Из Антологии верлибра

Антологии верлибра в СССР, а затем в Российской Федерации достаточно известны. В 1988 году. выходит первый такой сборник, «Белый квадрат»: Вл. Бурич, К. Джангиров, В. Куприянов, А. Тюрин». В 1989 году новая антология верлибра, «Время Икс», где представлены 18 авторов. В 1991 году – появилась обширная «Антология русского верлибра», где уже 360 поэтов. Хорошо бы проследить дальнейшую судьбу каждого из них! Эти три книги составил и издал замечательный Карен Джангиров.
В 2019 по материалам двадцати пяти Фестивалей свободного стиха, проходивших с 1990 года, «Современный русский свободный стих» в 2-х томах, составители Юрий Орлицкий и Анна Орлицкая. Это довольно объемный сборник, в котором представлены верлибры более 200 поэтов. Далее, в 2021 году в издательстве «Воймега», составитель Лилия Газизова, антология «Современный русский верлибр», которая включила в себя произведения 52 авторов, они, по замыслу составителя, отражают большинство направлений этого жанра. Это все книги, вышедшие в Москве. Наконец, в 2022 году в Иркутске выходит сборник стихотворений «Свободные стихи. Антология современного иркутского верлибра»: / Сост. и предисловие. А. Морс и С. Михеева. – : Иркутское региональное представительство Союза российских писателей ; изд-во «Востсибкнига», 21 автор. Верлибр прирастает Сибирью.
В 2000 году мне удалось выпустить в Германии в издательстве «Алкион» (Alkyon Verlag) небольшую двуязычную антологию русского свободного стиха «Куда идет тополь в мае?» (Wohin streitet die Pappel in Mai?). До этого еще в 80-е годы прошлого века я составил в Литературном коллоквиуме Западного Берлина антологию, куда включил русских поэтов с начала ХХ века. Она была переведена на немецкий язык, но не вышла, не одобрили немецкие слависты, в частности, меня упрекнули, зачем я включил в нее «никому не известного Николая Константиновича Рериха».
В 2023 году в канадском издательстве EXIL Edition, Toronto, вышла антология RHITHM and FREE VERSE across the SLAVIC BELT – куда вошли авторы свободного стиха «славянского пояса», русские и хорватские поэты, переводчик Даша Нисула, профессор-славист из Западного Мичиганского университета (США).Так что русский верлибр прирастает не только Сибирью. Мои книги в недавнее время появились в Индии на языке телугу, в Германии, Сербии, Сербской республике, Швеции. В Швеции отдельными сборгиками вышли верлибры Владимира Бурича, Геннадия Алексеева, Арво Метса, все трудами переводчика русской литература Алана Асаида.
Если предыдущие коллективные сборники содержали стихи наших современников, то в мини–антологии внутри моей «Книге о верлибре» представлены поэты, начиная с обнаруженного Максимом Амелиным «первого русского верлибриста» Михаила Собакина, текст, написанный в 1738 году, «за 20 лет до возникновения первого европейского верлибра вообще» (Максим Амелин). Конечно, ни Собакин, ни перелагатель Псалмов Александчр Сумароков слова «верлибр» не ведали. Не чествовал его и Владимир Бурич. Поэт Алексей Бельмасов из Ленинска-Кузнецкого предлагал нам симпатичную «словицу»: «Словица – это стихотворение, застегнутое не на рифму, а на образ. Это организм из слов, одухотворенный и наполненный светом. В природе слова, как и люди, тянутся друг к другу. Чтобы жить вместе, чтобы насыщать мир новыми красками, новыми смыслами. По существу, любое словосочетание может являться словицей, если в нем присутствует дух и поэзия. Поэтому количество словиц в природе – бесконечно. Словицы рождаются, но не умирают. Они лишь уходят в тень человеческой памяти. Если внимательно всмотреться в материю человеческой речи, можно увидеть, что она сплошь соткана из словиц…» (Бельмасов А. Словицы // Городская газета (г. Ленинск-Кузнецкий), 2004, № 85–86 (29 мая).
Привьется ли «словица» как термин, но верлибру пока приходится доказывать себя не терминологически, а через прецеденты, что я и хотел показать здесь хотя бы вкратце. Я всегда утверждал, что примеры русского свободного стиха необходимо давать уже в школе – как часть нашей русской стиховой культуры.

Александр Сумароков

(1717–1777)

Переложение Псалма 4 (отрывок)

Когда взываю я къ тебе оправдающій мя Боже,
Творящій мне въ тесноте пространство;
Помилуй мя и услыши молитву мою!
О вельможи! доколе честь моя ставится мне бесчестіемъ?
Доколе любите суетныя вымыслы?
Увидите, яко творитъ Господь чудеса надъ своимъ преподобнымъ,
И слышитъ ево взывающа
Бойтеся и не согрешайте!
Буди слово его, во время вашихъ совещаній, въ сердцахъ вашихъ:
А вы успокойтеся!
Жертвуйте, жертвою праведною,
И уповайте на Господа!
Многія глаголютъ тако: кто явитъ намъ время лутче сего времени:
Ты, Господи явиши, светомъ лица Твоего:
Ты дашъ веселіе сердцу моему,
Паче изобилія пшеницы и вина.
Засну спокойно;
Ибо тобою жилище мое безопасно будетъ.

