Мы потерпим еще немножко,
Прежде чем позабудут нас.
Кто герои, так это дети –
Вот кого не пугает ветер,
Даже двери срывая с петель:
До свиданья, родной Канзас!
Договор остается в силе.
Передайте привет Страшиле.
Мы прожили то, что прожили.
Напишите другой рассказ.
Стансы прибытия
1.
В Петербурге полшестого
Декабря утра
Как у Рембрандта в глубине густого
Непроглядного угла.
Видно, где-то у рамы мирозданья
Мы очнулись со смутной головой:
Глаз едва читает очертанья
Стен, парадных, мостовой.
2.
Здешний черный больше бурый.
Сам себя коричневей
Переулок небохмурый
И бобровый сумрак до бровей.
Но уже, где дверью медленно зевает
Круглосуточный винный магазин,
Впереди из мрака вызревает
Золотой, как апельсин…
3.
Там нас ждут! Ночного абажура
Теплится нежно кожура
И цари ведут неспешную беседу
В бесконечно продолженном вчера.
Вот и мы. Сядем равными к царице –
Кубки черного красного полны –
И самим себе будем сниться,
Проступая на свет из глубины.
Лодка
Ночь качает в ладонях утлую лодку сна.
Мы течем через время, неся на своей спине
Легкие времена и тяжелые времена,
Потихоньку плачем и разговариваем во сне.
Эта лодка сшита из ночных лепестков
Душистого табака,
Прикосновенья на ней оставляют ссадины,
Так она нежна.
Мы течем через время, отражаем в себе облака,
Заполняем собой марианские впадины,
Но ни одна река
Ногами не достает до дна…
Поцелуй
1.
Поцелуй может быть чем угодно: песком и костью,
Застревающей в горле, и сочной мякотью манго.
Объятья могут пахнуть вчерашней злостью
Или потом, запахом танца – подумал: танго? –
Правильно, танго! Волна надувного звука –
Под диафрагму. В зубах, говоришь ты, роза?
Пусть будет роза! Но (ты вновь угадал) разлука
Не имеет образа. Это не жест, не поза,
Не реплика. Я – не знаю такого чувства,
Чтобы это почувствовать! Не горчит, не кислит, не вяжет.
Просто на месте, где вместе мы были, – пусто.
И все рифмы дрянь. А хорошей никто не скажет.
2.
Поцелуй может быть чем угодно: песком и жестью,
Может быть страстью, конечно, но также – местью
Тому, кто не здесь. Не сейчас. Не со мной. Не с нами.
А все-таки смотрит сюда сухими злыми глазами!
Может быть бессовестной лестью, но также – вестью,
Задевающей сердце и спускающейся к перекрестью
Позвоночной нитки с широкой тазовой костью,
Подающейся навстречу новому гостю.
Семейное время
1.
Мама, те твои кофты,
что в шкафу моем так и висят,
пахнут пылью и молью,
и больше не пахнут тобой.
Мне они велики.
Надевать их еще не пора.
2.
Не печалься, мой мальчик:
прежде чем умереть,
твоя мама станет
совсем старенькой.
Милосердное время
дает нам возможность
свыкнуться с мыслью
о смерти наших родителей.
Новогоднее
Еще все спят – и елка здесь одна.
На ней витушки мятые со сна
И звезды в бархатном лиловом полумраке.
Дрожит сквозняк в хрустальных проводках,
Удерживают хвою в коготках
Зверей и птичек маленькие лапки.
Еще все спят – и только мы одни
Проснулись вдруг и спрятались в тени
В надежде на поимку Дед-Мороза.
Ужасно неудобна наша поза –
На корточках, и ноги затекли.
Глаза слезятся, хочется зевать
И плакать, но нельзя пойти в кровать,
Чтоб не обидеть белочек и зайца.
А будущее прячется от нас,
Но дует в занавеску каждый раз
(Иду! иду!), как мы готовы сдаться.
