Леонид Негматов

Стихотворения

Об авторе: Родился в 1989 г. в Самарканде (Узбекистан). Поэт, школьный педагог
и вузовский преподаватель. Публиковался в журналах и альманахах «Шарк Юлдузи – Звезда Востока», «Волга-XXI век», «45-я параллель», «Сетевая словесность», «Гостиная» и др. Изданы четыре книги стихов. Лауреат и дипломант нескольких международных и всероссийских поэтических конкурсов. Финалист премии «Лицей» 2024 г. Живёт в Саратове.

Пятница

«Где двое вас – там я меж вами» –
так Он сказал ученикам.
Под яблоневыми снегами
не жги свечей по пустякам:

светло без них. Конец подходит
посту – великому, как скорбь.
Одет апрель не по погоде,
но мы и не готовим торб,

и не готовимся к застолью,
не выпекаем куличи –
с тобой в беззвучном богомолье
мы смотрим в небо и молчим.

И будет ночь. И будет Пасха.
И мы без них
за них
для них
идём вдвоём, молясь, к Дамаску.
А след в пустыне – от троих.

* * *
Трахеей охватила небо молния,
слепя, как «птичка» в фотоателье.
Боль мокла виновато – это, мол, не я, –
и пряталась в развешанном белье.

Дождь барабанил, словно пальцы пьяные
выстукивали дробно ритм-н-блюз, –
не по прогнозу, а по расписанию
доставлен тучей мелодичный груз.

И день был ночь. И ночь была над Волгою.
И кто-то в ту минуту умирал.
И гром был марш: раскатистое, долгое
трещанье било в радиоканал.

Всего-то помню – полное беззлобие,
в которое, как в шёлк облачена,
ты – Божье ненаглядное пособие –
стоишь в витрине мокрого окна.

* * *
Ветер не даёт снова
вставить даже пол-слова.
Нет, не шагну – не посмею –
от крыльца.
Тает вещество цвета –
осень ветром раздета…
Девочка, знай, что психея
вся в Отца.
Сквозь насмешки злой пену
проступает оленный
её взгляд: так страшит ветер –
словно в смерч.
Золотом блестят тени,
листья словно олени
скачут, чтоб напетлять петель.
Вяжут смерть.
Нет, зима не невеста
и не время, а место,
где тому лишь дано выжить,
с кем тепло.
Ветер колкий порывист.
Осень. Больно навырост.
И хотелось сжечь-выжечь –
да прошло.

* * *
Это сон. Это миг прободения язвы рассудка.
Это Ева срывает с запретного древа инжир.
Это мне – дураку – несмешна твоя глупая шутка.
Это ты – навсегда безбилетный скупой пассажир.

Это мама и папа, а это жена и ребёнок.
Это муж и отец. Это брошенный внуками дед.
Это скачет неловко среди лошадей жеребёнок.
Это смотрит старуха полку уходящему вслед.

Это он не пришёл, а она полюбила другого.
Это он не дожил, а она не хотела дожить.
Это спящий вагон покатился с пути запасного –
это лучше не видеть. А это – и не ворошить.

Это новый рассвет старый город снежинками сбрызнет.
Это боль в глубине. Это в доме вдовы неуют.
Это – нет, не картина, а вывеска нашей – здесь – жизни.
Просто вывеска на магазине, где нас продают.

* * *
Из оркестровой трогательной фальши
глаголет правду истинная ложь.
А ты летишь всё выше и всё дальше,
и вот уже на облаке плывёшь,

и вот уже ты нас легко прощаешь,
покачивая светлой головой.
Когда пристанешь к берегам пристанищ,
где грех отпущен среднедушевой,

ты в разговоре с Данте Алигьери
спроси про… впрочем, это всё равно.
Не думай там о нашем диспансере
и с берега не вглядывайся в дно,

не слушай, как фальшивят медь с железом, –
другою музыкой звучит парад планет,
сшивая ультразвуком полонеза
ультрамарин и ультрафиолет.

