Ольга Кравцова

«В краю родных богов…»

О поэтике Александра Радашкевича

Из всех поэтических имен, наиболее известных сегодня, хотелось бы обратиться к поэтике Александра Радашкевича, ибо содержательность художественной идеи позволяет рассматривать его поэтику как истинное новаторство.
Нужно отдать должное необыкновенной интуиции поэта, предвестнице всякого знания. Ведь его мир всегда существовал и существует ныне «в ином» измерении жизни. И словно откровение, дарованное изначально, начиная с самых первых стихов, все общепринятое теряет свои привычные границы и вместо них открывается неведомое прежде пространство жизни, новыми нотами в котором звучит большое внимание поэта к детали, пейзажу, предмету, вещи.
В послесловии к подборке стихов Александра Радашкевича, названной, как и книга, «Последний снег» и опубликованной в журнале «Литературная учеба» Бахыт Кенжеев отмечал: «Великолепна наблюдательность поэта. Его стихи об иных местах и иных временах полны убедительных деталей, которые складываются не просто в зарисовку, но в объемную модель мироздания». Можно и нужно обратить внимание и на другие его слова: «Эти угловатые, сбивчивые, и все же исполненные гармонии стихи тоже обогнали свою эпоху – отчасти, как это ни парадоксально, за счет точного и глубокого чувства истории».
Если время в поэтике Александра Радашкевича, некий фиксированный модуль момента, точка, и образно говоря, результат ментального творения поэта-творца, то и окружающее его пространство – сотворенное им же пространство событий. Пейзаж и/или интерьер в поэтическом тексте представляют собой не менее оригинальное царство отражений. «Одно правило Радашкевич соблюдает строжайше – внутренний пейзаж его стихов никогда прямо не соответствует местонахождению автора». Да, это именно внутренний пейзаж. Это пейзаж-воспоминание, пейзаж-творение, пейзаж-отражение, «ландшафт души» по определению Рильке, в котором постоянны и наиболее проявляют себя одинокость и крайняя индивидуальность переживаемого опыта, при фиксируемой повторяемости внешних событий – абсолютная его неповторимость; наполненность поэтического чувства – наряду со страстностью или печалью – достаточная интимность. В этом свою большую роль играет и убеждение героя о невозможности поделиться своим переживанием, его «не с кем разделить».
«Все ландшафты, что я написал предрассветной смываемой краской» – таинство замысла, метафизичность образа и звучание текста, душевные ноты и их огранка, музыка, эпитет, – вот палитра чуткого и щепетильного мастера. Она не только теснейшим образом связана с невероятным богатством поэтической речи, переживанием и чувством, но и с так характерной для героя и необходимой ему отстраненностью сознания.
В этой отстраненности создается, творится, рождается совершенно новое и неповторимое «я», ментальные образы обретают свою поэтическую форму. Запускается обратный вектор, потому что все, увиденное глазом, создано однажды, создано мыслью, как в творении, «в лунных рунах изжитого света». Именно это и примагничивает читателя.
Новаторство идеи, даже опирающейся на внушительную поэтическую традицию, всегда очень рискованный шаг. И ее мифопоэтические истоки также очень интересны. Феноменальность поэтики Александра Радашкевича как раз в том, что переосмыслив все уже созданное в традиции, он дал ей совершенно новое смысловое решение, свое поле истины. Будто бы из одной растворяющейся вселенной родилась другая, с новой собственной миссией, своим характером и заново сотворенным мирозданием, но – сохранив все прежние краски на каком-то уровне памяти клетки и ДНК. Без неторопливого и вдумчивого прочтения уникальный характер героя так и останется непонятым, неразгаданным, хотя разгадать его до ощутимого конца – дело практически безнадежное… То же самое происходит, когда поэт сам читает свои классическо-модернистские стихи. Задумываются ли слушатели о том, что они услышали?

Возникает вопрос: кто же есть это необыкновенное «я»? Это – новое решение архетипа: бессмертной субстанции, способной пребывать между земным и небесным. Будто бы всепроникающий и вечный живой дух. Дух, обитающий везде и во всем, с его многоликостью, крыльями, проплывающими мимо столетьями и временами, словно пронизывающий их. Там, где больше света, туда, где больше любви.
Напомним, что века и столетья здесь не имеют никакого отношения ко времени как последовательности существования, они – места прибытия, отбытия, отъезда, места пребывания, то есть, пространства событий. Для созидающей мысли героя нет границ, для его «архаического» сердца – тем более. Нет никаких ограничений, кроме тех, которые добровольно принимает сознание. Так работают вселенные мастера – и та, что изначально существует, и та, что сотворяется в объемной поэтической ткани.

