Журнал поэзии
«Плавучий мост»
№ 2(26)-2020
Елена Таганова
Стихотворения
Об авторе: Родилась и живу в Москве. По образованию клинический психолог. Работала инженером-проектировщиком электросетей, затем менеджером интернет-проектов. В 2018 году окончила Высшие литературные курсы Литературного института им. Горького. В настоящее время домохозяйка, воспитываю дочь, кота и пса.
В том саду
В том саду, где мы не встретимся никогда,
в ржавой бочке дождевая цветет вода,
позабыв о водоворотах.
Не судьба ей поить стада и крушить суда.
Лишь ворона по краю скачет туда-сюда –
и дрейфует от стенки к стенке перо воронье,
как пирога, опрокинувшая гребца…
и садовница не узнает лица.
Что ей Спасы и сенокосы?
Расползается крапива из-под крыльца,
догнивает в компостной яме падалица –
и ни браги, ни пирога… только осы, осы.
Столько ос, что воздух кажется золотым.
Над звенящей пижмой вьется пахучий дым –
у соседей опять суббота.
Чем-то липким растекаются голоса,
и, басовую «соль» поймав, дребезжит оса
в пыльной банке из-под оскоминного компота…
подколокольное
а на семи холмах сегодня шатко
куда ни плюнь щербатая брусчатка
у декабря выпрашивает снег
над ярмаркой над цирком над таверной
вонзился в небо купол дерзновенный
и требует спасения для всех
и так его подсвечивает солнце
как будто вправду кто-нибудь спасется
а я иду шагаю стук-постук
пиная чью-то банку из-под колы
с лубянского сверну в подколокольный
не ставь мне песню радио каюк
что толку в девяти твоих вокзалах
терпи меня я всюду опоздала
и не жалею больше ни о ком
но верю в рождество как в обнуленье
текущих смет созвучное налей мне
и знаю где ближайший гастроном
о как его подсвечивает солнце
как будто вправду кто-нибудь спасется
Берег
Не ластись ряской, глупая река,
и к щиколоткам не лепи пиявок.
Мне узок твой замызганный рукав,
мне твой рукав не по сезону зябок.
Я тин твоих отчаянно бегу,
имея виды на иные воды.
Мне места нет на этом берегу,
а на другой твой берег нет мне брода.
Ирга
Попилены липы у дома,
из форточек хлещет попса.
Вот-вот заживем по-другому, –
пугает болонью джинса.
Не парясь о месте под солнцем
и в светлую даль не стремясь,
жигуль на газоне пасется,
кошачьему выводку в масть.
Скамеек ядреная зелень
в ошметках поспешных газет,
зевая, на «смену» глазеет –
не все же в газеты глазеть.
Качели сипят и гундосят,
и песенка невесела.
Сбываются слухи о сносе –
в июне начнут выселять…
(…зачем же тогда расцветает
у детской площадки ирга,
дразня воробьиную стаю,
и грезится вкус пирога?)
Не жаль довоенного дома
и лип допотопных не жаль.
Кончается пиво в бидоне –
кому за догоном бежать?
Лежать с тобой
Когда за стеной весь день завывает дрель,
не делая мир ни целостней, ни добрей,
особенно, в декабре, –
дыша в песью шерсть и ноги держа в тепле
кошачьем, лежу и думаю о тебе
в попытке перетерпеть
и дрель, и декабрь. За шторами валит снег.
Поскуливая, куда-то бежит во сне
мой пес, и паршиво мне
при мысли о том, что ты сейчас где-то там
не думаешь обо мне, и до двух октав
распевшаяся тахта,
вонзив под ребро пружину, диктует тон
моей болтовни то с фикусом, то с котом –
о маетном, о пустом.
Моргают в смартфоне лампочкой голубой
то мама, то спам, а мне бы болтать с тобой,
а мне бы лежать с тобой…
Крыжовник
Тут хорошо. Тут сосны и река.
Раскрепостись – и вещи нарекай
нехитрыми своими именами,
когда июль поманит дня на три
сюда сбежать – и выдохнуть: смотри, –
камыш усталым взглядом приминая, –
тут хорошо! Останься – и старей
в беленом терему на пустыре,
чердак определив под голубятню.
