Надя Делаланд

Стихотворения

Об авторе: (Литературный псевдоним Надежды Всеволодовны Черных) – писатель, член СРП, литературный критик, кандидат филологических наук, практикующий психолог, арт-терапевт, генеральный директор центра арт-терапии и интермодальной терапии искусствами Делаландия. Окончила докторантуру Санкт-Петербургского госуниверситета, Институт прикладной психологии в социальной сфере. Автор пятнадцати поэтических книг, одной книги пьес, одного романа и одной книги для детей. Публиковалась
в журналах «Арион», «Дружба народов», «Звезда», «Знамя», «Нева», «Волга», «Новая юность», «Сибирские огни», «Литературная учеба», «Урал», Prosodia, «Вопросы литературы», «Слово/ Word» и др. Лауреат нескольких премий. Стихи переведены на английский, арабский, итальянский, испанский, португальский, немецкий, эстонский и армянский языки. Родилась в г. Ростове-на-Дону, живет в Москве.

* * *
Ребенок с возрастом перестает нудить,
требовать, чтобы ему уступили место в маршрутке,
понимает, что мамы нету, что он один,
что она умерла, что какие шутки.
Вот он едет растерянный и седой,
в старом тертом пальто, с незастегнутой сумкой,
совершенно такой же уже, как до
обретения им рассудка.

* * *
Пока Ты воскресаешь, я пеку
куличики. Пока под плащаницей
свет фотовспышки печатлеет лик,
зрачки сужаются, теплеют сухожилья,
приметы жизни проступают сквозь
заботливую бледность, я всыпаю
по горсточке пшеничную муку,
размешиваю с нежностью пшеничной.
Тем временем ожившее болит,
и голова, как будто бы кружился
на карусели, замечая вскользь
цветное и тенистое, вскипает,
а я взбиваю высоко белки
и погружаю в праздничное тесто,
Ты растираешь пальцами виски,
приподнимаешься и сходишь с места.
И плащаница, за ногу схватив,
проделывает ровно полпути
по полу осветившейся пещеры.
Свершившееся входит в область веры.
И только что, как отодвинул смерть,
сдвигаешь камень и выходишь в свет.

* * *
там капает вода вывязывая шнур
дрожащего стекла стекающего света
и женщина во тьме нагая от кутюр
разводит в очаге дыхание и лето
в ее ресницах след цветущих фонарей
она легко поет и ничего не плачет
я чувствую рассвет и прямо у дверей
рожаю первый луч он девочка и мальчик
ты чувствуешь рассвет как будто в глубине
молочное свече – нье и еще на коже
и пахнет молоком и снегом и ко мне
подходит жизнь и мы
похожи
мы
похожи

* * *
Открываете дверь, а она там стоит босая,
говорит, запинаясь в дожде, стекающем на сандалии:
«Я играла вам на свирели, а вы не плясали,
я вам пела печальные песни, а вы не рыдали».
У нее в глазах зацветает и плодоносит
то ли вишня, то ли яблоня, то ли слива,
на глазах весна превращается в лето, в осень,
и белеют волосы холодно и красиво.
«Я играла вам на свирели», – стуча зубами,
повторяет, пока вы поите ее чаем,
укрываете пледом, пытаетесь улыбаться, –
«я вам пела, а вы молчали, не отвечали».
Засыпает, и в тусклом свете горелой лампы
вы потом припомните, как у нее горели
щеки, волосы вились, пах невесомо ландыш,
и все время кто-то играл на свирели.

* * *
закроешь глаза и почти не видна
глазного достигшая топкого дна
вся нежность твоя потайная
складная ого разборная
не спрячешь ее за комодом и в стол
ее не напишешь ты думаешь что
во сне ее свяжешь в неволе
но нежность твоя не Его ли

* * *
Яблоки на ветке, подойдешь –
вспыхнут молчаливым и осенним,
надо воздух каплями просеять.
Обнимаю. Скоро буду. Дождь.
Пахнет пылью, синим, и гроза
смотрит, запрокинувшись, и водит
по воде рукою и травою
вздрагивает, закатив глаза.
Не дыши. Губами пробуй лоб.
Я вот-вот. Темнеет над обрывом.
Ахнет оземь, грянет, это ливень,
ливень, ливень, никакой не дождь,
повезло. И памятник в слезах.
Вот и все, теперь терпи убытки –
яблоки лежат в воде убиты
ливнем. Ливень, ливень, я гроза.
В воздухе снаряды и разряды,
на земле в траве в воде лежат,
каждое в руках бы подержать,
полежать бы с каждым рядом.

