Виталий Дмитриев

Стихотворения

Об авторе: Виталий Владимирович Дмитриев – петербургский поэт, член Союза писателей Санкт-Петербурга, Союза российских писателей, ПЕН-центра.Родился в 1950 г. В 1977 г. окончил факультет журналистики ЛГУ им. Жданова. Автор пяти книг стихотворений: «Первая книга стихотворений», «Надстрочник», «Сердцевина», «POST SCRIPTUM» и «Складни». Лауреат премии А. А. Ахматовой 2007 г., конкурса «Елагин остров», Всероссийского литературного конкурса «Свобода слова». Дмитриев пе чатался в «Литературной газете», журналах: «Новый мир», «Континент», «Нева», «Октябрь», «Знамя», «Дружба народов», «Сибирские огни», «Стороны света», «Паровоз» и многих др..
Учредитель журнала «Изящная словесность».

* * *
Я растранжирил всё, что мне на вырост
в подарок эта жизнь преподнесла.
Теперь и сам не знаю, как случилось,
что радость узнавания прошла
почти перерастая в «дежавю».
Порою мысли странные находят –
не по второму ль кругу я живу?
Ведь всё, что где-то рядом происходит,
уже не откровенье, а повтор.
Придирчивее вглядываясь в лица
ищу своё. Зачем-то до сих пор
и хочется, и страшно повториться

* * *
Вот снова лопнула струна.
Пора бы и встревожиться,
что струн оборванных стерня
всё множится и множится,
а босиком по той стерне
пройти не получается.
Звучала музыка во мне,
да, видимо, кончается.
Глухое время настаёт –
совсем не музыкальное.
Ну а струна – звенит, поёт…
она ещё не сознаёт,
что песня-то прощальная.

* * *
А сказка вовсе не страшна.
И что тревожиться впустую?
Один укол веретена…
Сон в ожиданье поцелуя…
Отгородила жизнь иную
плющом увитая стена…
Лишь из раскрытого окна
зубчатой башни, за оградой
дорога пыльная видна.
Полдневный зной. И где-то рядом
идёт июльская страда.
Покос. Нельзя терять ни часа.
Пасутся тучные стада
в полях маркиза Карабаса.
Неприхотливый сельский быт.
Феодализм, средневековье…
Который век принцесса спит…
Не приставайте к ней с любовью.

* * *
А казалось – чего уж проще-то, –
осознав свою одарённость,
взять уйти от бездарной общности
в гениальную разобщённость.
От корней отрываясь, главное –
в пустоте задержав дыханье,
научиться хоть с чем-то сравнивать
это новое мирозданье,
где ни пафоса, ни иронии, –
только в поисках новой истины
вечный хаос и дисгармония,
чьи законы ещё не писаны.

* * *
Да. Всё начнётся с мелочей – в овраге высохнет ручей,
скворец в свой домик не вернётся,
заблудится среди ветвей, с тропы собьётся муравей,
пчела об улей разобьётся…

Да, всё начнётся с ерунды, на полюсах подтают льды,
слегка сместится ось земная,
до срока отцветут сады, но не завяжутся плоды –
прихлынет влага ледяная…

Да, всё начнётся с пустяков, ведь мир действительно таков
и смётан на живую нитку.
Он потому ещё живой, что выдаёт нам не впервой
закономерность за ошибку.

Немного вкривь… Немного вкось… И понеслось… И началось –
пожар, потоп, землетрясенье…
Что остаётся – только ждать, когда настанет благодать,
смакуя каждое мгновенье.

* * *
А дым струится до небес –
всё выше, выше…
Как хорошо построен лес –
ни стен, ни крыши, –
сплошные окна в три ряда
и все раскрыты.
Смотри – звезда, ещё звезда –
зажглась в зените.
Да, вся бесстрашие, полёт –
горит, мерцает,
и наши судьбы наперёд
прекрасно знает.

* * *
Я ухожу, но ты не смотришь вслед
и этот мир, стоящий между нами,
как зеркало с размытыми краями.
мерцая амальгамой на просвет,
не помнит прежних радостей и бед.
Мы живы прошлым.
Будущего нет.

Не жаворонок, но и не сова я.
Пущу перо на волю и оно
пойдёт водить рукой, не поспевая
за ходом мысли, не подозревая
куда в конце уткнуться суждено.

Я многое старательно забыл,
зачем-то с Мнемозиной соревнуясь.
Да и кого я, в сущности, любил?
как лёгкий дождь средь будущих могил
брожу, подземной радугой любуясь,
запоминая новые цвета,
которыми богата пустота.

Я прежде думал – хаос это мрак,
объединивший красок мельтешенье.
Откуда же тревога и сомненья?
Что если я не прав и всё не так.

Блесну пылинкой в солнечном луче,
благословляя щель в стене барака.
Для новой жизни высвечен из мрака,
не спрашивая кем, но лишь зачем, –
хочу продлить клубящийся покой,
миг озаренья солнцем заходящим.
Жить прошлым, оставаясь в настоящем,
когда и смерть и счастье под рукой.