Изъ первой части 9 Псалма

Возблагодарю тя Господи всемъ сердцемъ моимъ,
И повемъ чудеса твои:
Возвеселюся и возрадуюся о тебе,
И воспою имени твоему, вышній.
Когда враги во бегство обратятся;
Падутъ и погибнутъ передъ лицемъ твоимъ.
Сотворилъ ты судъ и вступился за меня:
Ведъ еси на престоле яко судія праведный:
Изобличалъ ты народы и казнилъ беззаконныхъ,
И истребилъ на веки имя ихъ:
Равалины обителей вражіихъ вечно не устроятся:
Память ихъ исчезла.
А ты Господи пребываеши,
На престоле во веки,
Судити вселенной по истинне,
И народамъ по справедливости.
Господи ты уподобленнымъ попертому праху прибежище,
Прибежище во время ихъ незщастія.
Познавающія имя твое, уповаютъ на тебя;
Ибо ты ищущихъ тебя не оставиши.
Возыграйте господу живущему въ Сіоне:
Поведите во языцехъ дела его!
Взыскиваетъ онъ пролитыхъ кровь и памятуетъ о ней:
И вопля утесненныхъ не забываетъ.
Помилуй мя Господи: зри гоненіе враговъ моихъ:
Ты, который вознесъ меня отъ вратъ смерти!
Да возвещу хвалу тебе во вратахъ Сіона.

Василий Розанов

(1856–1919)

Близки к верлибру многие записи Василия Розанова, не претендующие на «стихи», иногда он и располагает свой текст «построчно», продолжая далее уже линейно, прозой:

Молитва – или ничего.

Или:

Молитва – и игра.
Молитва – и пиры.
Молитва – и танцы.
Но в сердцевине всего – молитва.
Есть «молящийся человек» – и можно всё.
Нет «его» – и ничего нельзя.
Это мое «кредо» – да сойду с ним в гроб…

Я начну великий танец молитвы. С длинными трубами, с музыкой,
со всем: и все будет дозволено, потому что все будет замолено.
Мы всё сделаем, потому что после всего поклонимся Богу. Но не
сделаем лишнего, сдержимся, никакого «карамазовского»: ибо и
в «танцах» мы будем помнить Бога и не захотим огорчить Его.
(Из «Уединенного», 1912)

Но и этот пример нельзя назвать «сакральным», хотя он о молитве, но не молитва. «Еретическая словарная статья» о молитве с пояснениями и призывом к «танцу» и «поклонению».

Николай Константинович Рерих

(1874–1947)

Тогда

Ошибаешься, мальчик! Зла – нет.
Зло сотворить Великий не мог.
Есть лишь несовершенство.
Но оно так же опасно, как то,
что ты злом называешь.
Князя тьмы и демонов нет.
Но каждым поступком
лжи, гнева и глупости
создаем бесчисленных тварей,
безобразных и страшных по виду,
кровожадных и гнусных.
Они стремятся за нами,
наши творенья! Размеры
и вид их созданы нами.
Берегися рой их умножить.
Твои порожденья тобою
питаться начнут. Осторожно
к толпе прикасайся. Жить трудно,
мой мальчик, помни приказ:
жить, не бояться и верить.
Остаться свободным и сильным.
А после удастся и полюбить.
Темные твари все это очень
не любят. Сохнут и гибнут
тогда.

Послан

Не подходи сюда, мальчик.
Тут за углом играют большие,
кричат и бросают разные вещи.
Убить тебя могут легко.
Людей и зверей за игрою не трогай.
Свирепы игры больших,
на игру твою не похожи.
Это не то что пастух деревянный
и кроткие овцы с наклеенной шерстью.
Подожди – игроки утомятся, –
кончатся игры людей,
и пройдешь туда, куда
послан.

В танце

Бойтесь, когда спокойное придет
в движенье. Когда посеянные ветры
обратятся в бурю. Когда речь людей
наполнится бессмысленными словами.
Страшитесь, когда в земле кладами
захоронят люди свои богатства.
Бойтесь, когда люди сочтут
сохранными сокровища только
на теле своем. Бойтесь, когда возле
соберутся толпы. Когда забудут
о знании. И с радостью разрушат
узнанное раньше. И легко исполнят
угрозы. Когда не на чем будет
записать знание ваше.
Маленькие танцующие хитрецы!
Вы готовы утопить себя
в танце.

Осип Мандельштам

(1891–1938)

Нашедший подкову
(Пиндарический отрывок)

