Светлана Крюкова

(О стихотворении Н. Гумилёва)

Основатель

Поэт – это, прежде всего, стиль.
Узнаваемость – совокупность «черт и рез» лица автора просвечивает в сквозных темах произведений, композиционных решениях, интонационных особенностях голоса. Экспрессия поэта индивидуальна, узнаваема, средства морфологии и словообразования, синтаксис, фонетика дают ему возможность целесообразного выбора и использования слов в соответствии со своей внутренней идентичностью и идеей произведения, как самостоятельного субъекта.
Стихотворение обладает многими степенями свободы и вывести на рациональный уровень всё, что в нём заложено, невозможно. Настоящее произведение живёт собственной жизнью, обладает материей, сотканной из чего-то большего, чем мысль, интенция и творческие возможности своего создателя. Человеку свойственно локально дарить тепло: ближний круг, дом, любимые… поэт обогревает улицу, поскольку наделён особого рода энергией, посредством слова проникающей подкожно, внутривенно. Слово, вступая во взаимоотношения с другими словами, становится эмоционально окрашенным, несущим на себе отпечаток стиля автора. Примечательно, что даже речевые ошибки могут работать на произведение, могут стать художественным приёмом. Но как понять, где заканчивается лексическая несовместимость и начинается художественный приём; не склонны ли мы относиться пренебрежительно к автору, уличив его в небрежности употребления слов или наоборот – приписывать ему нечто большее, вычитывая в стихах то, чего в них нет?
Интонация стихотворения понятна не только профессиональному читателю, в ней главный ключ к его пониманию, однако, опираясь на интуитивное восприятие, понять «что хотел сказать автор» не всегда представляется возможным. Интерпретация произведения всегда обусловлена жизненным опытом читателя, уровнем культуры. В идеале, чтобы выйти за границы субъективного восприятия, читателю следует руководствоваться некими объективными методиками, которые, скорее всего, наработаны научной мыслью. Субъективность восприятия вполне способна стать объективностью, если она опирается на нечто «согласованное», общепринятое в научной среде, но для этого эта среда, как минимум, должна поделиться своими наработками с массовым читателем на доступном ему языке, что кажется чем-то не очень реальным.
Николай Степанович Гумилёв в статье «Анатомия стихотворения» писал: «…по определению Потебни, поэзия есть явление языка или особая форма речи. Всякая речь обращена к кому-нибудь и содержит нечто, относящееся как к говорящему, так и к слушающему…
…Теория поэзии может быть сравнена с анатомией, а поэтическая психология – с физиологией…»
В качестве примера анатомического разбора возьмём стихотворение Николая Гумилёва «Основатели», которое при беглом чтении кажется простым и понятным…

