Ольга Старушко

«Мне бы хватило малости…»

Об авторе: Ольга Викторовна Старушко (Данилова) родилась и выросла в Севастополе. Окончила факультет журналистики МГУ. Работала в СМИ, рекламных агентствах, компаниях по связям с общественностью. Член Союза писателей России, руководитель секции поэзии Севастопольского регионального отделения СПР. Книги стихов: «Корабельная сторона»,«Родительская тетрадь»,«Гласные». Стихи публиковались в альманахах и журналах «Глаголъ» (Москва-Петербург-Париж), «Парад литератур», «Берега» (Калининград), «Севастополь», «Невский альманах» (Петербург), «Алтай» и «Культура Алтая», «Огни Кузбасса», «Простор» (Казахстан) и др., выходили в коллективных сборниках и антологиях.

«Я стараюсь, очень стараюсь, хранить любовь и солнце. С таким напутствием писать и сложно, и легко».

* * *
Чей воздух ласточки кроят,
влепив гнездо в проём оконца,
чуть не отхватывая прядь
с виска, обласканного солнцем?

Чью чепуху несёт ольха?
Ей голову морочит ветер
и дразнит пухом паука,
на муху ставящего сети.

Чей золотой запас в траве
из одуванчиков растерян?
Чью ночь щекочет соловей
вдоль самой сонной из артерий?

Чью канитель разводит дождь
и, как ненужные вещицы,
швыряет бусины – не трожь! –
в ладонь, на темя, на ключицы?..

Чей ритм, радуясь – нашёл! –
толкает в грудь смелей и чаще?
Чей мотоцикл-богомол,
завидя путь, усы таращит?

Чьей басовитой маетой
полны берёзовые косы?
Чьё это всё? Совсем простой
и самый важный из вопросов.

Следы

Последнее дело – идти по горячим следам.
Листва облетела, курчавясь, у стриженых дам.
И город любимый – не мел, он желтушен и сер.
Крошится лепнина с эмблемами эс эс эс эр,
ржавеют и ядра, и якорь, покинувший дно.
И горького яда, и сладкого дыма полно.

Равны ли мы в смерти? Прощён ли, кто гибнуть готов?
Что снится в Бизерте эскадрам из царских флотов?
Ответь мне, отчизна, желательно – прямо сейчас –
что стоило жизни? Так важно ли, чья теперь власть?
Что ярче горело над зеркалом синей воды?
Где красный, где белый в пути от орла до звезды?

Ты видишь: опять надвигается облачный фронт,
и надо стоять, коль последний парад настаёт,
и два с половиной столетья твои берега
в снарядах и минах, и мир – от врага до врага.
Орлы бастионов и звёзды у братских могил.
Кто был непреклонней и кто тебя крепче любил,
зачем эти звенья цепи, чей тут след по водам,
кому здесь отмщенье – и аз, многогрешный, воздам.

Кто ещё

А у них посуды медной – крест да пуговица,
и рогатого скота – ухват да курица.
Им валять бы дурака
да на печке греть бока:
что Емеле, что Илюше-свет-Муромцу.

Часто хлеба – ни куска,
стол не стол, а так, доска.
Хоть и рыбка дешева, и юшка жиже, но
ведь не просят ни о чём.
А нагрянешь к ним с мечом –
сам баран:
пойдёшь по шерсть, вернёшься стриженым.

По заулочкам клочки.
По Берлину – казачки.
Рать за ратью смолотя, перемелют – и
всюду Змея чешуя,
пух и прах от Соловья
да с братвой Илья, да щука с Емелею.

Что посеешь, то пожнёшь:
волчий вой да вострый нож,
как ни кинь, а всюду клин –да на побоище.
Как на тоненький ледок
снова выпадет снежок,
ждут-пождут на льду всё те же.
Ну а кто ещё?

Рай

Весь день курился виноградный сок
в пузатое стекло, за каплей капля.
Благоухало изабеллой всё:
и волосы, и руки ей пропахли.

Так было год и пару лет назад –
за мною вслед тянулся аромат
до самого Приморского бульвара,
покуда запад был объят пожаром.

По масляной воде скользил паром.
От моего дыхания перо,
потерянное чайкою, дрожало
на листьях юкки, зубчатых кинжалах.
Луна лежала золотым яйцом
над пухом облаков, тупым концом
наверх обращена, во тьме к востоку.

Вот вертолёт рокочет, и над ним
край лопастей, очерчивая нимб,
взбивает воздух.
Так же пахнет соком
и йодом от орехов и от моря.
Покой и нега.
Ни беды, ни горя.

Над памятником выкрутив петлю,
шуршат сверхзвуковые серафимы.
Я этот берег не за то люблю,
что тут живут, крылатыми хранимы.
Он сам хранит, наш негражданский юг,
всю родину – от пашен и до башен.

Друг пишет: ты уже живёшь в раю.
А коли так, и помереть не страшно.

Соль

Под выцвевшими небесами –
барашки, да море всё мелко.
Сверкая, как лезвие сабли,
легла Арабатская стрелка.

Штормило Азовское море.
И от перегрева
замаялась горлица, вторя:
горело-горело.

