Журнал поэзии
«Плавучий мост»
№ 2(26)-2020
Михаил Грозовский
Стихотворения
Об авторе: Родился в 1947 г. в Москве. Окончил МГУ в 1971 г. по специальности физик-лазерщик. В 1978 г. поступил в Литинститут им. А.М. Горького (семинар Е. Винокурова). Автор двух книг документальной прозы, девяти сборников стихов и более полусотни детских книжек. Автор более сотни стихов к детским песням, участник проекта «Синтез слова и музыки», известного как ВеДеДо (Весёлый День Дошкольника). Составитель двух поэтических антологий «Гордость и горечь» и «Свет двуединый» (последняя, по опросу «Независимой газеты», вошла в число литературных достижений 1996 года). Лауреат нескольких взрослых и детской литературной премии.
Живёт в Москве.
* * *
Та, прежняя, кого во сне
Целую и люблю,
Та, о которой сам себе
И думать не велю,
Она обязана страдать
Всю жизнь, во все века!
И мне необходимо знать
О том наверняка,
Что у нее ни счастья нет,
Ни даже светлых дней,
А только думы обо мне,
Все – черного черней.
Я должен был ее забыть.
Но вновь приходит сон
И принимается крутить
Обратный ход времен.
И там мы с нею каждый раз
В разгаре ранних лет.
И в этот беспробудный час
Меня счастливей нет.
И нет дороже ничего
Восторга темных сил…
. . . . . . . . . . . .
Я должен. Мало ли всего,
Чего я должен был…
* * *
Тих праздник мой. Окончены работы.
Ушли геологи. В распадке горный ключ
Звенит.
—–И сокол для охоты
Самоубийцей падает из туч.
И бурундук пунктирными рывками
Уносится под бревна от него.
А надо мной тайга шумит верхами.
И ничего не надо. Ничего.
Что говорить, любимая моя?
Я забываю все, а значит, все прощаю,
Высокая якутская заря
Янтарным светом сопки освещает.
Я здесь один, и я тебя люблю.
Мне кажется, я счастлив снова.
Я понял, что поэзию мою
Легко отдам за три беззвучных слова,
Рожденных утром в северной стране.
Вот здесь, где никому до незнакомца
Нет дела; где дрожит на вышине
Размытый в облаке неяркий факел солнца,
Где нет ни сожалений, ни обид,
Вот здесь, освобожденная от фальши,
Как в юности, душа моя летит
К вершинам сопок, а оттуда – дальше…
* * *
Я твою не грею душу,
не неволь и ты мою.
Вечер.
—–Солнышко на суше
постояло на краю
и поехало впустую,
как порожний тарантас,
превосходно существуя
независимо от нас.
Заходящее светило
с непокрытой головой.
Как и я оно любило
всех…
—–а значит, никого…
Желудь
Раскатным грохотом по крыше
упавший желудь прокатился,
и звук по доброй воле свыше
в воспоминанье превратился.
Ты словно вырвалась из плена,
явилась из болот уснувших,
из тайных, неприкосновенных,
далеких лет, былых, минувших.
И всё, что намертво слежалось,
усохло, сникло, исказилось,
волшебным образом разжалось
и радостно преобразилось.
И я увидел нас с тобою
в порыве страсти подноготной,
пренебрегающих судьбою,
хохочущих и беззаботных.
Но вновь надвинулось затишье,
и свет померк, и образ скрылся…
Раскатным грохотом по крыше
всего-то желудь прокатился…
Твой образ
Твой образ. Он глядит из пустоты
И вдруг становится значительней, чем ты.
За ретушью времен изъяны не видны.
Как в тусклом зеркале черты приглушены.
И чем нас больше разделяет дней,
Тем для меня он ближе и родней.
Поверишь, о потерянном скорбя,
Я образ твой люблю сильней тебя.
* * *
Позвонила с того света
мать, спросив меня: „Ты как?“
А потом сошла с портрета,
не услышавши ответа,
и исчезла в облаках.
Жизнь, однако, с новой силой
продолжала громыхать.
Не пойму, что это было.
Для чего она спросила?
Что хотела услыхать?
То, что, вздохом утешаясь,
перед нею не кружусь,
под ногами не мешаюсь?
«Как ?» – ответить не решаюсь.
И, наверно, не решусь…
* * *
Вновь образ твой привиделся во сне,
Как будто не было для встреч иного часа.
В бездонной и свирепой глубине
Любовь и ненависть сошлись как псы на мясо.
Глаза у псов пьянеюще-желты.
Который раз их стравливаешь ты.
А я все жду, когда, насытясь кровью,
Они уйдут в глубоководье лет,
И я вздохну: “Покончено с любовью…
Как хорошо… И ненависти нет”.
Паразитская морда
Помню, мать
—–(где-то в классе четвёртом)
за невинную шалость браня,
назвала паразитскою мордой
прогулявшего школу меня.