Глядим на лес и говорим:
– Вот лес корабельный, мачтовый,
Розовые сосны,
До самой верхушки свободные от мохнатой ноши,
Им бы поскрипывать в бурю,
Одинокими пиниями,
В разъяренном безлесном воздухе.
Под соленою пятою ветра устоит отвес, пригнанный к пляшущей
палубе,
И мореплаватель,
В необузданной жажде пространства,
Влача через влажные рытвины хрупкий прибор геометра,
Сличит с притяженьем земного лона
Шероховатую поверхность морей.
А вдыхая запах
Смолистых слез, проступивших сквозь обшивку корабля,
Любуясь на доски,
Заклепанные, слаженные в переборки
Не вифлеемским мирным плотником, а другим –
Отцом путешествий, другом морехода,–
Говорим:
…И они стояли на земле,
Неудобной, как хребет осла,
Забывая верхушками о корнях
На знаменитом горном кряже,
И шумели под пресным ливнем,
Безуспешно предлагая небу выменять на щепотку соли
Свой благородный груз.
С чего начать?
Всё трещит и качается.
Воздух дрожит от сравнений.
Ни одно слово не лучше другого,
Земля гудит метафорой,
И легкие двуколки
В броской упряжи густых от натуги птичьих стай
Разрываются на части,
Соперничая с храпящими любимцами ристалищ.
Трижды блажен, кто введет в песнь имя;
Украшенная названьем песнь
Дольше живет среди других –
Она отмечена среди подруг повязкой на лбу,
Исцеляющей от беспамятства, слишком сильного одуряющего запаха,
Будь то близость мужчины,
Или запах шерсти сильного зверя,
Или просто дух чобра, растертого между ладоней.
Воздух бывает темным, как вода, и всеЈ живое в нем плавает, как рыба,
Плавниками расталкивая сферу,
Плотную, упругую, чуть нагретую, –
Хрусталь, в котором движутся колеса и шарахаются лошади,
Влажный чернозем Нееры, каждую ночь распаханный заново
Вилами, трезубцами, мотыгами, плугами.
Воздух замешен так же густо, как земля:
Из него нельзя выйти, в него трудно войти.
Шорох пробегает по деревьям зеленой лаптой,
Дети играют в бабки позвонками умерших животных.
Хрупкое летоисчисление нашей эры подходит к концу.
Спасибо за то, что было:
Я сам ошибся, я сбился, запутался в счете.
Эра звенела, как шар золотой,
Полая, литая, никем не поддерживаемая,
На всякое прикосновение отвечала «да» и «нет».
Так ребенок отвечает;
«Я дам тебе яблоко» – или: «Я не дам тебе яблоко».
И лицо его – точный слепок с голоса, который произносит эти слова.
Звук еще звенит, хотя причина звука исчезла.
Конь лежит в пыли и храпит в мыле,
Но крутой поворот его шеи
Еще сохраняет воспоминание о беге с разбросанными ногами –
Когда их было не четыре,
А по числу камней дороги,
Обновляемых в четыре смены,
По числу отталкиваний от земли пышущего жаром иноходца.
Так
Нашедший подкову
Сдувает с нее пыль
И растирает ее шерстью, пока она не заблестит.
Тогда
Он вешает ее на пороге,
Чтобы она отдохнула,
И больше уж ей не придется высекать искры из кремня.
Человеческие губы, которым больше нечего сказать,
Сохраняют форму последнего сказанного слова,
И в руке остается ощущение тяжести,
Хотя кувшин наполовину расплескался, пока его несли домой.
То, что я сейчас говорю, говорю не я,
А вырыто из земли, подобно зернам окаменелой пшеницы.
Одни
на монетах изображают льва,
Другие –
голову.
Разнообразные медные, золотые и бронзовые лепешки
С одинаковой почестью лежат в земле,
Век, пробуя их перегрызть, оттиснул на них свои зубы.
Время срезает меня, как монету,
И мне уж не хватает меня самого.
(1923 г.)

Николай Заболоцкий

(1902 – 1958)

Искусство

Дерево растёт, напоминая
Естественную деревянную колонну.
От нее расходятся члены,
Одетые в круглые листья.
Собранье таких деревьев
Образует лес, дубраву.
Но определенье леса неточно,
Если указать на одно формальное строенье.
Толстое тело коровы,
Поставленное на четыре окончанья,
Увенчанное храмовидной головою
И двумя рогами (словно луна в первой
четверти),
Тоже будет непонятно,
Также будет непостижимо,
Если забудем о его значенье
На карте живущих всего мира.
Дом, деревянная постройка,
Составленная как кладбище деревьев,
Сложенная как шалаш из трупов,
Словно беседка из мертвецов,–
Кому он из смертных понятен,
Кому из живущих доступен,
Если забудем человека,
Кто строил его и рубил?
Человек, владыка планеты,
Государь деревянного леса,
Император коровьего мяса,
Саваоф двухэтажного дома,–
Он и планетою правит,
Он и леса вырубает,
Он и корову зарежет,
А вымолвить слова не может.
Но я, однообразный человек,
Взял в рот длинную сияющую дудку,
Дул, и, подчиненные дыханию,
Слова вылетали в мир, становясь предметами.
Корова мне кашу варила,
Дерево сказку читало,
А мертвые домики мира
Прыгали, словно живые.

Даниил Хармс

(1905 – 1942)

Молитва перед сном

«Господи, среди бела дня
Накатила на меня лень.
Разреши мне лечь и заснуть Господи,
И пока я сплю накачай меня Господи
Силою твоей.
Многое знать хочу,
Но не книги и не люди скажут мне это.
Только ты просвети меня Господи
Путем стихов моих.
Разбуди мня сильного к битве со смыслами,
быстрого к управлению слов
и прилежного к восхвалению имени Бога
во веки веков».

Михаил Панов

(21 сентября 1920, Москва – 3 ноября 2001)

О Пушкине

Пушкин не знал пишущей машинки.
Пушкин не знал лифта.
Пушкин не знал пшенного концентрата.
Пушкин не смотрел телевизор.
Не только звукового, даже немого кино не знал Пушкин.
(А что не знал цветного, то это ему повезло.)
Пушкин не знал электрических звонков.
И ему приходилось, когда он приходил в гости,
Наверное, дергать веревку.
Или поворачивать штырь.
(Но, скорей всего, его заранее ждали,
Смотрели в окна, бежали навстречу
И радовались ему.)
Пушкин не знал хоккея, футбола и не забивал козла.
Но все-таки многое знал Пушкин.

