Любовь Шашкова

По тургеньским рыжим склонам

Об авторе: Шашкова Любовь Константиновна родилась в 1951 г. в Беларуси. С 1971 г. живет в Казахстане. Окончила факультет журналистки КазГУ. Работала в газетах Темиртау, редактором литературной редакции Казахского радио, издательства «Жазушы», литературным консультантом СП Казахстана, обозревателем по культуре газеты «Казахстанская правда». С 2003 г. – в журнале «Простор», сейчас зам. главного редактора. Член Союза писателей СССР и Казахстана с 1990 г. Автор более десяти книг поэзии, переводов, документальной прозы и публицистики. Стихи, статьи, очерки, эссе публиковались в журналах «Простор», «Нива», «Томские Афины», «Полымя», «Нёман» (Минск), «Юность» (Москва). Заслуженный деятель Казахстана, народный писатель Казахстана.

Тау-Тургень

Клубится по горам туман,
Проволглый день ввергая в морось.
Но ты в его просветы глянь:
То не осенний поздний морок, –

То влага, то дожди весны,
Что гонят и торопят зелень,
И облак будущей листвы
Уже светлеется сквозь темень.

И вон, отряхивая дождь,
Урюка ветки задрожали.
И это зарожденья дрожь,
И это мир в его начале.

И раздвигая полог мглы,
Блеснув небесными очами,
Луч первый кончиком иглы
Прошил пространство меж горами.

И вот уж край небес задет,
Захвачены холмов престолы,
Еще чуть-чуть – и хлынет свет,
И озарит холмы и долы!

Пора барбариса

1.
Над шумливой речкой склоны
Рыжим пламенем взялися.
Мир, вчера еще зеленый,
Входит в пору барбариса.

В пору позднего тепла,
На зиму запасов бренных.
Чтоб и дальше жизнь текла
С терпким привкусом осенним.

2.
В путанице диких веток
Мир колюч и фиолетов.
В нем горит шиповник жарко,
Рясна спелая боярка.

Сквозь колючки продираюсь:
То повинность или радость?
То забава иль забота?
Чу! Свистит на ветке кто-то:

– Эй, подружка, не неиствуй!
Первый заморозок стукнет,
Облетят шальные листья –
Станут ягоды доступней.

Ты права, ведунья-птаха,
Ведь и мне в предзимье этом
Откровенье поздних ягод
Драгоценнее, чем летом.

3.
По тургеньским рыжим склонам
Вьется вниз ребячий гомон
И бурлит, сливаясь с речкой,
И течет под небом вечным.

Длить и длить бы эту связь
Беспечальных светлых звуков,
Чтоб играя и смеясь
Жизнь перетекала к внукам.

* * *
Что ты летаешь, дурная ворона,
Грузно, лениво паря на весу?
Странно мне слышать твой скрип похоронный
В этом пронизанном солнцем лесу.

Сосны вон тянутся к небу поближе,
Что ж среди них ты возносишь свой карк?
Или ты видишь, чего я не вижу –
Следом за солнцем густеющий мрак?

Или ты знаешь, чего я не знаю? –
Ор бесконечный вязнет в ушах…
Ворон ли вещий, ворона ль дурная, –
Душу пронзающий страх.

Там, где деревянный дом

1.
На предгорьях в пояс травы,
В воздухе медынь разлита.
Ангел левый, ангел правый –
И Георгий, и Никита.

Держат детские ладоши
Две руки моих открытых.
Мир заведомо хороший,
Где Георгий и Никита.

И конца нет у дороги.
Поспособствуй, Боже правый,
Вот Никита и Георгий.
Сохрани их. И направь их.

2.
Там, где деревянный дом,
Где горы высятся кругом,
Где шумит под боком речка, –
Утро всходит на крылечко.

Лучик солнца – зайцем – скок
От дверей – на потолок,
А потом к Никеше с Гошей:
Выходите, день погожий!

Выходите, хватит спать!
Не проспите, братцы, лето,
Начинайте-ка планету
О-би-ха-жи-вать!

