Алексей Остудин

Невозможная встреча

Об авторе: Родился в 1961 г. Учился на филфаке Казанского государственного университета (1985-1990 гг.) и Высших литературных курсах при Литинституте им. М. Горького (1991-1993 гг.). Публиковался с 1978 г. в журналах «Новый мир», «Октябрь», «Смена», «Студенческий меридиан», «Дружба народов», «Юность», «ШО», «Сетевая поэзия», «Урал», «Сибирские огни», альманахах «День и ночь», «Истоки», «День поэзии», газетах «Литературная газета» и «Литературная Россия»,«Труд» и т.п. Выпустил 11 сборников стихотворений в издательствах Харькова, Киева, Петербурга, Москвы, Екатеринбурга и Казани. Участник ряда крупных российских
и международных литературных фестивалей. Соучредитель двух ежегодных казанских поэтических мероприятий, фестиваля имени Лобачевского и Хлебниковского фестиваля (2011-2017).
Продолжает жить в родном городе и в ус не дует.

Сотворение

Прошла гроза походкой гордой, ромашки поле замели –
упасть бы в них уткнувшись мордой, и слушать, как жужжат шмели,
Вселенной муравью казаться, прижавшись к лопуху щекой,
пока неполных восемнадцать, и мысли о такой, такой…

теперь покоя сердце просит, неровно бьётся по утрам,
как будто через медный носик на кухне протекает кран,
и я, вечернего разлива, протёр окно – да будет свет,
потом – в начале были сливы, бутоны будущих планет,

одной, историю ускоря, весь список галочкой пометь –
чихнул, и расплескалось море, нудистский пляж, земная твердь,
пока с объектами негусто, условия труда новы,
строительный мешает мусор – так выброси из головы,

за горизонтом тьма литая, кометы спят, поджав хвосты,
чего-то вроде не хватает, а вот, любимая, и ты
волну пушистую бодая, без мишуры от кутюрье,
красивая и молодая, не то, что некоторые.

Бессонница

Удачу за рукав ещё не поздно
поймать, переходящую на шаг,
из небосвода выдернуты звёзды –
и тусклый свет сочится сквозь дуршлаг,

во тьме хоть чёрта лысого облапишь,
и мамонта узнаешь по хвосту,
ребёнок разминает хлебный мякиш,
а ты педали давишь в пустоту,

товарищей десяток мой не робок –
до них у страха руки коротки,
взаимозаменяемы, бок о бок
покачиваемся, как поплавки,

где тлеющей листвы чадит кадило,
и вороньё катает в глотке ртуть,
красавице, что в замке разбудил я,
без поцелуя снова не уснуть,

в кармане димедрол, на всякий случай,
пружины подвели былую прыть,
всё правильно, хотя могло быть лучше,
не спится, значит, так тому и быть,

пусть сказка наяву не по зарплате,
порой знобит от мелких передряг,
подруга, хватит квакать на закате,
отдай стрелу и рядышком приляг.

Новобранец

Гром одет не по погоде, молния – наискосок,
расплетая ветки бродит в роще автоматный сок,
воздух, будто хворост ломкий – как дыханьем ни свяжи,
ночью в свежие воронки скатываются ежи,

выползти никак обратно, если дождиком прольёт,
если встретятся два брата, Недолёт и Перелёт –
кто страшней из них заспорят, и толчёным кирпичом
во широком минном поле земляника ни о чём,

юный воин смотрит строже на разрушенный блиндаж –
чудом выбрался, как ёжик, по горячке «Отче наш»
вспомнил сразу, без запинки, с автоматом на весу –
из волос торчат травинки, и кузнечик на носу.

Невозможная встреча

Пока мы плавали в портвейне, стоял фонарь, как в горле ком,
и пышногрудые сирени шептали соловьям: «велком»,
любимая, я случай редкий, найдёшь меня не без труда –
пять лепестков – одно на ветку соцветие, а мне тогда

во всём сопутствовала пруха – горелой спичкой из горсти
мог дописать Ван Гогу ухо, ночь на мякине провести,
в каких краях ни окажись мы, меняя клетки по одной,
я жертвую на склоне жизни последней пешкой проходной,

чтоб ты, далёкая, неловко Сансары замыкая круг,
утраченную мной сноровку, ну эту, вспомнила, а вдруг
момент сближенья просвистим мы, и души в праздной маете
губительно несовместимы, и всё не так, и мы не те,

хоть ты, обидевшись законно, сменила номер – ну и пусть,
по кипятку, без телефона, легко из душа дозвонюсь,
пусть ощутит былое тело какой творился кавардак –
как нам жилось и как хотелось, и вовсе не хотелось как.

Австралия

Молитвенное эхо в сводах храма
«хрущёвского» подъезда поутру –
как только, по ступенькам с телеграммой
проскачет почтальон, как кенгуру,

а у тебя цикорий в медной турке,
прибавишь огоньку и – всем привет,
не бумеранг, а плечики для куртки
цепляются в окне за шпингалет,

сорвёшься за продуктами по ссылке –
испуганная кошка обшипит,
ты словно джин в двухкомнатной бутылке,
где на посуде надпись «общепит» –

не то чтобы излишество, напротив,
умеренность такая не про всех,
с улыбкой до ушей комар-склеротик
забыл, что делать, на руку присев,

по-прежнему не ботаешь по фене,
оболтусы во двор зовут, как встарь,
футбольные ворота – два портфеля,
за ними Рай, и Пётр – его вратарь,

но песенка последняя не спета
за корешей, попавших под замес,
когда зима посмертной маской лета
глядит на землю с гипсовых небес.