Дух волчицы витает над лесом, Ромул и Рем строят планы относительно преобразования дикого, глухого места. Оперная бравада героев, будто громко в зал произносящих речитатив на фоне нарисованной горы, преображается на слове «цирк», а вскоре рассыпается, споткнувшись о «могильные склепы». Слово «цирк» размыкает границы стихотворения, оно – будто камень на пути Ромула и Рема. Пойдёшь налево – коня потеряешь, направо… в современном контексте этот «камень» подобно железнодорожной стрелке переводит интерпретацию с одного пути на другой. Слово «цирк», утратившее признак нерусского происхождения и стилистически не выделяющееся на фоне русской лексики, в стихотворении приобретает неожиданную коннотацию: цирк – «дом, открытый для всех».
«Город, как солнце», «Здесь будет цирк» и «Но надо поставить ближе к дому Могильные склепы» – силлогическая цепь. Мерцающая фабула без выбора в пользу той или иной интерпретации, недоумение читателя сменяется желанием списать неловкие моменты на неопытность поэта и покинуть помещение.
Глаголы совершенного вида, подчеркивающие результативность действия, передают динамику борьбы, напряжённость повествования. Диалог, единство времени, места и действия – композиция классической трагедии. В диалоге, напоминающем оперный речитатив (есть признак нарочитого литературного говорения), просматривается элемент античной трагедии, завязанный на развитие действия. Слово «цирк» является нервным центром, солнечным сплетением организма «Основатели». Первое значение, которое приходит на ум: цирк – это цирк. Цирк – веселье, шум, хаос, клоунада, клоуны Бим и Бом… лёгкая интонация застывает на последней строке – веселье на крови? Блоковский клюквенный сок… Ещё одна интерпретация: город как солнце, где «цирк – дом наш» и «могильные склепы ближе к дому» – опять парадокс. Как не вспомнить загадочную эйдолологию Гумилёва! Политически – это отказ от военной доктрины, нет границ – места и леса хватит всем, но могильные склепы ближе к дому… внешний враг становится внутренним и это уже цирк как хаос, где исключается понятие «враг», нечего отстаивать как своё, остаются лишь состязания в цирке или бесконечные олимпийские игры. Город солнца, открытость миру, мир без границ – была бы чудо какая утопия, если бы не беженцы из третьего мира (перефразируя). Так всё же – это литературный приём, в котором два синонима: могила и склеп «работают» в паре – «могильные склепы» или речевая ошибка, плеоназм, придавший «устрашающий» оттенок финалу стихотворения?
Не стоит оставлять без внимания и название стихотворения: «Основатели».
Основатели цирка? Это как основатели хаоса. Основатели циркуса или города… мелковато. Основатели страны, устроители земли – а как без этого? Основатели миропорядка, Демиурги… но они вполне заменяемы на других персонажей (на Бима и Бома, Чука и Гека, Икса и Игрека…). Если рассматривать стихотворение как формулу, предположить, что герои и местность – переменные, а цирк, город и склеп — константы, стихотворение приобретает черты интертекстуальности, где аналогами могли бы стать жития, предположим «Жития Ромула и Рема, основателей Рима» или жития основателей Киева…
Античность – сквозная тема в творчестве Николая Гумилёва, и поэт, вглядываясь в прошлое, смотрит на Россию, которую уже лихорадит между революциями. Подняться над историческим моментом, найти ответы… не этой ли целью руководствовался юный Гумилёв? Современное право вытекает из римского права, заглянуть в момент его зарождения – попытка проникнуть в «святая святых» возникновения современного общества и спроецировать знание на современность.
Вычитывая стихотворение построчно, вчитываясь и вслушиваясь в его музыку, можно увидеть и анатомию с физиологией стихотворения, и, может быть, даже почувствовать его душу, услышать, как стучит его сердце.
Впервые стихотворение «проявилось» в письме Валерию Брюсову от 22 января 1908г. из Парижа.

В следующем варианте изменились слова, но не ритмический рисунок…
«Глух» изменилось на «дик»; «Лес» на «Холм»; «Здесь будут стены» на «Город, как солнце» – акценты сохранены, и этот факт говорит о важности пауз – пропусков стоп в классическом размере, превративших его в дольник. Паузы как фигуры тишины стали художественным приёмом, направленным на повышение эмоциональной напряжённости и драматургии текста – «тёмная материя», которой вроде бы и нет. Как мы знаем, в музыкальных произведениях важны не только звуки, но и моменты тишины – паузы, и, если перенести это в поэзию, то можно сказать, что в стихотворении паузы – это стопы, которых нет; фигуры, нагруженные как идейно, так и эмоционально.
Итак, попытаемся проследить взаимосвязь ритма и смысла в стихотворении Николая Гумилёва «Основатели». Примечательно, что смысл стихотворения гармонично сочетается с этими «сбоями»…

Ромул и Рем _ взошли _ на гору.

Акцентировано слово «взошли» – тяжело взошли, тяжкой поступью, с одышкой и сбоем сердечного ритма.

Холм перед ними был дик _ и нем.

Пауза после икта, акцент на слове «дик».

Ромул сказал: _ _ «Здесь будет город».