В стихотворении создается смыслообразующая модель: герой – вечен, века – текут. Восприятие пространства отнюдь не как географического: «Там, за стёртым поворотом, покачнётся тот же крест, те же тени вожделений, та же лажа верных слов» переплетается с реальностью как таковой, но также наполненной неким свидетельством внешнего и загадочного бытия/события, как в стихотворении «Измайлово»:

Строка «Мы были в будущем, давно, в краю родных богов» дает читателю возможность для более глубокой интерпретации текста. Понятно, что дух бессмертен и вечен в своих скитаниях, одинок в своих созерцаниях и опыте жизни («неся кристальный крест неданного обета по дюнам песчаных Голгоф»). Мифопоэтика указывает на литературную традицию и ее героев – одиноких странников, разных, и даже демонических. У поэта Радашкевича это «демоны заветной нелюбви», населяющие всю бесконечность мира. Но дух, осознающий свое божественное родство, обитающий в мире зеркальной дуальности, обладающий, в то же время, дуальностью восприятия своего собственного «я» и соответствующим образом себя идентифицирующий: «там я, который здесь»; «там ты, который я» – может рассматриваться как совершенный поэтический феномен. В то же время герой обладает внутренней цельностью, он ищет гармонии, он постоянно в поиске своего, единого поля истины. Или, точнее, в надежде на нее. Но в мире дуальности такое мало возможно, здесь сосуществует черное в белом, а белое в черном. Именно по такому принципу и осуществляется поэтом построение стихотворения. «Дробясь» и «отражаясь», герой един во всем. Именно так он осознает себя, он демонстрирует и констатирует свое сотворчество с мирозданием.
Как обратиться к этому пространству? «Услышь меня, неслышное, призри, необратимое, незримое, завидь». Единый смысловой поток – пространство событий, лиц и ролей, пейзажей и вещей фиксируется и отражается в его сознании (как я и я, между мной и мной). Такая парадигма представляется нам подлинным новаторством.
В стихотворении «Танго» хорошо показана игра этого вечного существования, этого сознания, танцующая пестрота и «рефрен» его вечного бытования.

Сразу обращает на себя внимание то, что речь идет не о перевоплощении, ибо этот дух не ищет себе формы, наоборот, ее здесь очень много, его намерение «поселюсь» направлено в основном на объект бесплотный, на то, что может оставаться неким дыханием самой жизни. Из всего перечисленного плотны могут быть только «коты-теноры» и «чернобурые танцорки», но они здесь больше образы, не имеющие своей индивидуальности, призрачные маски, карнавальная мишура существования. Их много, «променяю себя на другого» и предполагает множественность всего. Таким образом, можно сказать, что он – дух – и есть пространство событий, само в себе, само во всем.
Для нас пребывание «вовне» объемно, время линейно, но для духа они едины, становятся проявителями его сути или сущности. Эмоциональный фон горек и печален, ибо «ложь из самых первых уст» и далее повторение пройденного: «в сотый раз вживаясь слепо в тот же вымученный фильм» сознание героя не видит для себя никакой возможности принимая его – принять, смиряясь – примириться. Он – «Среди рукотворной чумы и особей расчеловеченных в мобильных интер-одиночках».
Замечательна его горькая ирония:

Или, совершенно прекрасное размышление о пространстве внешнем, событии совершаемом (здесь и сейчас), и существующем извне:

Совершенно единство содержания и формы. Три строки в середине стихотворения открывают наиболее точный «механизм» игры энергий тварного мира. По сути, той самой, которую мы увидели в стихотворении «Танго», но с разницею, что в первом игра духа совершается в событийном пространстве земном, а во втором она разворачивается в событийном пространстве мира звезд, содержит интонацию наблюдателя и согласована объединяющими местоимениями «нам», «мы». Развитие этой темы – «за незапамятным небом» – в следующем:

Удивительно, но в ткани текста авторская тень заявляет о себе нотой, отдельной от героя, внезапной, чувственной интонацией. Меняя палитру переживаемых чувств, как в подступающей небесной радуге, эмоция перетекает от горечи к нежности:

В общей художественной стратегии можно выделить следующие доминанты: концепт света, мира звезд, водной стихии, сам «край родных богов». Кристаллизуясь в тексте, каждый раз они создают новое ментальное поле близких герою образов, благодаря им происходит процесс узнавания и принятия.
Концепт света – базовый, фундаментальный, на нем строится все большое здание поэтики Александра Радашкевича, им заполнено все его пространство событий. Герой не просто созерцает, ощущает, чувствует, нет, его сознание работает с этим глубоким смыслообразующим понятием:

В этом вся прелесть столь оригинального осмысления его бытия – предметность обретают понятия божественного порядка и даже ангельского чина, гармоничного единства пространства богов. Стихотворение называется «Тропа», описание подробно, и каждая деталь дополняет собою идею такого пейзажа-отражения.

Весь путь героя – путь «себе навстречу в покровах палевого света», этот свет вечен и прекрасен, он желанен, особенно тогда, когда разум вдруг усомнится, невольно загрустит о конечности всего сущего. Но мерцающее таинство света и есть родная обитель богов.

Примечание:
Кравцова Ольга Владимировна родилась в г. Ставрополе. Окончила факультет филологии и журналистики Ставропольского государственного университета (специальность «библиотековедение и библиография»), кандидат филологических наук. Сфера научных интересов – история русской литературы, русская поэзия XX-XXI веков, онтологическая поэтика, философия сознания, проблема времени в философии. Автор двух поэтических книг (2014) и ряда статей о современной поэзии.