Александр Шмидт

Где-­то там, под слоем пепла

Об авторе: Шмидт Александр Русланович, род. в 1949 г. в селе Новопокровка Семипалатинской обл. Окончил Казахский Государственный университет, в 1989 г. – Высшие лит-е курсы при Литературном инст. им. Горького.
С 2001 г. живет в в Берлине. Печатался в журналах «Простор», «Юность», «Крещатик», «Плавучий мост» и др. Автор книг стихов, в т. ч.: «Земная ось», «Родство», «Преломление света», «Зерна дней», «Здесь и там». Стихи А. Шмидта включены в «Антологию русского верлибра», в издания: «Русская поэзия ХХ», «Освобожденный Улисс», «И реквиема медь…» и др. Стихи переведены на немецкий, польский и корейский языки.

Холмы

Ушло время.

Только горбы видны –
холмы.

И мы
ушли
за холмы.

Теперь
и мы –
немы,
будто и мы –
не мы,
а холмы.

Троянцы

В той стране, где все троили
Мухи белые роятся.
Где и мы когда-то жили –
Были граждане троянцы.
Жили-были, поживали,
Огурец четвертовали.
Если горе – горевали.
Если мало – добавляли.

Наши верные Алёны
С корабля на бал спешили.
Ну и что, что вкус палёный
Был у жизни, все так жили.

Нас смахнули, как фигуры
С шахматной доски в отвалы.
Наши, как их там, авгуры,
Видимо, ворон считали.

Ход конем, а наш гроссмейстер
Перестройку стен затеял,
Вот беда: хоть плачь, хоть смейся.
В общем, праздник для ахейцев…

А теперь, где наша Троя?
Где-то там, под слоем пепла.
Мы с тобой её разроем
И от слёз своих ослепнем.

Вопросы

Кто соткал прихотливый узор
Моей жизни – ковёр из загадок?
Кто усталую тень мою стёр
До кровавых берлинских закатов?

Дом на краю

Там плач, там тихий вой,
А там – глумливый смех –
И это дом горящий твой –
Один на всех.

И это не грачи летят –
В гортани гарь горчит.
И совести безумен взгляд,
И Бог молчит.

Финиш

Что, Одиссей, притих, присмирел,
Вслушиваешься в каждый шорох полночи,
И тебе не надо уже никаких Сирен,
Кроме сирены скорой помощи?

Тополя гребут за окном куда-то.
Скоро, скоро заветный рубеж.
Вспомнить не могу: Россия, Итака
Или как её звали допрежь.

Вот ведь какое всплыло слово
Из каких-то тёмных, немых глубин.
Солоно хлебал? Хочешь снова?
В очередь стань, ты здесь не один.

Улитка

По улице спешит улитка
Немыслимой какой-то марки,
За ней следит моя улыбка,
Как за нечаянным подарком.

А голые автомобили,
Утратив всяческую скромность,
Пространство рвут в любовном пыле
И умножают только скорость.

И производятся химеры
От технотронного зачатья.
Мы потеряли чувство меры,
Рогатую улыбку счастья.

Повсюду мельтешащий призрак.
Размазан мир в безумном ралли.
Покой – божественности признак –
Мы безнадежно потеряли.

О, ты – царица пешехода,
Слезы и сна случайный слиток,
Ты – тайна тайн самой природы,
Ее посланий дивный свиток.

Твой подданный и чуть поддатый
Я, как и ты, отстал от века.
Ужо, бегущему куда-то,
Прочипленному имяреку.

В твоей кибитке известковой
Я буду странствовать неспешно,
Ковать кузнечикам подковы
И складывать попутно песню.

Когда

Когда-то
Румяный толстопузый критик
Учил меня писать стихи.
В его рецепт входили
Гражданственность, народность и кондиционный стих.
На этих трёх китах
Вселенная его располагалась.
Пиши по-русски, Саня,
В рифму,
не выдумывай
Верлибров всяких,
фу какая дрянь,
он победительно оглядывал меня,
сопел
и лупы мутные его очков
меня пронизывали, как рентген.
Есть у тебя стихи
с «когда»?
нет?!
И хохотал довольный:
Я так и знал!
А вот у Блока – есть!
Теперь,
Когда он там,
В чаду учительского вдохновенья,
Младенцев мучит
И строчит разгромные статьи
В газеты тамошние
«Кочегар» или «Тот свет»
Меня не оставляют его «когда»
Они слетаются как вороны
Галдят
Когтят
Клюют меня своими
«когда», «когда», «когда»
И лишь когда я засыпаю,
Сидят, нахохлившись, и чистят свои клювы,
Запахиваясь крыльями,
как тогой.
Что ж делать нечего
Пора ответить.
Времени в обрез:

«Когда катает желваки
Могильные зима,
Берёт в тиски твои виски,
Грозя свести с ума.