Двойная пауза подчёркивает весомость заявления, это та тишина, что звенит перед объявлением войны, нечто безапелляционное – «сказал и точка!». Сверхсхемное ударение в центре строки в сочетании со звукописью: (сказал – здесь) – сз-зс, своеобразный жест, по силе равный действию, чему-то вроде воткнутого в землю клинка.
«Город, как солнце» – ответил _ Рем.

Город-город – полное единодушие, повтор как заклинание, выполняет лейтмотивную функцию, подчёркивая ключевое слово. В первом варианте стихотворения от 22 января 1908г. «здесь будут стены». Пауза акцентирует слово «ответил», то бишь согласился, вторит Ромулу – вторая скрипка! Риторическое восклицание: «Город, как солнце!» передаёт кульминацию чувств, на память приходит «Город Солнца» (итал. La città del Sole; лат. Civitas Solis) – утопия Томмазо Кампанеллы, и «Дети солнца» – пьеса Максима Горького, поставленная в 1905 году, в чём проявляется оттенок политической полемики. Восклицание вступает в борьбу с оценочной лексикой второй строки «дик и нем» – сейчас плохо, а будет хорошо. Приём риторического повтора остался, но изменилась геометрия. Стены – это вертикаль, а солнце – окружность. Цирк, арена цирка – круг, и теперь город солнца и цирк в одной геометрической парадигме.
Солнце выступает в качестве символа, неисчерпаемого в толковании: это и центр, и самый лучший, единственный… Если лес – это стены, тепло и рубежи, то холм – возвышенность, естественная оборона. Концептуальное решение: город на холмах. Киев, Москва… – «франшизы» Рима?

Ромул сказал: _ _ «Волей созвездий

Две паузы в центре, парцелляция, утверждение. Воля небес, ретроспекция, возвращение в прошлое – связующее звено. Ромул – уважаемый человек, почитающий традиции.

Мы обрели _ наш древний почет».

В центре строки притяжательное местоимение «наш», безударный слог в предполагаемой стопе, но естественное ударение присутствует. Первая половина стихотворения заканчивается слабым утверждением: «наш» почёт. Обрели.

Рем отвечал: _ _ «Что было прежде,

Партию ведёт Рем, двойная пауза перешла к нему, теперь его рука сверху в словесном армреслинге, прежде – это до нас, ритмически – повтор сказанного Ромулом в пятой строке. Рем отвечал: «Что было прежде» – Ромул сказал: «Волей созвездий».

Надо забыть, _ _ глянем вперед»,

Укороченная строка – самая энергичная, слышится голос самурая. Рем дожимает Ромула, стратегическая перемена, можно всмотреться в лица, разглядеть ходящие на скулах желваки. Куда делся соглашатель из первой строфы?
«Здесь будет цирк _, – промолвил _ Ромул, –

«Промолвил» – тихо произнёс, неуверенно отстаивает свою позицию. Аллитерация (пРОМоЛвиЛ – РОМуЛ) максимально «привязывает» Ромула к смыслу: «молвит», может быть даже «молит». Ритмический повтор первой строки: «промолвил» аналогично «взошли» – та же тяжесть, одышка и сбой сердечного ритма. «Ромул и Рем взошли на гору» и «Здесь будет цирк, – промолвил Ромул», – ритмически идентичны, но в первой строке тяжесть падает на обоих, а в девятой фигурирует только Ромул. И опять это загадочное слово «цирк!». Всё же «циркус», если речь идёт о здании, оно больше соответствует эпохе. Целесообразность выбора слова «цирк» стоит под вопросом, его также можно заменить на «арена», сняв разночтения и убрав саркастический подтекст (цирк как синоним хаоса), однако «цирк» остаётся даже в издании 1918 года…

Здесь будет дом наш, открытый _ всем»,

Ритмический повтор второй и четвёртой строк, апелляция к прошлому согласию. Дом – уточнение, цирк не циркус, а способ существования, дом, в котором места хватит всем, в котором веселье и хаос…

