Александр Зорин

Стихотворения

Об авторе: Поэзия Александра Зорина отстаивает возможность преображения: отчаяния – в надежду, мрака – в проблеск света, греховности – в покаяние, грязи – в чистоту. Его стиху в равной степени свойственны как мощь подчас угловатого, огненного слова, так и пронзительная исповедальность глубокого личного чувства. Он, если хотите, одержим стремлением к истине, и с усилиями, болью, промахами и озарениями всю свою творческую жизнь прокладывает к ней путь. Близко ли подошел он к ней в своем неустанном поиске или стоит лишь в середине пути – дело, как нам кажется, совсем не в этом. Он – без сомнения – видит впереди свет, и верит ему, и всей своей судьбой художника пробивается к нему, и зовет нас за собой.

* * *
Не будем ужасаться,
что чёрное черно.
В отчаянье бросаться
на стены. Отчего
чуть было в отчем доме
не спятили с ума.
Что мы узнали кроме
того, что мир – тюрьма.
Не будем в самом деле
об этом – об одном.
Собратья озверели?
В любой семье – Содом?
И трупным ветром веет?
Но – смертный да не смеет
в унынье забывать:
где злоба матереет,
там крепнет благодать.
Внушая благодарность
К Тому, Кто нам велит
принять, как знак, как данность,
что мир во зле лежит.

* * *
В разбросанном созвездье Андромеды
есть пятнышко – внимательный глазок.
Когда прозрачной ночью неотступно
следишь за этим местом, замечаешь,
что пятнышко пульсирует, как будто,
мигая, тоже смотрит на тебя.
Ближайшая из галактик
Разглядывает нас глаза в глаза.
А рядом, на полнеба распластав
чешуйчатое тулово гиганта,
нацелился Дракон. Но между ними
блистательный Персей поднял свой меч.
То пятнышко туманное – гнездо.
Гнездо и пасть Дракона – вечный символ
колеблемого мирозданья.
Святой Георгий топчет Змия и
копьём пронзает… Мой любимый образ
родного новгородского письма.
Да жил ли в бытность Диоклетиана
Святой Георгий?.. Правил ли Персей
Пелопонесской вотчиной?.. Сие
от нас сокрыто напрочь. А раскрыто:
Дракона пасть и – вот оно – гнездо.

* * *
Слабо трубе иерихонной
с сиреной противоугонной
сравниться… Ночью под окном
вдруг взвоет и залает взвизгом.
Всё рушится: и сон, и дом,
и сам ты по стене разбрызган.
И уж конечно не уснуть.
И бредишь – бомбою метнуть
в неё, чтобы огнём умылась…
Очнусь, скорей перекрестясь…
И дикой кары устыдясь,
переменю я гнев на милость.
В сём страшном звуке есть резон,
о чём бы ни сигналил он.
А в нас подобие испуга,
встающего из тех времён,
когда от вещих труб округа
тряслась… И пал Иерихон.

* * *
По стародавнему знатному праву
демократическому – выбирать,
демос всегда выбирает Варавву.
Ибо ему на Другого – на-рать.
Благоутробно попами науськан,
он, сотрясая трибуны, орёт!!!
На арамейском или на русском
так присягает убийце народ.
Демос всегда комковатая глина.
Мять её долго, разборчиво мять.
Чтобы певучее горло кувшина
Мастер – Единственный – мог изваять.
Мастер податливой глины дождётся.
Сами поможем – не все же волки!
И не беда, что до смерти придётся
в сердце своём растирать желваки.
Чтобы увидя ползущую лаву
вниз, по ущербному склону, в дыму,
не испугаться, не выбрать Варавву,
не ошибиться в тот миг самому.

* * *
Где ни копни в этой голой долине,
слёзы и кровь проступают на глине.
Заступом, только отмякла земля,
тронешь, а там стекленеют моря.
Так ли неведенье наше безвинно?..
Вдуматься, что ни семья, то руина.
Что ни душа, то кричащая боль.
Что ни правитель, то голый король.
Так же, прикрытая дёрном, зияла
Авеля рана. Земля вопияла
голосом крови, набухшим затишьем.
Голосом, что был услышан Всевышним.