Тут быт, прямолинеен и дощат,
увещевает медленней дышать –
и многое становится понятней.
Дыши! В простом труде поднаторев,
готовь дрова на зимний обогрев
(и самогон – особенный, грушовый).
Смотри, как рожь щекочет облака.
Жуй стебелек – и душу отвлекай
от темного, тяжелого, чужого.
И хрупкое покажется прочней,
и Чехова захочется прочесть
осознанней, чем прежде. Погруженней, –
как дочерям читают перед сном,
когда им семь. Когда достроен дом
и выделена сотка под крыжовник.
Пустельга
Прилетела поутру пустельга.
На осине посидит, на ольхе.
Свой анапест прокричит по слогам –
мол, несолоно хлебать пустельге.
Мол, особый у нее гороскоп –
ни орлы ей не чета, ни стрижи.
Рождена она в черте городской
у кормушек мелюзгу сторожить.
Распугав моих синиц поутру,
над осиной промелькнет, над ольхой.
Не стремясь за городскую черту,
не годясь для соколиных охот…
…и, такая же в душе пустельга,
все над мышью суетясь полевой,
я сигаю и сигаю в снега,
с головой в них уходя, с головой.
напролом
бегу бегу разбалтывая вывих
на раз-два вдох на три-четыре выдох
по лесу по весеннему бегу
звеня презренной мелочью в кармане
о кочки спотыкаюсь и о кам
ни
и мошкару глотаю на бегу
теряю время вес ориентиры
ключи от опостылевшей квартиры
надежду между выдохшихся строк
забыв что кот не мыт а пол не кормлен
о шишки спотыкаюсь и о кор
ни
и зяблики взмывают из-под ног
и мыси растекаются по древам
и колется репей и колет в левом
боку и что мне в имени твоем
помимо бегом заданного ритма
о смыслы спотыкаясь и о риф
мы
последний круг срезаю напролом
Теплые вещи
Родом из детства, сох во дворе физалис.
Споро мелькали спицы:
теплые вещи бабушками вязались –
внуками не носиться.
Рос у подъезда выводок запоздалый.
Осень брала на жалость –
трех из пяти к Покрову, тьфу-тьфу, раздали.
Жизнь продолжалась.
Бог посылал воронам то кость, то корку –
малость, а все же милость.
Спицы дрожали: кто его знает, сколько…
Жизнь торопилась.
Ветхой «Вечеркой» наспех латались рамы.
Кто-то из старожилов
вышел из дома и не дошел до храма –
снегом запорошило.
Дорожный набросок
Сангина, уголь, белая пастель.
В какую электричку бы ни сел, –
здесь все до тошноты однообразно.
И не отрадна взору береста,
и не упомнить кровного родства,
и не принять навязанного братства.
В неровен час недоброго утра,
с какого бы вокзала ни удрал, –
и чай, и речи – с привкусом металла.
Леса, поля, промзоны, вновь леса.
Все сгинет, чем бы ты ни занялся,
все заметет, как прежде заметало.
Коснешься темы – под ногтями грязь,
прильнешь к окошку – сер и желтоглаз,
везде Тамбов, – и холод дышит в спину,
в каких бы ты овчинах ни потел…
…все заштрихует белая пастель –
и уголь, и сангину.
Напоследок
Возможно, я слишком дерзка
и хватит валять дурака,
но если дозволено выбрать,
то пусть я от сердца умру
в июньском сосновом бору,
покуда он смерчем не выбрит.
Пока голубеет люпин,
а ближний все так же любим,
и птицам не нужен подстрочник, –
о, пусть будет именно так! –
июнь, разомлевший сосняк
и сердце. Но лет через сорок.
Кивни мне за сутки с небес –
и в светлый, торжественный лес
веди, присмиряя подлесок, –
но дай перед тем полчаса
бездумно кота почесать
и выгулять пса напоследок.
В зеркале заднего вида
Маршрут твой построен.
Тревожаще птиц лишена,
какое-то слово простое
вынашивает тишина,
и тянет ладони
к плечам твоим сломанный клен.
Ни кочек тебе, ни колдобин!
Лети, обгоняя циклон.
Шлагбаум разбитый
опустится, воздух казня…
…я в зеркале заднего вида,
и дождь размывает меня.