* * *
Это ветра свободный порыв
в хищной зелени Летнего сада.
Это Ладога в Финский залив
пробегает сквозь строй Ленинграда.
Перевёрнут дворцовый фасад,
на воде отпечатанный чётко,
но превыше дворцов и оград –
тёмных веток сырая решётка.
Посмотри – возле Стрелки Нева
поневоле смиряет теченье,
разбегаясь на два рукава,
разводя их почти в изумленье.
И сквозь время, сдержавшее крик,
плещут волны, мерцая тревожно.
Это жизнь, от которой на миг
отвернуться без слёз невозможно.

* * *
Снег плясал, бесновался в объятиях тьмы
и метель под серебряной крышкой зимы,
закипая, плескала свой дымный отвар
в подворотни домов, захлестнув тротуар.
Снег летел, торопясь залепить до утра
этих улиц названья, домов номера,
чтоб из хаоса белого утром возник
безобразного города чистый двойник.
Снег метался по улицам, падал, взлетал,
заполнял серой кашей ослепший канал.
И сквозь саван непрочный, сквозь ветер и снег
проступал всё ясней девятнадцатый век.
Возникал наяву уничтоженный мир –
серебро, позолота, барокко, ампир.
Даже блочных коробок уродливый бред
был лепниною снежной роскошно одет.
Снег кружился над городом в небе пустом
и антенна на церкви казалась крестом.
И на этом кресте был навечно распят
Петербург, Петроград, Ленинград.

* * *
Пусть не графика – живопись, но
предпочтительно чёрным и белым,
как в немом неподвижном кино.
Утром встанешь, посмотришь в окно –
тот же уголь, приправленный мелом.
Смерть контрастна, поскольку хитрить
не умеет, а мне не впервые
притворяться что умер, но жить,
постигая азы мимикрии.
Припорошен февральским снежком,
чуден Невский при тихой погоде.
Хорошо прогуляться пешком,
потолкаться в прохожем народе,
на фасады взирая и не
обращая вниманья на лица,
по нечётной пройтись стороне,
забывая свой долг очевидца,
не к Дворцовой, не к Зимнему, где
у Атлантов толпятся разини, –
к несвободной Обводной воде,
куполам Доменико Трезини.
По ступеням спуститься, присесть,
закурить. Здесь спокойней и тише.
И вода ледяная чуть слышно
шелестит, что-то шепчет.
Бог весть.

* * *
Кусты вдоль Финского залива,
камней и сучьев ералаш,
заброшенный, неприхотливый,
полуразрушенный пейзаж.
Здесь для какой-то новой дамбы,
вбивая сваи в скучный грунт,
грохочет копровая баба
с разрывом в несколько секунд.
Который год идёт работа –
подвозят щебень и гранит.
По воскресеньям и субботам,
когда вся техника молчит,
здесь тихо. Набегают волны
на кромку серого песка,
и проникаешься невольно
запретной грустью. Так легка
прогулка медленная эта
до «Прибалтийской» и назад
к Смоленке, к водам здешней Леты,
где фонари вдоль парапета
в тумане розовом горят.
А рядом, выше по теченью,
среди надгробий и крестов,
дыша покоем и забвеньем
своих пологих берегов,
вода лишь небо отражает
да кладбища дремучий свод,
а нашей жизни знать не знает, –
всё забывает, забывает…
И кажется, что вспять течёт.

* * *
Вот город, в котором давным-давно
суша напоминает дно,
камень стен источает сырость.
Вот дом, в котором я жил и вырос,
где, растворяя утром окно
во двор-колодец, мне суждено
страдать от жажды. Так уж случилось,
что этот город, в который влюблён,
фотогеничный со всех сторон,
равно прекрасный и в фас, и в профиль,
где я, двадцать лет отходив в «Сайгон»,
выпил цистерну плохого кофе,
давит меня, как гранитный гроб.
Но такой уж, видно, я остолоп,
предпочитающий жить в могиле.
Всё ожидаю всемирный потоп
именно здесь, увидеть чтоб
тонущим Александрийский Столп
и среди волн золотые шпили.
Вот сюжет картины – «Приплыли».

* * *
Над головой бабахнет пушка.
Асфальт размякнет от жары.
Июньским пухом, как подушки,
набиты пыльные дворы.
Присядь на низенькой скамейке
и закури, и спичку брось.
Огня медлительная змейка
ползёт от ног. Прожги насквозь
сухую землю под ногами.
Как безобидно это пламя.
Куда ни глянешь – пух летит
июньский, белый, тополиный.
Такая чудная перина
у самых ног моих горит.
Ну вот – ещё одна примета
скупого питерского лета.
Я знаю множество примет –
родимых пятен Ленинграда.
А впрочем, хватит. Мне не надо
деталей. Пусть другой поэт
займётся этим крохоборством.
Пускай достойный акмеист,
чураясь собственного сходства,
как будто на руку нечист,
вставляет в стих то башню крана,
то землеройный агрегат,
а я не стану. Мне простят,
надеюсь, мелкие изъяны.