Герман Власов

Стихотворения

Об авторе: Родился в Москве в 1966 г.. Поэт, переводчик, эссеист. Закончил филологический факультет МГУ. Стихи печатались в журналах «Новый мир», «Звезда», «Знамя», «Континент», «Волга», «Новый Берег», «Крещатик», «Дети Ра» и др. Автор нескольких книг стихотворений. Редактор журнала «Плавучий мост» со дня его основания. Живет в Москве.

* * *
Бог нас нашёл на Выходной.
Я был один. Ты мне приснилась.
И время за большой стеной
натужно собирало милость.
Тому, кто жаром метит льды,
отдали мы глоток воды.

В апреле било и текло,
но по сырой траве, на свете
ты проходила сквозь стекло,
слепя и утешая. Третьим
был виноградник золотой,
от лужи пойманный стеной.

Так в землю усыхает пруд,
и наполняется посуда
росинками небесных круп,
и понимаешь сам – откуда
ты полн, как парус травяной.
К закату обращён спиной,

сплошной натянутою тканью
ты твердый принимаешь вид –
что кажется, ни сталь, ни камень
тебе уже не повредит.
И если смерть сожмёт тебя, –
ты просто выйдешь из себя.

Так дымный вспыхивает порох,
и появляются на свет –
и крик, и боль, и кровь, и шорох;
так ночью у подъезда снег
одним качается массивом.
И – опускается красиво.

* * *
Я не грущу о перелеске,
шуршащей листьями ходьбе,
где на закате от железки
на ощупь двигался к себе;

о ватнике и дранке в стенах,
окне, веснушках на щеках –
всё видимое только сцена,
живые в ней любовь и страх.

И дверь, и жёлтые обои,
и в парке дева без весла,
и осень – видели такое,
чего не знает мир числа.

И от кровати шарик медный,
как в море унесённый буй,
найдя, скупое солнце медлит
и длит воздушный поцелуй.

* * *

……………Саше Анашкину

невероятно жалко не
поговорить пожать ли руку
в дождя набухшей тишине
переговариваться стуком

как через серое стекло
с обратной стороны напишешь
тебе и сухо и тепло
читаешь по губам не слышишь

паяцы здесь и долгопят
ковёрным клоунам поклоны
но от тебя порой летят
твои язвительные дроны

ты думал кроликов поэт
по-моему еще ребенок
мазурка и кордебалет
каштаны сыплет из пелёнок

и если б лопнуло стекло
блестя воздушного бассейна
то сколько б смысла утекло
и сделался бы смысл рассеян

припомни симоновский вал
такси девиц москва россия
когда бы ты не умирал
то длился воздух абиссиний

нам ноги омывал бы йод
волна нахлынув укатилась
мы б ноги вытирали об
двухцветную несовместимость

зачем грустить к чему рыдать
окутан дымкою ай петри
забвение и благодать
от нас проходят в сантиметре

* * *
выживают фантомною болью
ставят рюмку а рядом портрет
заполняют лакуну любовью
чтобы шел согревающий свет

и скрепляют мучительно звенья
от которых звенит голова
возникает натужное пенье
и на пенье ложатся слова

и уже побуждаемый ими
веселя высыхающий глаз
на стекле отчеканенный иней
где и сказано слово о нас

из воды и подзола из пепла
скрипом снежным волной голубой
человек продолжение ветра
он отзывчивый ангел с трубой

на покатой он крутится крыше
над осенним посёлком парит
видит всё и особенно слышит
всё о чем человек говорит

На неубранные улицы Москвы

Переступить через снег,
отброшенный на краю дороги
можно, когда тебя сверх
держит, не замочивший ноги
узкие и босые, святой,
светом перевитой.

Уже не скользишь по шоссе,
понимаешь, что улица спит.
На долгую секунду в лице –
горящий без пламени спирт –
слышишь, как пахнет мирт.

(В начале или в конце?)

От переносицы до стопы
неся изумления прут,
тоньше муравьиной тропы
другой выбираешь маршрут.

Выйдя к дому опять,
боишься его потерять.

* * *
Дать прикурить и, взмахивая спичкой,
в лицо взглянуть, всмотреться и опять,
как бы ища ответа в перекличке,
чуть сгорбленную спичку задержать…
Раскуривая, дыму напуская
табачного (или какой еще),
скудельная, тебе почти чужая
расскажет убеждённо, горячо,

как жил (жила?) душа, как по приметам
луг бледных асфоделей перейти,
где провела Господне это лето
без спичек и без табака почти…

Ваш диалог завяжется негромкий –
умелый, острожный, и на ты,
без дураков и вымысла – у кромки
у задушевной (так сказать) черты.

Тут бы совета выспросить, подсказки
(веди, Вергилий, говорил бы Дант),
но в памяти – полупальто, салазки,
и талый снег, и ель, и белый бант,

вкус леденца и запах корки рыжей.
Вот-вот слетит с курантов Новый год…

И ты поймешь, что воевал и выжил,
и что победа майская придет…

* * *

Стой на своём, не смотри в окоём –
очерком, отчерком, просто закладкой
будь горожанкой над памятной грядкой
и, сохраняя душевный объём,
будь ленинградкой;

будь в электричке, где можно курить;
в куртке нашарив гремящие спички,
будь невеличкой – кто станет корить,
тыкать на лычки;

умер вчера пожилой контроллёр,
всё не найдут бедолаге замену –
можно бесплатно оглядывать флёр,
желтую пену,

чёрные жилы, суглинка комки,
катыши, столб, провисающий провод…
всё потому что беглянке с руки
прошлое трогать

и уходить далеко-далеко,
дальше в себя опять удивляться
и продышать на окне молоко
будто в семнадцать.

* * *
Это ваза, а не стихи,
это ветер, толкнувший локтем
брызги, линии, уголки;
разметавший их квадрокоптер;

листья, ветви, узлы корней.
Это ваза распалась сразу,
но осталась стоять за ней
и не тенью уже, а фразой.

Это в осень глухую жить
золотою полоской света;
не носить – просто так пошить,
как провёл ты большое лето.

Вырвать, высмотреть и опять,
повторяя, стежками множа,
это в памяти воскрешать
шелестевщий щебень дорожек.

В парке? – В парке. – В лесу? – В лесу.
А свезет – так на теплой кухне
повторять, держать на весу
до огарка, когда потухнет,

чтобы после могла звенеть,
нагибаясь почти с укором:
это золото, эта медь
и лицо мелькнувшее в скором.

* * *

…………..Памяти А. Т.

Когда он рядом, но не хочет
опять попасться на глаза,
а ретивое – рвёт, клокочет;

как из ладони стрекоза,
вдруг выпорхнет с шафранным шумом
навстречу синеве глухой –
ты понимаешь: он не умер;
он – для тебя живой, живой…

Он мой! – ты думаешь и счастье
отметится в твоей руке,
и мира целого участьем –
слеза сбегает по щеке.

Пройдя сквозь влагу удивленья,
как сквозь игольное ушко,
ты принимаешь смерть и тленье
с каким-то радостным смешком.

И начинаешь верить в чудо,
ты снова слышишь через шум:
друзья, осенняя простуда,
слова, идущие на ум.