Журнал поэзии
«Плавучий мост»
№ 2(26)-2020

Вячеслав Каневский

Стихотворения

Об авторе: Каневский Вячеслав Сергеевич, род. в 1954 г. в Москве. В 1976 г. окончил институт физической культуры (ГЦОЛИФК). Работал преподавателем кафедры физвоспитания МГИМО МИД СССР, С 1979 по1982 – комсорг ЦК ВЛКСМ в футбольных и хоккейных командах мастеров г. Москвы. 1982-1989г.г. – в Управлении футбола Госкомспорта СССР. 1989-2010 – руководитель ряда предприятий рекламного бизнеса и полиграфии. 1991-1995 – руководитель проекта и главный редактор Биржевой газеты и газеты «Деловая среда». 1979-1986 гг. – занимался в литературной студии «Чистые пруды».

Детство

«Какой-то там пятидесятый год,
Отчалил Сталин, пионерский лагерь…»
Ю. Кублановский

А ночь проплывала, венчая с закатом зарю.
К нам в дом приходили ненужные, нужные гости,
И перемывали соседские бренные кости,
И время, покорное красному календарю.

Все было как было: линяли вощеные розы,
Обои на стенах, улыбки друзей и подруг.
В свой срок появлялись картонные деды-морозы,
И год отлетал, отмеряя положенный круг.

Мы все еще жили в отчаливших пятидесятых,
Неся в себе память своих молчаливых отцов.
И нам с постаментов своих полу-бог полу-Сталин
Грозил, обещая:» Вернусь, накажу сорванцов.»

И было так страшно. По-правде, так жутко и страшно
Стук в дверь среди ночи, иль шелест ветвей у окна.
А в школе мы пели:» За детство счастливое наше
Спасибо,
——Спасибо,
————Спасибо родная страна!»

1983, осень

Вильнюс. Собор Святой Анны

Л. К.

Над суетою бытия
Взлетели каменные шпили.
На грани небыли и были
Здесь очутились ты и я.
Ютятся на крестах грачи
И наблюдают с громким граем,
Как мы с тобой в любовь играем,
Как пламя слабое свечи,
Она то вянет, то взовьется.
Вдруг колокол – то сердце бьется
Священной Анны. Помолчи,
Встань рядышком под колокольней.
Самой должно быть преисподней
Набат над нами щас звучит.
Конец? Но теплится надежда,
А что если любовь жива
И я услышу вновь слова
Те, что слыхал когда-то прежде?
Но тихо все. Грачиный грай,
Резной собор светлейшей Анны
И жажда этой муки странной
Не любишь, но играй…

1984, декабрь

Ёлка

С. Крищенко

Отец купил ее у машиниста,
За трешку вроде и принес домой.
Сперва надел стеклянное монисто
И бусы, возрожденные сестрой.

Затем пошли картонные зайчишки,
Стеклянные игрушки и шары.
И зырили соседкины сынишки,
На время оторвавшись от игры.

Расселись косолапые медведи,
Гирлянды протянули провода.
Уже потом, когда пришли соседи,
Венчала труд, как водится, звезда.

Все нас хвалили, а дядь Саша Малкин,
Известный всей округе эконом,
Сказал: «Красиво братцы, елки-палки».
И улыбнулся вдруг щербатым ртом.

Потом душистый, будто только с ветки,
Достал вдруг из сатиновых штанин
И протянул моей сестренке Светке:
«Возьмите вот, повесьте мандарин».

Причем здесь жизнь, мы все ее изгои.
Пусть день за днем безропотно течет.
Но слышу мандаринный запах хвои
И радуюсь, что скоро Новый год.

1984

* * *
В Колонном, колоннами убранном зале,
Мы с вами едва ли два слова сказали.

А после, перон, маета ожиданья,
Часов перезвон, суета многозалья.

Зачем это все? Мы не молоды оба,
И знаем – не будет любови до гроба.

И что существуют взаправду на свете
Одни несчастливые семьи и дети.

Смешные девчонки, смешные мальчишки.
Еще есть друзья, кинофильмы и книжки.

Еще, если вспомнить, есть детские сказки,
Печенье, конфеты, обманные ласки,

Неверие, ложь и признанья-фальшивки,
Дурная молва, отпуска, прогрессивки…

Но, Бог с ним, лишь был бы вам путь не тяжелым.
Качает флажком, как смычком дирижерским,

Кондуктор, сияет носильщика бляха.
Бог помощь. О чем вы, прелюдия Баха?

Причем здесь она и этюды Шопена?
И чья в том вина, что вся жизнь наша сцена,

Где мы свои роли играем исправно.
И дай Бог мне счастья, а вам и подавно.
Прощайте…

1986, октябрь

* * *
Как оказалось, отец мой похож на меня.
Это узнал я из тех фронтовых фотографий,
Желтых, зачем-то писавшихся им биографий,
Выживших строчек давно уж почившего дня.

Вот он, такой шабутной, незнакомый со словом усталость,
В длинной шинели и модных в гармонь сапогах.
Только в глазах почему-то знакомая старость,
Грустною думой о прошлых, грядущих годах.

Это еще до меня, до любви, до разводов,
До неуюта семьи, колготы коммунальных квартир.
Мальчик, отец мой, в геройских погонах комвзвода,
Перехитривший войну, молодой командир.

Все, все во мне от него, даже эта шинель,
Эти глаза, сапоги, ордена и погоны,
Койки санбатов, военные все перегоны.
Так уж случилось, и не отвертеться теперь.

Вот, значит, кто виноват, что не сладилась жизнь.
Нет ни любви, ни друзей и семья не сложилась.
Странно, что все так похоже у нас получилось.
Но, одолевшим войну, есть ли повод тужить?