* * *
Но жизнь свою считай всецело ветром,
едва-едва коснувшимся волос –
предвечного святого Геометра
дыхание с твоим пересеклось

в евклидовом пространстве тонких линий
на вытертых ладонях двух веков.
Поблёскивают гладко рыбьи спины
булыжников, уставших от шагов, –

скользи по ним, дотошно огибая
трапеции светящихся окон.
Готовь листочек. Клеточка грудная
для строчных букв и прописных имён

не подойдёт. Контрольную работу
ты выполнишь зачем-то раньше всех
и, ощутив усталость и ломоту,
отпустишь от себя и смех, и грех.

Утихнет ветер, будто снят в рапиде,
сорвётся сон с Морфеевых высот,
и вняв, что ты неслышим и невидим,
на полутопот лошадь перейдёт.

Боязнь пустоты

когда рисуют сюзане*
на нем нет места пустым знакам
а значит пустым словам
ведь что такое знак
если не слово
а где было слово в начале
нам хорошо известно
сюзане это дастан
поэма
здесь есть место рождению
и смерти
любви
и страху
богу
и человеку
анор это гранат
чтобы были дети
и не было голода
калампир это острый перец
чтобы был покой
и не было зла
офтоба это кувшин
чтобы приходили гости
и не приходили болезни
знаков этих столько же
сколько городов в мавераннахре
а может быть и больше
все они говорят с человеком
но есть один знак
который не рисуется
а вышивается
точнее не вышивается
одна незаметная деталь
всегда остаётся незавершённой
чтобы у мастерицы была работа
чтобы не заканчивалась поэма
чтобы не пресекалась жизнь

___
усталая строгая женщина
изящно и светло постаревшая
в бело-голубом чапане из хан-атласа
с глазами такими серыми
что их взгляд казался сиреневым
была чизмакаш
рисовальщицей сюзане
что тонким пером пишет по ткани
будущий узор
она пригласила меня в гости
в свой небольшой глинобитный домик
внутри которого был райский сад
расшитых гладью полотен
пока она заваривала чай
я разглядывал сюзане
и не сразу
но очень ясно
прочёл её почерк
на полотнах не было пустого места
такая композиция называется йомма
это переводится
близко
друг к другу
аристотель называл это ценофобией
боязнью пустых комнат
а может быть и не называл
но мог бы
он считал что
бог испытывал
боязнь пустоты
и потому создал всё
и всех
но не подумал
что это будет йомма
что мы окажемся
близко
на полотне души
и отделить нас друг от друга
будет нельзя
потому что это
душераздирающе
а душу как известно
он создал неразрывной
я не услышал
как она вернулась
но я услышал
как она сказала
пустота страшнее смерти
глядя сиреневым взглядом
сквозь меня

___
за долгие годы нашей дружбы
чизмакаш
я в этом уверен
так меня и не увидела
потому что так и смотрела сквозь
она часто говорила
что ей осталось недолго
но всё жила и жила
будто бог не мог смириться
что на сюзане жизни
она исчезнет
и пустое место
будет зиять
как след от майолики
некстати отпавшей с фасада медресе
странно
но
умерли все её знакомые
оставив за собой детей
видимо один узор
заштопывает дыру от другого
а она всё жила
однажды рисуя очередной узор
она вдруг сухо закашлялась
рука дрогнула
и гранат вышел
скошенным с одного бока
будто надбитым
и несколько капель крови
капнувших на полотно
смотрелись будто выскочившие
гранатовые зёрна
тем вечером я сразу понял
что она уйдёт
потому что её совершенно ясный
сиреневый взгляд
заметно поголубел
припорошенный толчёной индигоферой
самаркандского вечернего неба
он позволил ей уйти
потому что пустота в полотне
повешенном на небо
не зияет
а сияет
и значит это место
не пусто