Владимир Бояринов

Раковина

Стихи

Бояринов, Владимир Георгиевич. Род. в 1948 г. в с. Солдатово Восточно-Казахстанской обл. в семье сельских учителей.
Окончил Литературный институт им. А. М. Горького.
Первая публикация — в 1968 г. в газете «Томский комсомолец». Работал в издательствах «Современник», «Советская Россия», «Столица», «Ключ». Автор многих книг и журнальных публикаций.
Председатель правления МГО СП России. Заслуженный работник культуры РФ.

Я есмь

1
«Я есмь! – дитя поёт во чреве. –
Я Божий ангел на сугреве.
Я помню всё!» – дитя поёт.
Но кто услышит? Кто поймёт?

2
Дитя кричит, рождаясь в муках,
Отчаянье являя в звуках;
Как будто белый свет не мил,
Дитя кричит: «Забыл! Забыл!»

Солнце горячее

«Солнце горячее, очень горячее, –
Тихо сказала старушка незрячая, –
Как не печально, но, кроме него,
Я не увижу уже ничего».

Сверглось июльское солнце за крышами.
Все это видели, все это слышали.
Смолкло застолье. Лишь муха, жужжа,
Джем золотой подъедала с ножа.

То ли из космоса, то ли из Пушкина
Вырвалось кроткое слово старушкино.
Ночь наступила. Но мы всё равно
Славили солнце и пили вино.

Тень волны

Художник собственной страны
С лицом классического мима
Страдал с весны и до весны:
«Неуловима тень волны,
Или почти неуловима».

Беду накликал маринист,
Она была не за горами.
Из преисподней жуткий свист
Взмыл рассекающе: цунами!

Огромней крепостной стены
Волна прошла. Отнюдь не мимо.
На лицах жителей страны
Неуловима тень волны
Или почти неуловима.

Слово и дело

Как сойдутся мудрецы,
Мудрецы, мудрецы, –
Гордецы и хитрецы,
Хитрецы, хитрецы, –

Что один наговорит,
Говорит, говорит, –
То десяток повторит,
Повторит, повторит.

А за ними и народ,
И народ, и народ
Берёт слово в оборот,
Оборот, оборот;

Начинает повторять,
Повторять, повторять;
Начинает претворять,
Претворять, претворять!

Не усердствуй, не твори,
Не твори, не твори! –
Поскользнёшься на крови,
На крови, на крови!

Снова родина в огне,
Вся в огне, вся в огне.
Мать рыдает обо мне,
Обо мне, обо мне.

Мать рыдает о тебе,
О тебе, о тебе.
Всем воздастся по судьбе,
По судьбе, по судьбе.

Вновь сойдутся мудрецы,
Мудрецы, мудрецы.
Гордецы и хитрецы,
Хитрецы, хитрецы.

Скажут: «Что там за урод, –
Вот урод, вот урод! –
Сделал всё наоборот?
Вот народ! Вот народ!»

Раковина

Я в руки взял её несмело,
Омыл волною голубой,
Прислушался, – она запела,
Зарокотала, как прибой.

В спираль закрученная туго
Из нарастающих колец,
Она змеиста и упруга,
Великолепна, наконец.

Соль, перемешанная с желчью,
Со звёздной пылью и песком,
Знамение нечеловечье,
Глашатай в образе морском.

Какое тайное заданье,
Какой пронзительный намёк
С ключом к загадке мирозданья
Нам на крыльце оставил Бог!

Под хвост, под дышло, под копыта

Позавчера, воскресным днём
Я разговаривал с конём.

– Разбита жизнь моя, разбита
Просёлочная колея!
Под хвост, под дышло, под копыта
Попала молодость моя!

– Мой дорогой, а я пишу.
Я, как никто другой, пашу.

– Зачем живём на белом свете,
Зачем рождаемся на свет?
Зачем нужны страданья эти,
Которым оправданья нет?

– Мой дорогой, а я пашу.
Я, как никто другой, пишу.

– Узда и кнут – какая гадость!
Какая мерзкая юдоль!
И ни одна на свете радость
Не пересилит нашу боль.

– А я пашу, мой дорогой.
Спешу я, как никто другой.

– Но счастье – не луга с любовью,
Не стойло, не мешок овса,
А тот, последний путь на бойню
Длиною в целых полчаса… –

Приходят кони табунами
И разговаривают с нами.

Наизусть

Я собираюсь понемногу
В ту, запредельную дорогу.

Запоминаю наизусть
Любовь и радость, боль и грусть.

Но ветер памяти, как вишни,
Отряс классические вирши:

Храни меня, мой талисман… –
А дальше темень и туман.

Не за страницами былого –
Во мне сначала было слово.

Едва промолвишь: Отче наш… –
И расточается мираж.

Паром

Гудит паром, скрипит паром,
Трещит паром брусчатый.
Храпит Харон, трубит Харон,
Мертвецким сном объятый.