Велимир Хлебников

Похожий на думающее облако.
Похожий на страстный сухой муравейник.
Похожий на исповедь кенгуру.
Похожий на философствующие часы.
Только на себя похожий.

Ночью

Приехали ночью, вкопали ЗИС-3.* К пяти замаскировали ее.
Не спалось. Я лежал на снегу под двумя задубелыми шинелями.
Слепо светили две звезды, да и те пропали.
Дышал, дышал на руки: от холода одеревенели.

Вспомнил: «Она пришла с мороза раскрасневшаяся…»
Родной для меня это стих! Это Блок!
(Книгу-то взводный, гад, зажилил, – думаю в полусне. –
А ведь нес ее от Кавказа… и всегда… как зеницу ока…)

Натаскиваю, натягиваю шинель, чтобы укрыться с головою.
Рвет ветер! Ко мне сочатся его ледяные потоки.
Медленно вырастает звук порывистый и воющий:
«Мессершмит»? Или может… нет, не «фокке-вульф».

Думаю о судьбе русского свободного стиха:
будущее – за ним. И совсем не бескрылый,
не безвольный, вранье: это стих глубокого дыханья,
яркости, крутизны. Блок давно уже это открыл.

К шести забылся. Резало от ремня и кобуры, неснятых на ночь.
В кармане тихо шелестели часы (трофейные, анкерные).
В семь ноль-ноль на высоте 120 и две десятых
Бешено и мертво застучали немецкие танки.
1942

Победа

Вечер умер.
Еще крошится бормотня в окопах.
Черствые шутки
из солдатского вещмешка:
– Ты, брат, башку
поверх окопа не суй.
Сделают тебе в набалдашнике дырку –
чем будешь ее затыкать?
…Посмеялись
и размыты,
разъяты весенней ночью… сном.
А утром!
Человек перескочил бруствер
и пошел по траве.
Днем. В рост. Спокойный.
Идет! Живой!
(Христос, идущий по водам… Чудо!)
Не верю! Остолбенел. Почему?!
Все во мне кричит…
Понял:
победа!
1945. Карпаты. После ухода немцев.

Декабрь сорок шестого

Кончилась громкая гибель!
Всюду, везде
ходят люди, не пригибаясь.
Не растут вокруг них
кусты стремительной смерти.
Не вздымаются до небес сады
из дыма, и пепла, и криков.
Не так уж страшно стало теперь
быть человеком:
можно не прикидываться, хитря,
кустом, землей, зверем, снегом, пустотой.
О вы! За много лет –
случайно не убитые,
по недосмотру живые!
Мир вам!
Пусть смерть, слепая, ищет вас –
а не вы ее!
Кончился грохот на западе и востоке.
Всем – мир!
Всем! А боль,
нестерпимая –
пусть она схлынет!
Отойдет!
Или хоть замрет, затаится…
Белые хлопья
падают, падают.
Забвенье.
Тишина. Снег.
1946

Ксения Некрасова

(1912–1958)

(Из книги судеб)

* * *
А земля наша прекрасна.
И, может быть, одинока
среди пламенных солнц
и каменно-голых планет.
И вероятней всего,
что сами мы –
ещё не выросшие боги,
живущие под воздухом целебным
на нашей зелёной
и сочной земле.

Весна

Босоногая роща
всплеснула руками
и разогнала грачей из гнезд.
И природа,
по последнему слову техники,
тонколиственные приборы
расставила у берез,
а прохожий сказал о них,
низко склоняясь:
«Тише, пожалуйста, –
это подснежники…»

* * *
Как мне писать мои стихи?
Бумаги лист так мал.
А судьбы разрослись
в надширие небес.
Как уместить на четвертушке небо?

Иван Буркин

(1919–2011)

Кстати

Окна заглядывают в глаза прохожих
и те обороняются
галстуками и шляпами.
Кстати о шляпах.
Шляпа является шляпой тогда,
когда она
окружает головокружение
и описывает англичанина.
В шляпе просторно тем,
кому тесно в кровати.
Шляпа отвечает на вопросы
биржи и банков.
Но вернемся к окнам. Они
переваривают улицу,
развивают любопытство,
настраивают нервы.
Кстати о нервах. Они
оплакивают зубы,
ограничивают разум и тот,
как разболтанное колесо,
слетает с оси
и катится к чертовой матери,
а потом в дурдом.
(Вот это эпопея!)
Кстати о дурдоме.
В нем вырабатывают дураков,
ибо без дураков нельзя быть умным.
Поэтому возвращаться к шляпам не стоит.

Часы

1
Часы поют
черную азбуку времени.

2
Это с детства
знакомое лицо.
Спокойное,
равнодушное,
холодное.
На нем двенадцать ран,
двенадцать ударов,
двенадцать шагов,
двенадцать узлов
двенадцать гнезд,
двенадцать голубей
моего времени.

3
Двенадцать этажей разочарования,
двенадцать ступеней к палачу,
двенадцать дверей в неизвестность,
двенадцать вопросов к Богу.

Александр Яшин

(1913–1968)

К тебе обращаюсь, душа моя

Когда меня еще не было,
поэзия существовала.
Поэзия останется,
когда меня уже не будет.
Она повсюду:
в природе, в людях,
во мне
и вне меня,
как световые лучи
и как радиоволны –
в атмосфере
и в космосе.