1986, ноябрь

* * *
Бубенцов перезвон над земною пустынею льется.
Нет иного пути, одиночества тяжек удел.
Правда где-то есть мать, но уже никогда не вернется.
Правда где-то есть друг, но один я, и он не у дел.

А разбитые дроги под гору, под гору, под гору.
Только ветер свистит, да колеса стучат по камням.
Может будет конец этой жизни земной косогору?
Может будет. Да кто его знает, а лучше ли там?

В небе вянет луна оловянной тарелкою студня.
Ей плевать на меня, да и мне на нее наплевать.
Где же праздника взять, коль вся жизнь беспросветные будни
И как жить на земле, если дан уже срок умирать.

Но ведь есть еще девки, родня и журнальный издатель.
Телевизор, клозет и бутылка хмельного вина.
Но зачем то нас создал, зачем ты нас создал Создатель?
Правда вышли не очень, но наша ли в этом вина?

Ну а если и впрямь, ничего нет за этою гранью?
Если весь я умру, для чего огород городить?
Уставлять подоконник горшками с цветущей геранью
И детишек рожать, и тебя исступленно любить?

Боже мой, до чего, до чего это все надоело.
Как уныла земля, породившая клан нелюдей.
И упрятана совесть на самое донышко тела,
И растут, все растут мириады пустых этажей.

Кабы тот Валаам, с длинноухою мудрой ослицей.
Ангел огненный встань, заступи нам дорогу мечом.
Вместо избранный яств, дай зачерствевший хлеб с чечевицей.
Подопри эту землю Божественным, сильным плечом.

1987, октябрь.

* * *
В канун последнего Шабата
Старинной улицей Арбата,
Я шел неведомо куда.
И прожитые мной года,
Тащились следом, как солдаты,
В свое неведомо куда.
Я был беспечен и спокоен,
Следя за этим странным строем
Былых сомнений, передряг.
Глазел на кошек и собак,
Гуляющих под листопадом,
Противореча перепадам
Валютных курсов и эпох,
Ведь если есть на свете Бог,
Он все расставит по порядку
И воспрепятствует упадку
Экономических реформ
И политических платформ.
И осень будет повторяться,
И время будет растворяться
В кружении гаснущей листвы.
И разве только я и вы
Уже не сможем повстречаться
В арбатских улочках Москвы.

2013, ноябрь.

Л.К

Теперь я знаю, Бог послал тебя.
Припомни, двое в православном храме,
Ты католичка, я полухристианин,
Стояли молча руки теребя.
О Господи, причем здесь наши руки,
Коль ночь кругом, предчувствие разлуки
И долгой – долгой жизни без тебя…
Последние сомнения губя,
На полупальцах, молча, на пуантах,
Судьба к нам приближалась, вариантов
Не оставляя, впрочем, как всегда.
Ей все одно века или года,
Часы иль дни, мгновенья иль минуты.
Но может статься, скажешь почему ты
Ушла тогда так сразу, навсегда?

1985 – 2013, ноябрь

В.Н.

Арбатский улочек витые кружева,
Скамеечки, песочницы, газоны,
Развешенные по стенам балконы.
Невестится весенняя Москва.

И приукрасившись чуть-чуть, едва-едва,
Не признавая никаких косметик,
Равно и скучных гегелевских этик,
Презрев Сократа мудрые слова,

Легка, юна, беспечна и жива,
Слетает к нам девчонкой-недотрогой.
А вслед за ней, затверженной дорогой,
Выходит Гоголь вдруг из-за угла.

Раскланялись, узнать бы как дела,
Как поживает знаменитый Гоголь.
Но он спешит в кафешку «Гоголь-моголь»,
Где как всегда отменна пастила

И чай хорош. С неспешным разговором,
Булгакова знакомит с «Ревизором»,
А Пушкина с «Шинелью», добела
Отделанной к оговоренным датам.

Нельзя как лучше, пастила к дебатам
Литературным. А зима прошла.
И не мешает взяться за дела
И пописать в охотку, нить романа

Уже готова. Твоего обмана
Он не коснется – бог сгорел дотла.

Что ж остается нам? Москва – невеста,
Да песенки про тили-тили-тесто,
Да доживать, до лета и тепла…

2014, январь.

Ростропович играет Баха

Итак, два гения сошлись в одной упряжке.
Воздушна и юна виолончель.
Сюита эта, растудыт ее в качель,
Звучит так славно, воспевая труд сей тяжкий,
И праведный, как впрочем всякий труд.
И некуда бежать от этих пут,
Сюиты этой иль чаконы Баха.
А может Бога? Широта размаха,
Для гения не определена.
Что ж, бездна тоже не имеет дна.
Искусство? Кто бы знал, что это значит.
Что если искус – детище греха?
А может шалость Бога, чепуха?
Иль то, что этот мир переиначить
Способно… Чур, подальше от греха.
Теперь бы совладать с виолончелью,
Да с этой растудыт ее качелью.
Не так уж мало, станет с нас пока…

2014, декабрь

Шахматово

Е.К.

В усадьбе Блоков зреет земляника.
Макушка лета, благостный июль
Разносит гомон галочьего крика,
Мы беглецы от кухонь и кастрюль,
Уселись на скамеечке над прудом.
До Господа отсель рукой подать.
Вы что-то говорите про Гертруду
И Розенкранца. Божья благодать,
Гуденье ос над медноносным лугом
И сладостного зноя густота,
Оставленная дома маета
И призрачные тени друг за другом
Поэтов. Намолённые места.
Мы здесь одни, вдали от лжи и тлена,
Где время растворилось навсегда,
Где только Гамлет, Фауст, том Верлена,
И ирреальны горе и беда.

2014, июль