И рёв, и стон со всех сторон,
И ветер свищет в уши:
«Проснись, Харон! Подай паром!
Явись по наши души!»

На заберег со всех сторон
Народ стекает с улиц:
«Настало время похорон!
Проснись, проснись, безумец!»

Завяз паром, застрял паром,
Засел паром на мели.
«Вы мне, – взревел старик Харон, –
Смертельно надоели!

Молите, пусть не грянет гром,
Не оскудеет Волга.
Не торопите свой паром –
Живите долго-долго…»

Моя держава

Гудит, стенает, завывает,
Во мгле свирепствует метель,
Перины снежные взбивает
И стелет царскую постель.
И кровью брызжет на подушки,
Срывая ягоды с рябин.

А мне теплым-тепло в избушке,
А мне спокойно – я один.
Уединение – держава
Небесных замыслов в ночи,
Пока перо моё не ржаво,
Пока огонь гудит в печи.

Молодому поэту

Пушкина убили на дуэли,
Маяковский застрелился сам,
А Сергей Есенин в «Англетере»
Всенародным висельником стал.

Под расстрел попал Васильев Павел,
Девкою задушен был Рубцов…

Ты ещё желанья не оставил
Знаменитым стать в конце концов?

Выбор

Какая досада –
Стоять среди сада
И голос услышать:
«А ну, выбирай
В мгновение ока,
В два счёта, в два скока
Без ложной утайки:
Ты в ад или в рай?»

Какая досада!
А я среди ада
Отнюдь не капусту
С оттяжкой рублю.
Досада вторая –
А я среди рая
Отнюдь не безгрешно
Царевну люблю.

И что там за спешка?
Орёл или решка?
Король или пешка?
Указ или весть?
Не надо, не надо
Ни рая, ни ада, –
Такой преизбыток
У нас уже есть.

Во время чумы

Промерцал на званом пире
Бесенятами в очах
Странный человек в мундире:

«Честь имею! Я – Колчак!
Мы встречались на Урале?
А в Иркутске – не могли?..
Ложь! Меня не расстреляли –
Под осину подвели.
Не косись. Я не помешан.
К превеликому стыду
Я повешен! Я повешен
В приснопамятном году!

Честь воздайте как пристало
Благородному лицу:
Пощадите адмирала –
Расстреляйте на плацу…»

Я призвал на помощь Данте.
Я призвал святую рать.
Рявкнул на официанта:
«Сколько можно?.. Расстрелять!»

Бутылка
русской водки

Вчера на песенной волне,
На атаманской лодке
С утра причалила ко мне
Бутылка русской водки.

Ох, заштормило! И друзья
Заздравную запели.
Все – голодранцы, все – князья,
Все как один – Емели.

И началось! И понеслось!
Заклокотали глотки!
Пошла по кругу вкривь и вкось
Бутылка русской водки.

«Мы перед родиной в долгу!» –
Друзья мои кричали.
И грозовой разряд в мозгу
Испепелял печали.

Я за ночь выпил не одну
Бутылку русской водки,
Поцеловал свою княжну
И выбросил из лодки.

Княжна вскричала: «Как ты мог!
Ты зверь в людской личине!»
Задёргалась, как поплавок,
И сгинула в пучине.

Белым бела, голым гола,
Смиреннее сиротки,
Сегодня утром вновь пришла
Бутылка русской водки.

Призналась: «Я всему виной.
Я зря в тебя влюбилась».
Покаялась, всплакнув со мной,
И… вдребезги разбилась!

Белая кость

Соседский пёс, полупородка, –
Полуовчарочий оскал,
Полутерьерская бородка, –
Вниманья общего искал.

Я потрепал его по холке,
Слегка за ухом почесал.
«Ты – зверь! Тебя боятся волки!» –
Многозначительно сказал.

На знак привета и участья
Он сел, он выронил язык,
Он замахал хвостом от счастья:
«Ты проницательный мужик!»

Он принял стойку, встрепенулся,
Залаял вдруг назло врагам,
Исчез мгновенно, вновь вернулся, –
И кинул кость к моим ногам.

Божий день

День сгорает на закате,
Исчезает без следа,
Без стенаний об утрате,
О потере навсегда.

Пусть он был не самый лучший,
Пусть не чудо из чудес, –
Это же не пёс заблудший
Появился и исчез.

Время вязкое в тумане
По наитию течёт.
Может быть, в моём кармане
Дней таких наперечёт.

Оклик, брошенный на сдачу:
– Собирайся, старый пень! –
Вдруг услышу, и заплачу:
Догорает Божий день…

Зимний гром

Хорошо в берлоге зверю
Отсыпаться до весны.
Хорошо, что я не верю
В летаргические сны.

Но зачем, назло природе,
Из потусторонней тьмы
Едут черти на подводе –
Гром гремит среди зимы?

Задыхаюсь от восторга:
Мать честная, так и есть –
Это Гоголь мне из морга
Подаёт живую весть!