Когда вороний грай, как крюк,
Вонзается в твой мозг,
Ты думаешь: ну всё – каюк…
И где твой бог, твой Босх?

Когда он вышками джи-пять
Загонит в карантин,
Ты будешь на кого пенять,
Свободный гражданин?»

Старая урючина

Старая, старая урючина
Чёрная, как кочерга,
Ветки артритом скрючены,
Как расцвести ты смогла?

Кто тебя этой весной нехорошей,
В мор мировой, карантин
Розовой, новорождённой россыпью,
Кто тебя радостью так окропил?!

Камни преткновения*

«Камни преткновения»
На берлинских тротуарах –
Латунные заплаты
На ветшающей исторической памяти,
Вряд ли сделают её долговечней,
Но, хотя бы,
Эта латунь
Не пойдёт
На солдатские пряжки.

«Прощание с родиной»,
Или встреча с Милошем

Услышал эту мелодию
В подземке на Heidelbergplatz.
Акустика здесь не хуже, чем в концертных залах.
Звук просто хрустальный
И кажется, светится.
Грудной голос баяна.
Уличный музыкант.
Футляр нараспашку.
Горстка монет.

И сердце сосущий
До сладких спазм
Плач по утраченной родине –
Полонез.
И мы
Два пришедших на эту мелодию странника.
Постояли
Бросили по монетке.
И, скрывая слёзы,
Разошлись,
Не сказав и слова
Друг другу
Вы, пан Чеслав, по-польски
Я – по-русски

* * *
Пора. Проснись. Глаза протри,
С обломовского встань диванчика.
Опять весь мир пускает пузыри
младенческие одуванчиков.

Тебе поверить сызнова пора
В невероятную свободу –
Смотри, летит по лужам детвора
Как некогда Иисус по водам.

И ты сегодня можешь пренебречь
Законами земного притяженья
Крылата плоть, когда крылата речь
Восторг. Отрыв. И в небо восхожденье.

На птичьих правах

На птичьих правах разместились на ветке
Все те, кому тесны квартирные клетки,
Кому это небо надёжнее крыши,
Кому эти песни дарованы свыше.

И мне бы забыть человечий свой страх
И здесь прописаться на птичьих правах.
Синичка и горлинка, и воробей
Зовут меня в небо: входи не робей.

Чёрная магия

В вагоне берлинской подземки
По линии семь
Все пассажиры заняты
Чёрной магией.
В руках их
Маленькие чёрные зеркальца
По-видимому, из обсидиана,
Как и положено
При занятиях чёрной магией.
Они всматриваются,
Не отрываясь,
В намагниченную магией поверхность.
Каждый в своё зеркальце.
И бывшая магма
Им что-то пророчит:
Кому выгоду,
Кому потерю,
Кому скорую любовь,
Кому запретные радости,
Кому нежданные подарки.
Тут же,
На задней площадке вагона,
В углу
Чёрная мадонна
Склонилась над детской коляской
С лицом отрешенным и полным ласки
И трогает пальчики чёрного младенца
с новорожденными перлами розовых ноготков
словно струны ангельской арфы.
Они слушают только им
доступную музыку.
А может быть
Она,
касаясь этой самой нежной клавиатуры,
отправляет Богу
благодарную СМС.

Предрассветное

Перевернулся на левый бок.
Наверное, неловко лёг –
Вывихнул сердце.

А за окном чиркает птичкой Бог:
Чирк, чирк…да с первого раза, видно, не смог –
Фыркнула только головка серная.

Фыркнула – и снова тьма
Еще та. До всего, до первого атома
До начала, до непроизнесённого Слова.

Боже мой, Свете мой, попытайся снова.

Сквозь ушко звезды

И не продавать, не предавать…
Жить , как учит проповедь нагорная.
Я хотел бы взгляд свой продевать
Сквозь ушко звезды игольное.

Чтобы этот свет, разодранный враждой,
Вновь и вновь сшивать, не уставая,
Взглядом, словом, светлою звездой
Чем даст Бог, Его любовь живая.

Контакты четвертого вида

Руины храма
После бомбёжки
Уцелевшие фрески
Лики святых
Строгие сосредоточенные
В нимбах
Или на фоне иллюминаторов
Выстроились в ряд
Готовятся к десантированию
Или к экстренной эвакуации
Негостеприимная планета
Агрессивная среда.
Спасать
Или
Спасаться?!

Жизнь

Жизнь – серийный убийца, –
Не помню кто это сказал.
Надо ж было влюбиться
В базар этот или вокзал,

В этот злой накопитель
Теснотою распаренных тел,
В полигон новых пыток,
Моровой беспредел,

Колумбарий, кладбище,
В никуда транспортёр…
Что ты смысл в этом ищешь?
Тьфу…и просто растёр.

Но лесная опушка
И ромашковый свет по утру,
Звонкий голос кукушки,
Детский: я никогда не умру!