Черно вдоль дороги от пала.
Растут из песка пирамидки.
Я красной травы не видала,
а тут её всюду – в избытке.

И ветры то солью, то пылью
в степи привечали.
А небо расчерчено было
«грачами», «грачами».

Теперь не забудет, кто в теме,
кому эти степи знакомы,
Сиваш, уплотняющий время
в солёные горькие комья.

И помня, как море штормило,
себе повторю я,
что горлица вслед говорила:
горюю, горюю.

Джанкой

А степь за лето растеряла краски.
Туман в Джанкое пахнет Сивашом.
В двадцатом, век назад, в огне Гражданской
здесь дед Иван от Перекопа шёл.
Мы – через мост, не через перешеек.
Пока меняют тепловоз, молчим.
И на перроне около скамеек
с вещами, группой – несколько мужчин,
кому за сорок, а кому – за тридцать.
От проезжающих отделены
как будто тенью, что легла на лица
предчувствием иной, большой войны.
Гудит над степью транспортный, тяжёлый,
заходит на посадку самолёт,
чуть не задев верхушки клёнов жёлтых.
…А дед потом на финскую уйдёт:
не плачь, не плачь, София, помаши мне,
ещё не зная – долог будет путь,
чтоб войсковую связь со старшим сыном
до Праги в сорок пятом дотянуть.

Носилки

Пока меж небом и землёй,
глотая гарь и пыль,
плывешь ни мёртвый ни живой
на сетке из стропы,
надеешься, что донесут.
И та, что родила,
тебя как ангел на весу
хранит в задымленном лесу,
сомкнувши два крыла.

Когда невмоготу терпеть
отсутствие вестей,
шьют матери за сетью сеть
для раненых детей.
И сила каждого стежка,
работы рук и глаз,
неимоверно велика,
пока от смерти – два шага,
сейчас, боец. Сейчас.

Врачи и госпиталь – потом.
Всего важней – успеть.
И ангел слышит чей-то стон
и шьёт носилки-сеть.
Стропа. Машинка. Карабин.
Стежок. Ещё стежок.
Сынок, сынок, ты не один.
Мы смерти вас не отдадим.
Всё будет хорошо.

Поодаль бой, вплотную – боль.
И вдруг из темноты
проступят – светом над тобой –
знакомые черты.
На золотой, на тёплый свет
плыви, за жизнь держась.
А я молитву вознесу
за тех, кто тянет на весу,
за тех, кто первым спас.

Ты снова сможешь их обнять
и поблагодарить
за свет спасительного дня,
идущий изнутри,
за веру, за любовь, за труд.
Живи, живи, боец,
поскольку ангелы вокруг,
и золото родимых рук,
и золото сердец.

Бездна

Всё равно что вычерпывать бездну горстью,
говорят, и не будет как прежде, бросьте.
У разлома времён, на переднем крае
мы стоим. И смещается ось земная.
Но пока ещё можно, пока не поздно
хоть кому-то вернуть долгожданный воздух,
пусть земля, и вода, и огонь небесный
указуют дорогу по краю бездны.

Объятия

Сегодня меня схоронили
в Луганске, на Острой могиле.

Акации ангельской кущи
под солнцем всё слаще, всё гуще.
Обнимемся, родина, всласть.
Так днём долгожданного мая
любимых своих обнимают,
что катятся слёзы из глаз.

Запомни, чего мы хотели:
прогнать непроглядную темень,
любить – и остаться людьми.
Я землю сжимаю в объятьях,
ни пяди её не отдав им.
Попробуй теперь отними.

Море

Время желаний при абсолютном штиле
в августе, на медовом его закате.
Хочется, чтобы все обо мне забыли,
только бы с морем не разнимать объятий.
Кованной медью в нём солнечная дорога –
не горяча, и гладишь её ладонью.
В воду парную упасть и лежать в ней долго,
видеть мелькание рыб в глубине придонной.
Ветер почуять, почти недоступный слуху.
Так принимают безбрежную милость божью –
даже не шепчет, а просто погладит тебя за ухом,
напоминая, что всё преходяще и всё ничтожно
перед дыханием вечности в свете закатном, кроме
чувства родства по душе и составу крови.
Дай раствориться в тебе, напитаться силой.
Пусть это будет всё, о чём я просила

* * *
Когда он настанет, последний из дней,
и я замолчу, уходя,
пусть вечер июня почудится мне
и запахи после дождя.
Без этого мы и при жизни мертвы.
И как же пронзителен вдруг
от пасынков дух помидорной листвы
на коже темнеющих рук!
Не думать о том, для чего я живу,
не помнить, что сказано мной.
Есть луч золотой, пронизавший траву,
и влага, смирившая зной.
Тяжёлые головы роз. Виноград,
цветущий на юной лозе,
шелковица, дрок и морские ветра:
все краски и запахи все,
пока ещё можно смотреть и дышать –
отпущенный срок невелик –
впитаю. Так пьют, никуда не спеша,
мелисса, тимьян, базилик.
И будет неважно, о чём прошепчу
потом, растворяясь вдали,
поняв, что подобно воде и лучу
касалась нагретой земли.