Стихи существуют и ненаписанные,
незарифмованные,
ненапечатанные,
еще не почувствованные никем,
как антимир,
и пока не уловленные,
как биотоки Вселенной.

А поэт – вроде приемника.
И если он настоящий поэт,
не сбитый с толку славой и наградами,
не чиновник, а человек,
думающий и страдающий,
он пропустит волны поэзии
через свою судьбу,
через свою душу.

Весь мир – поэзия.
И я обращаюсь к тебе, душа моя,
будь хорошим приемником,
чутким,
многодиапазонным,
всеволновым, как двадцатый век,
приглушена одна волна,
переходи на другую,
чтобы ощутить поэзию,
как биотоки людских сердец.

Юрий Левитанский

(1922–1996)

Воспоминанье о скрипке

Откуда-то из детства
бумажным корабликом,
запахом хвойной ветки,
рядом со словом полька
или фольга,
вдруг выплывает
странное это слово,
шершавое и смолистое –
канифоль.
Бумажный кораблик,
елочная игрушка
скрипочка,
скрипка.
Шумные инструменты моего детства –
деревянные ложки,
бутылки,
а также гребенки,
обернутые папиросной бумагой –
это называлось тогда
шумовым оркестром
и были там свои гении и таланты,
извлекавшие из всего этого
звуки,
потрясавшие наши сердца.
Я играл на бутылках,
на деревянных ложках,
я был барабанщиком
в нашем отряде,
но откуда
это воспоминанье о скрипке,
это шершавое
ощущенье смычка,
это воспоминанье
о чем-то,
что не случилось?

Владимир Солоухин

(1924–1997)

Как выпить солнце

Профаны,
Прежде чем съесть гранат,
Режут его ножом.
Гранатовый сок по ножу течет,
На тарелке красная лужица.
Мы
Гранатовый сок бережем.
Обтянутый желтою кожурой,
Огромный,
Похожий на солнце плод
В ладонях медленно кружится,
Обсмотришь его со всех сторон:
Везде ль кожура цела.
А пальцы уж слышат сквозь кожуру
Зерна –
Нежные, крупные,
Нажмешь легонько
(Багряна мгла!),
Кровью брызнули три зерна
(Впрочем, брызгаться тесно там –
Глухо и сочно хрупнули).
Теперь осторожно мы мнем и мнем
Зерна за рядом ряд.
Струи толкутся под кожурой,
Ходят, переливаются.
Стал упругим,
Стал мягким жесткий гранат.
Все тише, все чутче ладони рук:
Надо следить, чтоб не лопнул вдруг –
Это с гранатом случается.
Терпенье и нежность – прежде всего!
Верхние зерна – что?!
Надо зерна
Суметь
Достать в глубине,
В середине размять их здорово…
И прокусить кожуру,
И ртом
Глотками сосущими пить потом,
В небо подняв драгоценный плод
И
Запрокинув голову!
1960

Николай Панченко

(1924–2005)

У меня есть очень простая идея

У меня есть очень простая идея:
Я хочу, чтобы всем было хорошо.

– Твой Панченко, – говорят про меня, –
Хочет, чтобы всем было хорошо.
Но ведь так не бывает!

Чтобы всем хорошо, – говорят, –
Этого еще никогда не хватало на всех:
И если одним хорошо,
То оттого только,
Что другим плохо.

– О, – говорю я, –
Тогда хорошо, если плохо:
Тогда человеку хорошему
Никогда не должно быть хорошо.

– Я ведь тоже, –говорю я, –
Могу овладеть вашей логикой,
По которой все мы – более или менее –
Негодяи…
Но откуда вы взяли, – я продолжаю, –
Что хорошего не хватает на всех?
Это денег, которые вы делаете,
Не хватает на всех.
А хорошего,
чего вы не делаете,
Хватает, если не лить в эту воду жизни
Всю грязь нашего последовательного
Человекоустройства
Но скорее вы согласитесь, что вы негодяи,
Чем признаете, что всего хватает на всех.
Потому что негодяй – это хорошо:
Он берет, что близко,
И не опасается, что делает плохо.
– Конечно, – говорит он, – кому-нибудь
должно быть плохо,
Но сегодня моя очередь
Получать свое «хорошо».

Он говорит:
– такова жизнь полосатая,
И все мы в ней то антилопы,
то тигры. –
И когда ему хорошо, он улыбается тигром,
Мерзкой кошкой
С вонючей мышкой в зубах.

И нет для него большего мерзавца, чем тот,
Кто хочет, чтобы всем было хорошо.
И нет для меня большего мерзавца, чем он,
Когда он приближается ко мне, как зараза, –
тогда меня оставляет
терпение,
Тогда я, как и он, вдруг не могу ждать,
Чтобы стало всем хорошо,
И, опершись на ближайшую чашу весов,
Нарушаю
Уже почти совершеннее
Равновесие…
(День поэзии, 1981. С. 144)

Евгений Винокуров

(1925–1993)

* * *
Я весь умру. Всерьез и бесповоротно.
Я умру действительно.
Я не перейду в травы, в цветы,
В жучков. От меня ничего
Не останется. Я не буду участвовать
В круговороте природы.
Зачем обольщаться? Прах,
Оставшийся после меня, – это не я.
Лгут все поэты! Надо быть
Беспощадным. «Ничто» – вот что
Будет лежать под холмиком
На Ваганькове.
Ты придешь, опираясь на зонтик,
Ты постоишь над холмиком,
Под которым лежит «Ничто»,
Потом вытрешь слезу…
Но мальчик, прочитавший
мое стихотворение,
Взглянет на мир
Моими глазами.