* * *
Вознесение. Дождь. Сын за руку приводит отца,
тот с улыбкой, бочком, мелко шаркая, входит, и кафель
отражает его водянисто, и несколько капель
принимает с одежды, и вовсе немного с лица
растворяет в воде, и тому, кто идет по воде,
прижимая подошвы, уже непонятно, кто рядом,
он скользит, улыбаясь, в нелепом телесном наряде
старика, собираясь себя поскорее раздеть,
раздеваясь, роняя, то руку, то ухо, то око,
распадаясь на ногу, на лего, на грустный набор
суповой, оставаясь лежать под собой
насекомым цыпленком, взлетая по ленте широкой
эскалатора – вверх, в освещение, в воздух, в проток
светового канала, смеясь, понимая, прощая
старый панцирь, еще прицепившийся зябко клешнями
к незнакомому сыну, ведущему в церковь пальто.

* * *
Бог не старик, он – лялечка, малыш,
он так старался, сочиняя пчелок.
Смотри, как хвойный ежик непричесан,
как черноглаза крошечная мышь…

Но взрослые скучны, нетерпеливы,
рассеяны и злы, им невдомек,
какое счастье этот мотылек,
кружащийся над зреющею сливой.

И почему он должен слушать их,
когда его за облако не хвалят?
…Ну что же ты? Как мне тебя обнять-то?
всех вас троих…

* * *
Мерцающее утро. Долгий вход
в рассвет по затаившим радость крышам.
Зима молчит мелодией глухой
и, кажется, сама себя не слышит.
Но сразу видно – немота бела,
узорчатые лапки галок – звонки.
Кто ожерельем ходит по делам,
пустые не устраивает гонки.
Кто положил зерно на теплый люк,
тому простятся злые прегрешенья.
Не знаю, кто он, но уже люблю
его лицо, дыхание и шею.
Он шел во сне по зимней немоте,
чтоб накормить растрепанную стайку,
Он был Тобой, ходячий райотдел,
сосредоточенный на жизни сталкер.
Поцеловав повеселевших птиц,
сминал пакет и нес до ближней урны.
Свет замечал и начинал расти.
Иначе и не наступает утро.

* * *
Туман спадает…я его надеваю, а он спадает…
Не мешайте мне спать…
Что же дальше?

В детстве я протягивала лицо
маме и говорила: «Поцелуй
старую птицу».
Мама смеялась: «Какая ж ты старая?»
И целовала.

Теперь я иду, бормоча себе:
«Старая птица»
И отвечая: «Какая ж ты птица?»

Никто меня не поцелует.

* * *
когда-нибудь все будет хорошо
и самолет пронзенный светом
рассветно вырулит в зенит
все засмеются и захлопают в ладоши
и медленный продолжат разговор
как будто ничего не начиналось
так словно мы не жили никогда
никто не плакал по ночам и утром
не улетал раскачивая вяз
в окне потустороннем безразмерно

* * *
мы лежали сквозные открытые рты
повернув на открытые рты
и тогда сквозь меня прорастали цветы
тихий лоб протолкнув и застыв
наши корни сплетались и в небе реки
рифмовались качались рекли
улыбнись лепестками одни уголки
облаками сквозь корни текли
боль прозрачна и солнечна и на просвет
как поднять так и в сущности нет
ни печалей ни бед ни печалей ни бед
ни качелей печалей ни бед
укачает когда и глаза позакрыв
по-младенчески спящая май
по цветам легкой дрожью взлетит улетит
и как хочешь тогда понимай

* * *
так облачно что божья благодать
течет сквозь воздух и не угадать
куда как прорастет ее мицелий

сияющий но я стою в окне
и вижу снизу видно же по мне
рой всполохов протанцевавший к цели

жизнь радостна ее нельзя корить
она ребенок и не изменить
прыжков и беготни и хохотанья

она щенок котенок воробей
она жива и разве что убей
ее замолкнет стихнет перестанет

сквозь точку на ту сторону себя
протиснется и снова зарябят
запутанные нити световые

на той ли я стояла стороне
с той стороны окна скользят по мне
ее лучи живые

* * *
гравюры дюрера светясь
впускают в глубину
нет объясни какая связь
что я в себе тону
что проступающим из тьмы
ключицам и бедру
так драгоценно быть на мы
пока я не умру
пока не разобщатся все
молекулы пока
мне еще девять восемь семь
шесть пять одна рука
мне столько а теперь скажи
словами а теперь
попробуй заново ожить
в сияющую зверь
как хорошо что я мертва
что я трава и мох
что ходят по воде слова
и водомерка-бог