«Но надо поставить _ ближе _ к дому

«Но» и «Мо» в следующей строке едва проговариваются – инерция текста заставляет скороговоркой вытеснять их из строк, невзирая на смену размера. Ближе! Без «Но» это продолжение речи Ромула, единство взглядов, братская беседа. «Но» – ключ к стихотворению: нет согласия между братьями, формула «Ромул и Рем» рассыпается противительным союзом «но». Это «но» отметает стоицизм, воинское приятие жизни и смерти, которое в последней строке кажется очевидным; всё, что до «Но» – утопия. Что это – предусмотрительность или умышленное устрашение как средство сдерживания весёлого города? Три варианта: предусмотрительность, устрашение, стоицизм.

Могильные склепы» – ответил _ Рем.

Последняя строка впитала в себя чуть ли не всю историю человечества, начиная с Каина и Авеля. За Ремом остаётся последнее слово, ему не нужно настаивать, он победил. Дом, открытый всем – это могильные склепы Ближе к дому, это когда внешний враг становится внутренним, это «цирк» в переносном значении. Рем ответил, Рем ответственный в этом предприятии, Рем основатель Рима…
Не основатели – Основатель!
Этим стихотворением Николай Гумилёв говорит читателю, что на уровне коллективного бессознательного меняются устоявшиеся правила, вводятся новые взаимоотношения: рождается новая этика и это «новое» звучит как отказ от своего дома, коммуна… общие радости. И общие горести! «Мы открываем свои дома» – это ли не хаос, на законных основаниях вторгающийся в твой дом? «Дом наш, открытый всем» как инверсия и силлогизм одновременно – это неограниченное количество интерпретаций! кажется, что все интерпретации верны и спорны одновременно. Как только пытаешься сделать окончательный вывод – он рассыпается в свете сомнений, и ты остаёшься наедине с чем-то простым и одновременно ускользающим, с чем-то на первый взгляд не предполагающим глубины, с чем-то из иного измерения. Любая интерпретация, будь то весёлый город: финал – склепы; героический (циркус): склепы; утопия Кампанеллы, реформаторство Столыпина, иезуитство Макиавелли, условность Иксов и Игреков… заканчиваются могильными склепами ближе к дому. Новый мир: «дом, открытый всем» равно могильные склепы «ближе».
Так всё же, Гумилёв приветствует могильные курганы во имя города солнца или предупреждает о грядущих потрясениях? Неизвестно. Всё кажется, что Гумилёв с копьём иронии то скачет, то поник… и градус копья по отношению к земле то пропадает, то чуть ли не вертикально разит врага – весь спектр иронии скрыт в этом стихотворении – от наивного умиления до беспредельного сарказма. Эмоциональное впечатление от стихотворения выглядит так: переврал миф, сарказм, провидец, случайно получилось, остряк, воин-стратег. Из них лидируют «воин-стратег» и «переврал миф», но ни в том, ни в другом случае не чувствуется иронии или веселья! Они похожи – голоса двух персонажей, один – имперского утописта и демагога Ромула, второй – вольтерьянца и хитреца Рема, а третий – третий принадлежит Николаю Гумилёву… и именно в третьем голосе чудится то ли едкая ирония, то ли гомерический смех. Однозначного ответа нет!
Стихотворение «Основатели» можно рассматривать как пример интегральной поэзии, предполагающей некий диапазон ответов на поставленный в произведении вопрос, а не один чёткий ответ. И оно же – пример сотворения современной мифологии, способной, подобно магическому кристаллу, освещать тайное и проникать в метафизику происходящего.

Примечание:
Светлана Крюкова – поэт, эссеист. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького. Автор стихотворных книг «Интерактивное небо» (2018), «Это неОбо мне» (2023), «Под небом Древней Греции» (2023). Стихотворения, эссе публиковались в различных журналах, альманахах.