Ремесло

Там, где пьяные избы повально,
слёзы катятся по образам,
мне кузнец подарил наковальню,
паутинкой её обвязав,

мир весенней погодой прополот,
занимая свободный просвет,
у цыган обменяю на молот
золотой полумесяца серп,

чтоб дрожали от звона такого
глухари, попадая в просак.
я подкову заветного слова
разогну и прибью на косяк,

перековывать не по зарплате,
мне милее орала мечи,
развязался язык мой – предатель,
даже подлое сердце – стучит,

я пол века тянул до получки,
и гостей не прошу к шалашу,
борзописец, дошедший до ручки,
поцелую и дальше пишу.

Пионерская «горько»

Первый месяц без весны, в лагере светло и колко,
здесь, где даже у сосны всё разложено по полкам,
жизнь в четырнадцать – отстой, но случилось мне, утырку,
со студенткой холостой, выпив пива, влезть в бутылку,

эти песни у костра, проводы весёлой смены,
а потом – стерня остра, и неубранное сено,
на поляне, при луне, вот взяла и захотела,
что у кошки на уме – не моё собачье дело,

но попробуй осади первый опыт в темпе вальса,
у вожатой на груди красный галстук развязался,
расставаясь насовсем, встретимся позднее вдруг мы,
как там – ВЛКСМ, подари мне эти буквы.

Весенний гардероб

Возмездие неотвратимо,
поэтому и хвост трубой,
я благодарная скотина,
и не согласен на убой,

умеренней к любимой похоть,
пора бы засыпать вальтом,
но – языком сперва процокать,
накинув на скаку пальто,

мне без подмётки сахар сладкий,
нашли в капусте – ну и пусть,
забыл слона в посудной лавке
но я за ним ещё вернусь,

родившись в клетчатой рубашке,
не побираюсь, как баклан,
мне, жителю многоэтажки,
плевать на лысины с Балкан,

на ваши конские скрижали,
мостов разжатых досвидос,
когда корма подорожали,
и цены задирают нос,

когда курить выходишь в майке,
проталины сосёт ручей,
порхают голуби, как лайки,
и небо – в копоти грачей.

Киммерия

Приморский городок, бакланов ругань,
забронзовевший пляж бульвара перед,
где волны соревнуются друг с другом
какая дальше выскочит на берег,

поджарый кипарис настропалился
за облака, да корни не пустили,
пятиэтажки в брызгах барбариса
и здание суда в барочном стиле –

вокруг шипит акация пивная,
сдувает ветер бабочек с порога,
цепную карусель напоминают
весы у правосудия слепого –

водружена ещё при Лиге наций
скульптура, нам же весело и просто
вокруг Фемиды по небу кататься
распутывая цепи с перехлёстом,

не то, чтобы друг другу стали ближе,
не все, достигнув цели, уцелели,
когда бы, заигравшись цепью рыжей,
не зареклись от этой карусели,

просвечивали уши, как физалис,
дневные лампы чаек трепетали,
а мы крутились и не зарекались
от нищеты и будущих баталий –

как разобраться вдруг чего мы стоим,
куда и кем вдоль берега ведомы,
где море целый день шуршит прибоем
довольно потирающим ладони.

Питер в плюсе

Задев берёзу, локоть свёз
и, заблудившись в птичьем гаме,
сдуваешь с неба крошки звёзд
потрескавшимися губами,

мороз по-прежнему не дюж,
и оттепель невыносима,
и в зеркалах павлиньих луж
распущены хвосты бензина,

чтоб воду в ступе не толочь
душа обязана трудится,
над книгой коротаешь ночь,
поэтому неважно спится,

важнее до звонка успеть,
и крепким яблоком за партой
за переписанный конспект
делиться с юной Клеопатрой,

чтоб не водилась с тем дрыщём,
пока совсем не отупели,
с ней прогуляешься ещё
по городу под звон капели,

когда все помыслы чисты,
и голуби танцуют польку,
и не разводятся мосты –
зима не кончилась поскольку.

Последний штурм

Прикинешь – вот и жизнь прошла вторая,
и третья наготове, тут как тут,
тебе ещё не раз ходить по краю,
где яблони свинцовые цветут,

враги всегда, чем кажется, умнее,
не зря земля круглее колеса,
а кто на танке ездить не умеет –
до старости катанья комиссар,

пошла вразнос пехота аккуратно,
часов войны последних нервный тик,
разносим в пух и прах большой курятник
пока горластый самый не притих,

сейчас бы минералки на сиропе,
что за победу нам не повредит,
и чокаемся шлемами в окопе,
когда совсем низёхонько летит.

Сумерки в Париже

Как вечер кальвадосом ни тяни,
летит и в лужу шлёпается звонко
кленовый лист отцовской пятерни
отстав от непослушного ребёнка,

с Монмартра веет музыкой босой,
привет, рассадник живописи храброй,
где над душой стоит не смерть с косой –
Коко Шанель в халатике со шваброй,

вдоль Сены прогуляешься чуток,
а там товарищ плещется – не наш ли,
и, кажется, вот-вот сползёт чулок
с озябшей ножки Эйфелевой башни.