Владимир Гандельсман

Жизни брат бесподобный

Об авторе: Владимир Аркадьевич Гандельсман родился в 1948 г. в Ленинграде, закончил электротехнический вуз, работал кочегаром, сторожем, гидом, грузчиком и т. д. С 1991 года живет в Нью-Йорке и Санкт-Петербурге – поэт и переводчик, автор более чем двадцати поэтических книг («Шум Земли» – «Эрмитаж», США, 1991; «Вечерней почтой» – «Феникс», СПб., 1995; «Долгота дня» – «Пушкинский фонд», СПб., 1998; «Эдип» – «Абель», СПб., 1998 и т. д.), двух книг эссе, переводов с английского (Шекспир, Кэрролл, Оден, Меррилл, Уилбер, Стивенс и т. д.) и с литовского (Томас Венцлова), а также многочисленных журнальных публикаций.
Лауреат премии «Liberty» 2008 года, «Русской премии» 2008 года, премии «Московский счет» 2011 года и премии «Anthologia» 2012 года.

День первый

Птица чирикнет, как чиркнет о воздух,
белую спичку зажжёт
утра, и крыльев серебряный отдых
в нем оживёт.

Лето, прозревшее лёгкостью лёта,
время ребёнка внутри
стёкол веранды, прозрачная нота,
зоркость зари.

Дня дуновение, кружево ила,
озеро глянет светло,
точно задумано Господом было
ночью число.

Книгой, открытой на птичьей закладке, –
зелени взвесь, –
мир, как чеканная точность отгадки,
высвечен весь.

* * *

давай прекрасными слегка
мы перекинемся словами,
пока, озябшая, слегла,
дрожа, река под облаками.

пусть речь не будет нам тесна,
смотри, как в сентябрях и маях
река играет дотемна
свою мелодию на сваях.

она очнётся поутру,
как ласковая жизнь – ни всхлипа –
ребёнка, медленно игру
затеявшего после гриппа.

когда протянет руку снег
и станет холодно в квартире,
когда устанем, как вовек
не уставали в этом мире,

давай представим перед сном,
что не проснёмся, но по мере
рассвета солнце колесом
пройдётся от окна до двери.

за городом

страда моментального отклика
в воздушном идёт синема:
на взгляд откликается облако –
в разрыве его синева.

на мысль отвечает акация –
соцветий горят образцы,
а вечером в поле за станцией
сверкнут проливные косцы.
вода жизнесмерти проточная:
лишь рыба плеснёт в тишине –
сорвётся звезда полуночная
и мир шевельнётся в зерне.

* * *
дай письма равносильного лесу,
равносинего небу письма,
равноссыльного кровле, железу
полужалобы-полужилья,

с переблеском чердачным на хищном
заостреньи пера и ночным,
раздышавшимся травами, нищим
и свободным пространством моим,

будь согласно наклонному свету, –
так земная поверена ось
ледовитым, откуда-то сверху,
и безадресным взглядом насквозь.

река

пока листвою тянет прелой,
покоится передо мной
кораблик видимости белой
и берег зелени пушной.

и, радуясь небесным высям,
как бы с предшествующей им
ночною выемкою писем,
летит какой-то нелюдим.

пока он длится без усилья
и видит проблеском клавир
сырой реки, – реки, и крылья
себя влепечивают в мир.

* * *
я шёл, я был один на белом свете,
и только колокол небесный бил
безмолвно, и сжимали горло… эти…
объятия?.. рыдания?.. забыл.

я шёл, и сквозь деревья холод голо
на землю падал, и клонился… да…
день?.. и сжимали горло… горло…
но что?.. к чему клонился он?.. куда?

я шёл, я с белым светом был в разлуке
и вдруг в окно взглянул сквозь темноту –
там человек стоял, раскинув руки,
прибит прибоем вечера к кресту.

* * *
всполохи звёзд горящим порохом,
и эти, сорванные с крон,
раскрики хриплые ворон,
раскрики и круженье ворохом,

и гусениц меха – то сжатые,
а то растянутые на
один прополз – кора черна, –
себя в свой кокон провожатые,

и ночь, и ночь до часа раннего,
до упразднённых в небе вех,
когда я устремлюсь наверх,
коснувшись синего бескрайнего,

и с птичьего полёта птичьего
увидев точку на земной
коре, явившуюся мной,
исчезну, чтоб врасплох постичь Его.

* * *
мать за руку со мной, и вечер чудный
в пятидесятом, господи, году
напомнил этот пригород безлюдный.
прости, к простому слову припаду.

взять осторожно снега на лопатку
или упасть, от боли голося…
я засмотрюсь на детскую площадку,
как кинозал, смеркающуюся.

боль и обида в рост пойдут, не удаль,
но это, как в бинокле, далеко,
вот бегает дворовый мальчик, трудно ль
быть гением и так любить легко,

озвучив зимний день свободной речью?
а вот и мать – казённому отбой! –
за ним пришла, он ей бежит навстречу.
не плачь, не плачь, придёт и за тобой.

* * *
небо звёзд ли, микроны
мги, листва ли сыра и промозгла…
но творение кроны
человеческой – мозга –

вовсе чудо, Всевышний.
как Ты смог его преумножить?
ведь ещё непостижней
это всё уничтожить.

что ж тут странного, если
день сегодня светлей, чем обычно,
и легко мне, и есть ли,
есть ли я – безразлично.

под листвою, рождённой
утром, лист лежит прошлогодний,
бездыханный, придонный,
жизни брат бесподобный.

* * *
торопясь, за ступенью ступень,
дверь парадной…
открывается день
в новорожденный воздух отрадный,

в ярко-синее небо, в сирень,
в свет отвесный,
в бестелесную тень,
в трепет тени куста бессловесный.

краткий миг – он с тобою не врозь,
беспредельный,
точно кто-то насквозь
проницает сосуд твой скудельный.

и тебя – я нечаянный сбой улучу
стихотворного метра –
держит, словно свечу,
прикрывая ладонью от ветра.