Женщина

Весна. Мне пятнадцать лет. Я пишу стихи.
Я собираюсь ехать в Сокольники,
Чтобы бродить с записной книжкой
По сырым тропинкам.

Я выхожу из парадного.
Кирпичный колодец двора.
Я поднимаю глаза: там вдалеке, в проруби,
Мерцает, как вода, голубая бесконечность.
Но я вижу и другое.
В каждом окне я вижу женские ноги.
Моют окна. Идет весенняя стирка и мойка.
Веселые поломойни! Они, как греческие празднества,
В пору сбора винограда.
Оголяются руки. Зашпиливаются узлом волосы.
Подтыкаются подолы. Сверкают локти и колени.

Я думаю о тайне кривой линии.
Кривая женской фигуры!
Почему перехватывает дыхание?
О, чудовищное лекало человеческого тела!
Я опускаю глаза. Хочу пройти через двор.
Он весь увешан женским бельем на веревках.
Это – огромная выставка интима. Музей исподнего.
Гигантская профанация женственности.
Здесь торжествуют два цвета: голубое и розовое.
В чудовищном своем бесстыдном разгуле плоть
Подняла эти два цвета, как знамя,
Коварно похитив их у наивности.

Я пытаюсь все-таки прорваться на улицу,
Увернувшись от наволочки.
Я ныряю под ночную сорочку,
Я выныриваю так, что шелковые,
Чуть влажноватые чулки
Проволакиваются по моему лицу.
Я поднимаю глаза. Там, вдалеке, в проруби,
Как вода, мерцает голубая бесконечность.
Я облегченно вздыхаю.

Но вижу, что и там проплывает облако,
Округлое,
как женщина.
1962

Геннадий Алексеев

(1932–1987)

Вариация на тему печали

Печально я гляжу на настоящее
хотя многие, глядя на него,
просто умирают от смеха
печально я гляжу в будущее
хотя многие ждут его
как манны небесной
и на прошлое я поглядываю с печалью
хотя многие поминают его
только добром
ишь какой печальный нашелся! –
говорят обо мне многие –
выкинуть его из настоящего!
не пускать его в будущее!
отнять у него все прошлое!
пусть болтается
вне времени и пространства!
я слушаю и не обижаюсь:
многим ведь печаль недоступна
и они сердятся

В музее

У богоматери
было очень усталое лицо.

– Мария, – сказал я, –
отдохните немного.
Я подержу ребенка.

Она благодарно улыбнулась
и согласилась.

Младенец
и впрямь был нелегкий.
Он обхватил мою шею ручонкой
и сидел спокойно
Подбежала служительница музея
и закричала,
что я испортил икону

Глупая женщина.

* * *
Протяни руку,
и на твою ладонь
упадет дождевая капля.
Протяни руку,
и на твою ладонь
сядет стрекоза
большая зеленая стрекоза.
Только протяни руку
и к тебе на ладонь
спустится райская птица
ослепительной красоты.
настоящая райская птица!
Протяни же руку!
чего ты стесняешься –
ты же не нищий.

Постой минуточку с протянутой рукой,
и кто-то положит тебе на ладонь
свое пылкое восторженное сердце.

А если положат камень,
не обижайся,
будь великодушен.

P. S. Великодушие – вот чего нам всем сегодня не хватает!

Сергей Кулле

(1936–1984)

* * *
Человека, идущего по льду,
поддержите,
подледные струи!
Человека, летящего в небе,
поддержите,
конгресс небожителей!!
Человека, стоящего твердо
на твердой земле,
поддержите,
противные ветры!
А меня,
начиненного глупыми мыслями,
поддержите,
зачинатели всех начинаний
3 февраля 1983

P. S. «Счастье – помощь», утверждал в одном из своих верлибров Бертольт Брехт (перевод мой – В. К.):

О счастье

Чтобы выжить, необходимо счастье.
Без счастья
Не спастись никому от холода,
Голода, от людей.

Счастье – помощь.

Я был очень счастлив. Лишь потому
Я все еще жив.
Но, глядя в будущее, с ужасом сознаю,
Сколько еще мне понадобится счастья.

Счастье – помощь.

Силен – кто счастлив.
Крепкий борец и умный учитель
Тот, кто счастлив.

Счастье – помощь.

Иван Шапко

(1939–?)

Иван Шапко появился в середине 70-х в Москве проездом, был у Владимира Бурича и у меня. Оставил нам свои стихи, верлибры. Был очень стеснителен, ему было важно, как мы отнесемся к его опытам. Потом он писал, что уехал с Камчатки, где работал инженером на заводе, производившем рыбные консервы. У него была болезненная идиосинкразия на рыбу. И он был вынужден оставить эту работу. Последние известия о нем были таковы, что он выдавал лыжи на одном из горных курортов на Кавказе. На этом наша связь прервалась. Его верлибры публиковались в антологии «Время Икс» в 1989 году, потом его подборки были в моей мини-антологии «Другая традиция» в 1992 году, практически «невидимой», наконец, в изданной в Германии издательством «Алкион» двуязычной антологии «Куда идет тополь в мае» (“Wohin schreitet die Pappel im Mai”, Alkyon Verlag, Weissach im Tal ) в 2000 году. Его стихи остаются разговором одного из одиночеств со всем миром. Собеседник Гераклита и Полифема, он жил рядом с пробегающей мимо смертью, неосторожно заглядывая «по ту сторону жизни». Очень самостоятельный и странный голос из 70-х годов прошлого века. И некое кредо уже в его стихотворении:: «не о себе я / хотел сказать».

