Михаил Айзенберг

Далее везде

Об авторе: Поэт, эссеист. Родился в 1948 году в Москве. Окончил Московский архитектурный институт. Работал архитектором-реставратором.
Печатался в зарубежной и российской литературной периодике, альманахах и антологиях. В период 1988-1991 год входил в литературную группу «Альманах».
Вышли одиннадцать книг стихотворений, пять книг статей и эссе, книга стихотворений и эссе «Переход на летнее время» (М. 2008) и книга прозы «Это здесь» (М.2021).
Лауреат Премии Андрея Белого и еще ряда премий.
Живет в Москве.

Далее везде

Раз легли под дырокол вот такие вести,
заместитель и нарком обсуждали вместе:
пики или крести (крики или песни),
или в общей яме уложить слоями –
все решать на месте.

Опер пробует перо, отряхает китель.
Санаторное ситро пьет осведомитель.

Кто сморкался, кто курил, много было смеху.
Председатель говорил, что ему не к спеху.

В санаторной конуре шаткие ступени
как ремни при кобуре новые скрипели.

Запечатано письмо штатным доброхотом.
На платформе Косино ягода с походом.

После станции Панки все леса в коросте.
В лес ходили грибники, собирали грузди.

Но уже выходит срок: дорогие гости
снаряжают воронок ехать от Черусти.
………………
Зелень снова молода.
Проросла грибница.
Но земля уже не та,
с ней не породниться.

И в краю далеком
под Владивостоком
не поставить свечку
за Вторую речку.

* * *
Слово на ветер; не оживет, пока
в долгом дыхании не прорастет зерно.
Скажешь зима – и все снегами занесено.
Скажешь война – и угадаешь наверняка.

Не говори так, ты же не гробовщик.
Время лечит. Дальняя цель молчит.
Но слово за слово стягивается петля;
все от него, от большого, видать, ума.

Скоро заглянешь за угол – там зима.
Выдвинешь нижний ящик – а там земля.

* * *
Нравится нет это не мой выбор

Кто бы не выплыл если такой выпал
кто бы ушел к водорослям и рыбам
по берегам освобождая место
новому зверю имя его известно

Это под ним это в его лапах
мир где пинают гордых и топчут слабых
В каждой щели слышен его запах

В нашей воде он обмывал копыта
В нашей еде клочья его меха
На волосах споры его вида

Но из живых каждый ему помеха
кто не ушел или яму себе не вырыл

Я ж говорю это не мой выбор

* * *
Не распознать, как первый шум дождя,
брожение, обернутое мраком.
Но вот оно слышнее шаг за шагом,
стирая все и снова выводя.

По вечерам в неполной темноте
или в ночной чернильнице разъятой
такие вилы пишут по воде,
что разберет не каждый соглядатай.

Но видят те, кто видели всегда,
и те, что здесь останутся за старших,
как поднялась восставшая вода
на Чистых, а потом на Патриарших.

Как постоянный ропот волновой
не убывает в праздничных запасах.
И наше небо, небо над Москвой
еще узнает, что оно в алмазах.

* * *
Пересыпано песком захолустье,
тем и дорого, что так безотрадно;
тем и памятно, что если отпустит,
то уже не принимает обратно.

Там живущее – родня светотени,
в изменениях своих недоступно,
потому и не бежит совпадений,
как единственной природы поступка.

Нестяжание его тем и пусто,
что усилие никак не дается.
Но какое-то стеклянное чувство
появляется, вот-вот разобьется.

* * *
Эта местность, сколько б ни светилась,
как в песке налипшая слюда,
есть еще неснятая судимость,
что в тени осталась навсегда.

И на слух чем тише, тем безмерней,
ветром разнесен по сторонам
голос умирающих губерний,
пение, оставленное нам.

* * *
Все переводят на нужное расписание
медленный шум, стихающий с легким звоном,
медленный свет, не знающий угасания
и остающийся шелковым на зеленом.

Прячет себя, как виноград улиток,
медленный дождь, стекающий по бороздкам.
Время пройдет; свет переплавят в слиток,
и тишина уши залепит воском.

* * *
Нет, не сестра мне Истра.
Москва не сестра.
Но пробегает искра,
памятна и быстра.

Вспыхнула и погасла.
Память невелика.
Вся в камышах увязла
Клязьма, узенькая река.

Чей-то знакомый голос,
вблизи не слышный,
но различимый издалека.

Место, где верхний шум переходит в нижний.

* * *
Воздушные слои,
бесплотное богатство.
Все бабочки свои,
учительницы Бакста,
из тонкой кисеи
вытягивают ручки,
собрались на летучке.

Я говорю прости
зажатому в горсти,
и я его не выдам.
Он тоже аноним
и тянется к своим,
как мы к эфемеридам.

Порадуем дружка:
пускай летит на волю
из темного мешка.
А кто по-над травою
глядит исподтишка,
тому секир-башка.

* * *
Тихо растворяются и тают
без того неяркие цвета.
Проступает, говоришь, святая?
Думаю, слепая простота.

Ближе на свету заиндевелом
обаянье малого числа,
и ложится белое на белом,
так и не запомнившее зла.

И какой отправиться дорогой,
если нам не надо ни одной,
в эту даль с небесной поволокой
и полупрозрачной пеленой.

Сотни не проявленных расцветок
слепо растворяет белизна.
И как снежный дым, слетевший с веток,
тихо осыпается страна.

* * *
Дети-голуби селятся в голубятнях,
поднимаясь в небо на каждый взмах.
День за днем не делается понятней,
как обжиться на день в таких домах,

как дышать, бескрыло держась за воздух,
потому что другого им места нет,
если тьма скопилась в родимых гнездах,
выползающая на свет.

И земля, остающаяся бездетной,
на прощанье машет им каждой веткой.

* * *
Чем удержаться на плаву
с такой подменой родовою:
людей топтали как траву,
пока не сделались травою.

Когда на всех одна мечта –
в какой-то подпол провалиться, –
на чем жирует нищета?
И ад – на что ему граница,

где пуще прежнего тщета
вошла в пустеющие лица

* * *
Рано темнеет, и всем нездоровится.
Богородица
не торопится.
Темнота потихоньку подкрадывается.
Гопота на себя не нарадуется,
и собою не налюбуются
подворотня и черная улица.

Что, дневальный, такой недовольный?
Что глядишь неспокойно, конвойный,
на притушенный мир подневольный?
Что бы свету хоть раз не пробиться?
Потому и темно, что темница.

Убыль какая вдруг
сразу во всем
Сильного не щадит
Слабого валит с ног
Брат на брата строчит донос
Ангелам не до нас

Убыль какая вдруг
сразу во всем.
Но, размыкая круг,
где-то произнесен
лозунг с известным пробелом,
выкрик, написанный мелом.

Шествует без конвоя
слово как таковое

* * *
Опять под черепом змея,
и хорошо, что он не твой.

Читаю книгу бытия,
в ней только ты да я.
Там только мы с тобой.

Откуда ж эта чертовня
во мне, со мной, вокруг меня
и нестихающей возни
все черт возьми да черт возьми.
Ее попробуй упраздни,
попробуй отмени.

Вот если только тихий сон
накроет стол на сто персон,
и уведет живая тьма
в ночные терема.