Варенье
Сияют тазы раскаленной латунью –
Хозяйки варенье вишневое варят,
И осы влетают в ладонь золотую,
И в сладком беспамятстве жизни теряют,
А окна открыты – и новые зовы
Несутся во двор обольстительным паром,
И новые жадные жертвы готовы
Лететь безрассудно за жарким нектаром.
Квебекское
Все-таки странно устроена жизнь человека!
Можно приехать в Квебек и не видеть Квебека,
Так и сидеть на окраине до воскресенья,
Разве что красными кленами потчуя зренье.
Впрочем, а кто доказал, что музеи да замки
Лучше прогулки с собакой и вырытой ямки,
Беличьих пряток и медленного погруженья
Листьев сквозь воздух в их собственные отраженья?
Лишь напоследок, практически перед отлетом,
Броситься в город, чтоб все-таки выяснить, что там,
Серые камни увидеть, тяжелую реку –
И улететь, навсегда удивляясь Квебеку.
Московская скороговорка
Сшит колпак не по-колпаковски.
Вылит колокол не по-колоколовски.
Я ничья. А ты кто таковский?
Вон какой! И глаза бесовские.
Вместе шляемся по московью.
Дышим сыростью и любовью.
Тьма вокруг – не видать ни зги.
Задыхаемся от тоски.
Надо колпак переколпаковать.
Душу в тело упаковать.
Переулок столкнет нас, ближе!
Друг на дружку он нас нанижет.
Погляди – и замкнулся круг.
Расцепить невозможно рук.
Друг!
Сшит колпак не по-колпаковски…
* * *
Любит тело чужие души.
Так и ластится, так и льнет.
Голос глуше и губы суше,
И рука перчатку мнет.
Любит тело. О дайте, дайте
Надышаться одной тоской,
Постоять на одном асфальте,
Погрустить над одной строкой.
Но, до писем чужих охотник,
Пожиратель чужих сердец,
Не душа у меня, а сводник,
Сладострастный и нежный лжец.
Любит тайны чужих подушек
Слушать, прошлое вороша…
Любит тело чужие души.
И чужие тела – душа.
* * *
Ветер дует в свою дуду.
Курят женщины на ходу.
Не пеняй на свою судьбу.
О любви ни гу-гу.
Целый день кручусь, как в аду.
А потом вся ночь, как в бреду.
Отпусти! Я так не могу.
А отпустишь – куда пойду?
На потом
Я прошу тебя жить. Оставляю тебе на потом
Светло-серое небо, которому нету конца,
И красивую девушку с ярко накрашенным ртом,
И чужого мальчишку с повадкой большого птенца,
Пыльный запах июля и формочку в виде коня,
И трамвайчик речной, и цветные флажки на ветру…
Я так много тебе оставляю на после меня,
Что того и гляди пожалею, назад заберу!
* * *
Ты волен дверь не открывать.
Прогулкам при луне
Ты волен предпочесть кровать
И не видать во сне
Ни этих черных облаков,
Ни желтого огня.
Ты волен не читать стихов
И не любить меня.
* * *
А про счастье – то витийство и вранье.
В подреберье пустота и колотье.
Этот воздух – не дыханье, а питье.
Вот и все существование мое.
Три послания Катуллу
G. V. Catullus
1.
Горевать, неужели?
И о чём же, мой добрый Катулл?
В этом доме ни щели
Нет, в которую б ветер не дул.
Но, дурному сословью,
Нам, наверно, туда и стезя,
Где не то что любовью
Заниматься – раздеться нельзя…
2
Возле горла певучее лезвие
Напружинилось, так и звенит.
«Будем жить и любить, моя Лесбия,
Раз нельзя ничего изменить!»
Будем петь, задыхаясь от ужаса,
Будем нежность смертельную пить.
Собери, мой Катулл, свое мужество!
Это нужно, чтоб жить и любить.
3
Напои меня, Катулл, из уст в уста.
Почитай мне вслух музыку с листа.
Я уйму свою ненужную тоску,
Твоему я научаюсь языку:
Все равно на нем, что жить, что умирать –
Не приходится особо выбирать.