* * *
До сумерек сидели за столом.
Множество звезд оказалось счетным
и все они лежат
на одной прямой. Инвариантное время
было поставлено во главу угла.
В сумерках напоследок
страшную мысль произнес
собеседник вслух.
Незачем вставать из-за стола.
Молчим.
На осторожные слова решился –
– Гераклит,
но что бы мы делали, если бы
не родились?

* * *
Многочисленно тикающие часы
вот вам вектор пространства
Вырастает
красное дерево Это вечер
Неизбежность симметрий
слепая мысль
голая идея будущей печали
стремительно перебегает
от предмета к предмету
некоторых
еще нет
но синее небе уже летит
кто задумал
все это
смотрит

* * *
Перед подбежавшей к кому-то
смертью
испуганно зашептал
человеческие слова оправдания
случайный
прохожий.
В промежутках между ударами
грома
снова слышен шум дождя.
все ждет тебя солнце,
обнимающее лень
человека и животного.
Тебя – предателя жизни.

* * *
Воздух, воздух осенний воздух
пошел человек
Это я доносчик Богу
на себя и людей

* * *
Быстро я пролетел этот мир.
Кто-то крикнул о помощи…
…не о себе,
Не о себе я
хотел сказать

Константин Кедров

(р. 1940)

Перспектива

Летающая точка
перспектива
тополиного пуха
куда ты унесешь мое зрение
мир заполнен тополиными перспективами
роятся перспективы
вот скрестились два взгляда
но они невидимы
один не знает
что другой
смотрит в ту же точку
из другого пространства
я и не подозреваю
что иду навстречу тебе
и если удаляюсь
то часто неизвестно откуда
шаг –
и перспектива обнажена
вот встреча поезда с поцелуем
поезд выехал к югу
а поцелуй был направлен в север
столкновение неизбежно
но они прошли друг сквозь друга
не ведая друг о друге
аэроплан поднимался к луне
а наперерез устремился взгляд
в точке пересечения ничего не произошло
слабенькая вспышка
и аэроплан летит
перпендикулярно взору
зрачки роятся
роятся звезды
и тополиный пух
где кто куда откуда с кем никогда
быть может
пересечется
Лобачевский вычислил
неизбежность встречи
всего со всем
даже параллельные линии
встретятся в бесконечности
что уж говорить о непараллельных
летит пчела
унося перспективу в мед.

Вера Чижевская

(р. 1946)

В ритме паузы

Всего лишь черточка,
такая маленькая малозаметная черточка
между датами рождения и смерти…
Иной раз каменотес и высечь ее забывает.
Подумаешь, черточка!
Это всего лишь пауза,
в которую длится
существование человека.

Несостоявшееся предсказание

Ранним утром
к Ковшу Большой Медведицы
стали в очередь облака,
желающие напиться.
Но Ковш как сквозь небо провалился!
И облакам,
не пролившись дождем,
пришлось отправиться
в сторону горизонта.

Геннадий Красников

(р. 1951)

* * *
На старости лет
после серьезных занятий
чтения философии
сочинения умных стихов
споров
столкновений
углублений
стремления занять
не последнее место в обществе
выглядеть достаточно серьезным.

После приобретения
болезней суставов
сосудов –
вытащить из картонной коробки
старые юношеские верлибры
весьма несерьезные
и открыть неожиданно для себя
что в начале
мы знаем больше
чем в конце
(«Время Икс», 1991)

Евгений Брайчук

(р. 1948 )

* * *
Космический ветер
пронизывает наше сознание,
словно игольное ушко!
Оно – та самая пустота,
какой представляется Человек
в материальном мире
полей и энергий космоса…

* * *
Видеть, воспринимать, уличать, порочить –
Это и значит творить начерно.
Остается лишь переписать набело
С наскальной росписи собственного сердца.

Ведь отражение –
одна из форм цветения
полированного камня…

* * *
Самоанализ!
Когда смотришь в себя,
подкручивая окуляры хромосом,
и оттуда –
лицами, не больше размеров молекулы,
хмурятся и улыбаются только тебе
мириады предков…

Самоанализ сродни почету.

* * *
Помечая любимые стихи звездочкой
и помещая их на свод поэзии,
можно создать собственное звездное небо,
воспринимая основное как фон,
способный время от времени
выплескивать сгустки
горячей материи чувств…

Михаил Орлов

(1949 – 1986)

Стань вровень с собой

Стань вровень с собой.
У тебя в крови, в памяти есть все,
чтобы улучшить собственную природу,
сделать добрее чувства,
прозрачнее мысли.

Над тобой достаточно потрудились
поколения предков,
неисчислимые, как туман.
Теперь твоя очередь.
Поднимайся!
Расправь плечи!
Работай!
Смело гляди вперед.

Твоя очередь
спрашивать и отвечать.

Противоборство

На голой земле стоит мое голое сердце,
Ему дано отмеривать время,
и оно бьется, несмотря ни на что.
Осыпанное инеем и птичьим пометом,
освистанное всеми ветрами,
голое на голой земле,

оно сжимается в кулак
и наносит удар за ударом
в безмолвие.