Мы гоняли в футбол до упору,
забывая учёбу и дом…,
до последних ботинок, в которых,
сбитых вдрызг, приходили потом.
За футбол, это помню я твёрдо,
наказание было дано,
чтоб сидел, паразитская морда,
дома с книгами и без кино.
О, прекрасные, юные годы!
Под угрозой ключа и ремня
мать своей директивой свободу
забирала тогда у меня.
А сейчас, возвращаясь повторно
в те года,
—–вижу юности свет.
И грущу, паразитская морда.
И свободен.
——–И матери нет.
Мосты
А.Пушкин
С моста на мост и дальше по мосту
Мы медленно шагаем в темноту.
Все хорошо. Все на своих местах.
Ничто не изменилось на мостах.
И все же, все же замечаешь ты.
Что те мосты уже не те мосты.
И отблеск фонаря от ближних вод
Почти как тот, но все-таки не тот.
О, мы знакомы много тысяч лет!
Но знаешь, да простит меня поэт,
Сближенье душ не терпит суеты.
Вновь перед нами длинные мосты;
Застывшие ночные брызги звезд,
И освещенный милицейский пост,
И на посту знакомый постовой
Все постоянно… Кроме нас с тобой…
Какое счастье, заново любя,
Не узнавать сегодняшних себя,
Шагать во тьму и говорить о том,
Что все идет обычным чередом.
Какая удивительная роль!
* * *
Влюбился в любовницу друга,
И другу в лицо не гляжу.
И вздрагиваю от испуга
Лишь только на кухню вхожу.
Там женщина варит и тушит
Для друга мясную еду.
И я свою грешную душу
На верную муку веду.
Мне друг с одобреньем кивает.
Она же с улыбкой встает.
И водку в хрусталь наливает.
И мясо на стол подает.
Я знаю, что дружба дороже;
Я вижу, что я – не жених.
Но вкрадчиво думаю все же,
Что жизни не будет у них.
И, главное дело, едва ли
Не первый приветствую тост
За дружбу.
—–Такие морали…
Такой, понимаешь, прохвост…
8 декабря 1991 года
Зимнее утро над пущей встает Беловежской.
Уголья звезд дотлевают.
Быков первобытное стадо
дремлет и дышит неспешным и ровным дыханьем.
Всё как всегда. Заповедные древние звери
чуткие ноздри в зыбучую тишь погружают.
Ночью был снег.
———-На снегу обозначился ясно
заячий след, а поблизости – след росомахи…
Вот вам конец одного и начало сюжета другого.
В жизни народов бывают следы и поглубже.
Эпос трагедии новой рождается втайне.
Роли разыграны. Выбраны место и время.
И кульминация: третьего Рима паденье.
Впрочем, ни белка, ни зубр, ни пугливый глухарь, ни лисица,
да и никто из живых, обитающих здесь, не услышит
гула веков, оскорбленных и преданных всуе.
В вечность вмерзают следы.
За предков ответят потомки.
Зимнее утро над пущей встает Беловежской…
Крик
Над грудью северного моря
поморник жалобно кричал,
и крик его до плоскогорий
пустых и мрачных долетал.
В верховье дня дрожало утро,
заря в медлительный пейзаж
вплелась.
——И море поминутно
швыряло вздох на сонный кряж.
И птичья жалоба казалась
тем бесполезней и чудней,
что столько криков разбивалось
о твердь надменную камней,
о молчаливую бесстрастность…
И все же странно: камни те
рождали смертную причастность
к живому крику в пустоте.
И тень от скал, расправив крылья,
без сил вдоль дремлющей земли
легла.
——И было то бессилье
сродни признанию в любви…
* * *
Лечу опять в былые годы,
где плещет молодость волной,
где одинокая свобода
глядит из тьмы полуночной,
где обнаженная, нагая
душа беснуется моя,
где я ещё не постигаю
печаль и тайну бытия,
где всё легко и всё впервые,
где страсть с мечтою нараспах
и где родители живые,
и даль дарована за так…
У моря
Одинокая белая цапля
прилетает, на камень встает.
Ловит моря летящие капли
и шипящую пену клюет.
Промышляет в законных пределах,
где добыча – уже не разбой.
Безупречные пластика тела
и искусство владенья собой.
Напряженно на тоненьких спицах
вдоль средиземноморских камней
ходит птица…
………Красавица-птица!
Я незримо приблизился к ней.
Одинокая белая цапля…
Как заветная песня моя…
Как последняя сцена спектакля…
Как итог моего бытия…
* * *
Когда я Машу обнимаю,
я всё, конечно, понимаю;
что не моя она жена
и что моя во всем вина.
Ее от мужа отлучая,
(я это тоже отмечаю),
что я подлец и что я лгу,
когда я Машу обнимаю;
я всё, конечно, понимаю,
но отказаться не могу.