Ярослав Пичугин

Стихотворения

Об авторе: Поэт, фотограф. Окончил МГТУ им. Н.Э. Баумана. Автор 11 поэтических сборников, в том числе: «Древо лет» (2013), «Зимнее яблоко» (2018), «Мост Кентавров» (2021) и многих публикаций в периодике. Работает в редакции журнала Всероссийского общества глухих «В едином строю». Художественный руководитель литературного объединения глухих поэтов «Камертон», редактор-составитель одноименного ежегодного альманаха. Составитель антологии глухих поэтов России «Сквозь тишину» (2015) и книги очерков о глухих художниках России «Из музыки сердца, из пламени света» (2021). Член Международного художественного фонда (фотохудожник). Провел несколько персональных фотовыставок. Живёт в Москве.

Заборчики

А вдоль полей бегут заборчики,
природе лишь посвящены,
чтоб охранять не озабочены,
своей не ведая цены.

Они и дальше так протянутся
переходя полями вброд,
как затянувшаяся пауза,
когда безмолвствует народ.

Февраль уводит эту ленточку
ветвей и маленьких столбов
и солнечную тень, как сеточку
положит до лесных кустов…

Время жасмина

снова врозь с тобою бредем,
не разбирая пути-дороги,
белой ночью, как будто днём,
в гордыне своей также убоги.

посмотреть нам глаза в глаза
друг другу возможно ли как прежде…
и навернется опять слеза,
нежданно зримая вслед надежде.

словно в эпоху древнюю мин
перенеслись мы в чаянье встречи.
и бьет водопадом жасмин
с привкусом горечи русской речи…

* * *
У живописца де Кирико –
тени и девочка с колесом –
не метафизика – лирика,
театральный с колоннами дом.

С площади маски античности
улыбаются все по углам,
шляются странные личности,
что готовы устроить бедлам.

Только сразу не получается,
вещный мир не поддержит хаос,
впору вроде бы и отчаяться,
но поставим другой мы вопрос.

Может и нить ариаднина,
навсегда растворилась в тени,
где и жизни тайна не найдена,
а на площади мы одни.

Словарь

размотай свивальник языка
и улыбающийся младенец
засмеётся у тебя в руках

его тихий смех
серебряным колокольчиком
окрасит комнату

здесь каждый предмет
просит чтобы его назвали
ещё раз

подобрали
точный эпитет
поговори с ним наедине
преобрази слово в жест
на запотевшем стекле
выпиши снова
неслучайное
слово

* * *
Что ищешь в храмине пустой,
когда зайдешь туда под вечер?..
Под свод высокий на постой
святые собраны на вече.

И что ты можешь им сказать
сквозь пелену былых столетий?
Они свою являют стать
и стойкость, и молитвы эти.

Из толщи мглы пробьется луч
через оконце очень поздний,
как будто из библейских туч,
сквозь все – и подлости, и козни.

Памяти Андрея Таврова

Пчела опять наполнит соты
и Леты летние длинноты…
Вдали холмы Тосканы длятся.
И там, в тумане – рад не рад –
и Данте предстоит скитаться,
где вперемешку рай и ад.

В каком-то тайном повороте
фигуры все Буонаротти,
как будто бы застыли в гроте
или в окопе в смертной роте.

И даже поздние работы,
хотя бы скажем, «Пиета»
безмолвно исполняют ноты,
у ног уснувшего Христа.

Второй том

Вот он встал и поставил точку
посреди российских скорбей.
Сколько можно давать отсрочку
этой книге жизни своей?

Души мертвые все и живые
за плечом собрались толпой…
В печку – порх! – и снопы огневые
на листах золотой стопой.

Был писатель, но был ли мессия? –
хватит в эти игры играть…
Настежь дверца – и печкой – Россия!
Думам-душам снова сгорать…

Душам – душно, пора им ложиться
в заревую печи купель.
И в огонь – за страницей страница –
опустел заветный портфель,

Дело кончено – все в рассрочку
улеглось за ночной стеной…
Капнул точку, последнюю точку,
где-то там за стылой Луной.

Вслед зимы искрометному бегу
пепел главной книги своей
он развеял по белому снегу,
почерневшему от скорбей.

Над мостом

Застоялась душа, загрустила,
напоследок пошла погулять,
и упругая сила настила
над мостом поднимает опять.

Пусть волна, выгибаясь сутуло,
отмывая налипшую грязь
и спасая собой от загула,
гонит к ближнему дальнюю связь.

Только что же ответишь на это,
в кратких присказках наперечет,
где теряется право поэта
открывать и подписывать счет.

* * *
Пронесется астероид
недалёко от Земли,
столкновенья страх утроив,
все же скроется вдали.

Он вернётся через годы,
напугав опять землян,
неким призраком свободы
позовет на край полян.

Тех космических, где звёзды,
изменяя свет и цвет
нависают словно грозди,
а войны друг с другом нет.

* * *
Цвет проникающий осени,
та золотая струна,
что прозвучала и сбросили,
держится нота одна.

Вносит мгновенно тревожное
чувство грядущих утрат…
Что-то дрожит настороженно,
там в середине нутра.

В день осенин равноденствие
вносит печальный мотив,
и в дисгармонии – действие
переливается в миф…

Так и уставлен фигурками
весь горизонта оклад,
за перелесками гулкими,
словно из древних Киклад.

И продолжаются росстани
в тот правовой беспредел –
с мобилизацией осени
по разделению тел.

* * *
Россию не зовём мы раем,
но сны-утраты вспоминаем…
И в дальнем оклике окраин,
возможно, тайное узнаем.

А выйдешь в сад – пиона пламень,
пожалуй, в самой сердцевине,
расплавить может даже камень,
все лепестки ополовиня.

Потом дорожка закруглится
и выведет в такую местность,
где всех ушедших видишь лица,
просторно там и все же тесно.

Там на дворцах играют тени
порой закатной возрождаясь,
как стебли неземных растений
или видений смутных завязь.

А вместе с ними тень кладбища,
с последнего сбежавши края,
и нас за поминальной пищей
затронет к ночи, умирая.

* * *
вместо человека
место человека
полностью вакантно
не хотите занять

не хотите встать
в позу спортсмена
в позу борзописца
место вакантно

и можете встать
в позу дискобола
в позу солдата
место вакантно

совсем вакантно
не хотите занять
вместо человека
человекоместо

Октябрьский мотив

Вот и скажется слово иное,
создавая мерцающий фон,
уходя вслед за летом из зноя,
начиная другой марафон…

В перелесок тропинка уводит,
исчезая, как змейка потом,
ты присутствуешь призрака вроде,
что выходит на свет с фонарем.

Осень входит в кружении листьев,
перейдя стоп-сигналы рябин,
и для взгляда пространство очистив,
когда с полем один на один.

Световая – висит невесомо
вся листва за спиною горит,
у мобильного нету приема,
только поле с тобой говорит.

* * *
Приехав опять в Петроград,
стою, полоумный паломник,
на площади… Всадника взгляд
о многом, пожалуй, напомнит.

Прихлынет к ступеням волна,
омывши столетий оправу,
напитанным ядом сполна,
нам эта отрава по нраву.

На грани невидного дня,
на грани чахоточной ночи,
родная, взгляни на меня,
пути наши стали короче.

А то, что увидеть дано
отчеркнуто невской водою
и все отношенья на дно
уходят с гранитной грядою.

Как сваи держащие град,
что вбиты державной пятою,
как тот полоумный снаряд,
пометившей оспою Трою.

А то, что осталось, поверь,
нам хватит, надеюсь, с избытком,
когда мы выходим за дверь,
когда мы выходим из быта.