Похожести

Птицы в утреннем лесу похожи на руки,
которыми причёсываются спросонья деревья,
выходящие из тумана.

Солнце похоже на чернильницу,
доверху наполненную золотыми кляксами,
С чистописанием оно не в ладах!

Тайна молчания состоит в том,
что оно похоже на размышление…

Валерий Липневич

(р. 1947)

Под звездным небом

холодноватое покалывание звезд
и черная
сосущая пустота
прижался к любимой
и успокоился:
уравновешена
бездна неба
пропастью женщины

Последний снег

Пухлая снежинка
опустилась в лужу,
сразу впитала её темноту
и стала невидимой.

Мягкими тополиными хлопьями,
не заботясь
о своей четкой и прекрасной форме,
равнодушно падали
мириады снежинок.

Переход к воде был неизбежен.
И стоило ль тратиться
на неповторимость,
особенность,
красоту?
На всё, что делает нас
соизмеримыми
с вечностью.

Всё еще живые

Добиваемся успеха.

Теряем
друзей.

Находим женщину.

Теряем
любовь.

Собираем вещи.

Теряем
свободу.

Копим деньги.

Теряем
сердце.

Наживаем годы.

Теряем
время.

Без времени,
без сердца,
без любви…

Но всё ещё живые.

Как?
Зачем?

Иван Ахметьев

(р. 1950)

* * *
Они думают:
если конец света,
то все дозволено.

Карен Джангиров

(1956–2022)

* * *
Я утверждаю, что рифма – категория государственная.
Что баррикады состоят исключительно из верлибров.
Мне не нравится гладь на тишайшем лице пионеров.
Мне по сердцу метель во взъерошенном взгляде Гавроша.
(«Белый квадрат», 1988)

* * *
Приходят люди
Уходят люди
Как сон приходят
Как сон уходят
А Человек остается
стоять неподвижно
у камня,
у дома,
у моря,
у дерева…

Наедине со своим
Отсутствием.

* * *
Буду

у трав
набираться умения
принимать
очертания ветра…
У гор –
так же легко и просто
рассевать в небе
птиц…

У рыб,
несущих мерцание моря,
учиться мыслить кристаллами…

Зеркало

мертвый
детеныш
моря

Наталья Румарчук

(1958 – 2023)

Крылья

Милый, я подметаю пол,
но мне мешают твои крылья.
Я убрала их в шкаф,
но они вываливаются из шкафа.
Я убрала их на антресоли
и подмела пол,
а перья собрала в совок.
Я пошла в магазин и купила молоко.
А когда вернулась,
тебя уже не было, и крыльев не было.
Ты улетел в Германию… в Китай…
А у меня чистый пол
и на столе бутылка молока.

* * *
Когда я просыпаюсь утром,
я сначала ничего не помню: ,
ни кто я,
ни где я,
ни какие заботы сулит мне нынешний день.
Но постепенно я вспоминаю всё-всё,
с первого дня Творенья.
…Как же мне не устать,
когда во мне все тысячелетия земли.

* * *
Между днем и днем ночь лежит,
как ничейная земля
между двумя странами
Ангелы сна на страже стоят,
как доблестные пограничники.

Евгений Степанов

(р. 1964)

Цивилизации

пауки
плетут всемирную паутину

муравьи
строят муравейники-небоскребы

пчелы
запасают тонны целебного меда

цивилизация насекомых
бросает вызов цивилизации людей
которые по-прежнему обожают убивать друг друга

Слова

деревянные слова
железные
алюминиевые
и вдруг
иногда
так все-таки бывает
человеческие

Лариса Йоонас

(р. 1960

* * *
Иногда я много работаю и мало сплю
и начинаю забывать свое предназначение
зачем для чего и ради каких целей
меня забросили в этот заснеженный город
вечной зимы
на краю бесконечного света
в бессмысленный круговорот ничтожных и мелких событий

что мне надо делать
кого спасать
во имя каких забытых идей
кто послал меня
не научив до совершенства
не придав мне уникальных качеств
забыв обо мне наконец
оставив меня на попечение
собственного угловатого тела
ограниченного разума
обстоятельств не благоприятствующих свершениям

если бы вспомнить

а пока ни шагу в сторону
на случай если
именно я держу этот мир.

Алексей Яковлев

(р. 1981)

* * *
Человек-функция
Индустриальной эпохи
Обнаружил функции во всей
Постиндустриальной эпохе.
У человека-функции
Случился постмодернизм сознания.

Человек-бит
Информационной эры
Добывает квантовую инфу,
Загружается в ноосферу.
Человек-бит
Обитает в грибнице истории.

У человека-подлежащее,
Как и у человека-сказуемое,
В Предложении с большой буквы
С обещанными знаками в конце –
Слово на языке.
Но оно, непременно, все это объясняет.

Майя-Марина Шереметева

Троллейбус верлибра

замер
прислушался
пошевелил усами
рифмы! ямбы!
сущие дети
загудел как жук
рванул с места
мимо раскрытых окон поэтической «Вены»
«верлейбус иного тролибра»
– сочинил он на ходу
для девушки в узеньких джинсах
———– но она была в наушниках

* * *
сестры сестры!
ласточки!
можно мне с вами
в разорванный воздух#

Илья Оганджанов

(р. 1971)

* * *
послушай как бьется сердце
его косолапые шаги
похожие на «да-да» и «нет-нет»
звучат то глуше то сильнее
будто кто-то идет за тобой по пятам
неотступно и неумолимо