* * *
Я в рощице за дерево вступился.
Румяный отрок зверски обозлился.
Над головой моей топор занёс.
Жизнь или дерево – вот в чём вопрос.
Но что за жизнь без дерева, однако?..
В рубцах и ранах ржавая клоака,
где некогда черёмуха цвела,
которая Набокову приснилась.
А нынче впадина… Голым гола…
Железный ужас и бумажный силос.
Валяй, руби, возлюбленный Адам.
Я жизнь свою, пожалуй, не отдам
за всё, что ты развалишь и развеешь,
за то, чему цены не разумеешь.

29 января 1837 года

Уже он был на смертном ложе.
Уж теплился нездешний взор.
Вдруг ясно признёс: «Смешно же,
чтоб пересилил этот вздор
меня…»
Вздор – тяжесть грозная, тупая,
с рожденья по пятам ступая,
готова задушить вот-вот…
Вздор – разъярённых гарпий стая.
Терзающая живот.
Ему ль не совладать с напастью
убийственною… Зубы сжал.
Чудесной наделённый властью,
и не такое усмирял.
Поэт не в облаках витает –
под бременем трудов и дней.
Чем сдержаннее, тем вольней.
Стихия форму обретает
и тайную свободу в ней.
И краски дивные, и звуки,
нет, не сводящие с ума…
Вздор – навалившиеся муки
земные… Да и смерть сама…

Штрихи к портрету
отца Александра Меня

В весёлом взгляде сноп
Лучистых мыслей. Крепкий
Высокий чистый лоб
Великолепной лепки.
Там, где коленчатый вал
Клепает изуверов
Ваятель изваял
Редчайший из шедевров.
На гибельном пути,
При родовых потерях,
Хоть избранных спасти
В отечественных дебрях.
И этот ясный взор,
Приравненный к поступку,
Был брошен под топор,
В родную мясорубку.
Дабы избыл, исчез
Из местности бесплодной
Ниспосланный с небес
Сноп света путеводный.

9 сентября 1990

Последнее, что слышал он,
Десницей дьявола казнён,
Здесь, под забором умирая,
Карябающий грай ворон,
У леса самого, у края.
Тьма опрокинулась над ним.
Уже нездешним, неживым…
Но в следующее мгновенье,
Объятый светом неземным,
Услышал ангельское пенье.

* * *
Бомба попала в дом.
В самое сердце, в семью.
Перевернула вверх дном
всё, что покоилось в нём…
Срезало на корню
доверчивость дочерей –
малюток, вскормленных лаской
в защитной скорлупке своей…
Теперь они будут с опаской
озираться в толпе людей.
Да и взрослых, бывших родных,
далеко разметало.
В сердцах искалеченных их
застряли осколки металла.
Кто из них виноват
больше? – на разный лад
допытываются дотошно.
Но – изначален ад
естественный, где распад
свирепствует безнадёжно.

Обида

Родные или бывшие друзья
Сцепились: сыпануть песком в глаза,
И в сердце близкое вломить булыжник.
Неузнаваемы родные голоса,
Далёкие роднее ближних.
Вчера ещё был обустроен дом
Хранимый, вроде бы, почтенным мужем.
А нынче гарь прогорклая кругом.
И никому никто не нужен.
Неправда, нужен и тебе, и мне.
В бессудной, затянувшейся войне
Уже и нервы не спасут стальные.
Но мы, зачатые в больной стране,
Хоть и по-разному, мы все – больные.
Приди на помощь, Господи! Так жить
Н е в ы н о с и м о… Сослепу душить
Обидой не прощаемой друг друга.
Дай бедолагам осознать, избыть
Ползучий вирус общего недуга.

* * *
Последними словами поминая
Беспомощность свою – за всё зачтётся…
Как тяжко видеть, что душа родная
Поблизости тебя о камни бьётся.
И ты уже ничем, кроме молитвы
Помочь не можешь… За глухим забором
Недосягаемое поле битвы
Заваленное сплошь житейским вздором.
Его бы прополоть в работе тяжкой,
Бок о бок, по-хозяйски, сблизив руки.
И поле битвы зарастёт ромашкой,
И в васильках утопнут каменюги.
Душе не подчинившейся недугу
Возможно на пределе удержаться…
Превозмогая гибельную муку,
Парить и возноситься, и снижаться.
Тогда бы… с каждым вздохом, уповая
На помощь свыше, на благую милость,
Душа неутомимая, живая,
В цветущие объятья приземлилась.