Человек

Наш УАЗик трясся в барханах на границе с Китаем.
Жуматай, оттопырив губу, всезнающе глаголил:
„Американские астронавты Ирвинг и Дьюк,
Побывав на Луне, стали проповедниками.
Ощутив великое безмолвие Космоса,
Они поверили в Бога“.
Я видела лунный пейзаж
С его пустынными кратерами
В песках Алтынколя.
Я видела песчаные барханы
С верблюжьей колючкой, вцепившейся в небо,
С узлами саксаула, завязанными на память
О том, что и в этой пустынной пустыне
Продолжается Жизнь.
Я видела лунный пейзаж Алтынколя
И я поверила в Человека.
Человек живет в песчаной пустыне
У самого синего озера,
Разговаривает с рыбами, рыжей лисицей,
Вараном, скользнувшим по гребню бархана,
И слушает, о чем шепчет песок,
О чем переговариваются звезды.
Человека зовут дед Григорий.
Он ловит удочкой рыбу – ему ее много не надо.
А до этого ловил нарушителей границы,
Выходя с ними один на один
в безмолвных барханах.
А еще раньше
Он прошел войну от Орши до Кенигсберга
(Сейчас этот город зовется Калининградом).
А потом он ловил нечистых на руку
Председателей колхоза,
Шумел на собраниях,
Заработал два инфаркта.
И на восьмом десятке лет ушел на пенсию
К озеру Алтынколь – ловить рыбу,
Слушать шепот песка,
Ночной разговор звезд
И транзистор марки „ВЭФ“,
Подаренный ему пограничниками
За надежную охрану
Юго-Восточных рубежей Родины.
Транзистор несет в барханы
Слова из большого мира:
…Звездные войны…
…Односторонний мараторий…
…Ядерные испытания…
Эти слова способны наполнить холодом
Самую жаркую пустыню,
Заглушить шепот песка
И негромкий голос Григория.
Он говорит: „Ужасно хочется жить.
Умрешь, а что там? Холодная бездна.
А рай здесь – на земле,
Вот под этим деревом, у этого озера“.
Он говорит, и его
В великом безмолвии слушает пустыня.
Золотой денежкой блестит на ней озеро,
Мальки ходят у берега,
Тычутся носом в ладони,
Шумит карагач листвою,
Будто сыплет словами,
Соглашаясь с Григорием.
Он говорит: „Дожить бы до нового века,
Чтоб самому увидеть,
Какой она будет – Жизнь…“
И карагач кивает:
– Дожить бы…

Что же ты, Жуматай,
Этих слов не расслышал?

Герань

… И разбудит утром ранним
Детства незабытый дар –
Солнце с запахом герани,
В занавесках алый шар!

Кто легчайшими перстами –
К лепесточку лепесток –
Собирал живое пламя
В этот огненный цветок?

Чтобы ангел поднебесья
Средь невидимых дорог
Со своею тихой песней
Заглянул на огонёк.

Чтобы миром, чтобы ладом,
Весь налитый солнцем всклень,
Под его святым приглядом
Начинался новый день.

Чтоб, как шар герани полный,
Он светился изнутри
Неизбывно щедрым полднем,
Лаской позднею зари.

Чтоб семейное преданье
Длилось в книге бытия:
Детство. Алый шар герани.
Ангел. Бабушка. И я.

* * *

Смотри – ты сказала –
Звезда над аулом большая…
А мы себе жили, звезды этой не замечая.
А мы – по квартирам, большие,
Бездомные дети.
Над Алма-Атою – над нашим аулом –
Звезда твоя светит.

Лови – ты сказала –
Звезду, словно теннисный мячик…
Над Алма-Атою звезда одинокая плачет.
Такой вот курьезный,
Такой непредвиденный случай…
Но сердце слепое
Уже уколол ее лучик.

И жжет мне ладони
Сыпучая горстка пророчеств…
– Ay! – над аулом
Пылает звезда
Среди ночи!

* * *
…И вздрогнешь над прочитанной строкой, –
Такой твоей, что горло перехватит,
Такой чужой, что от ее объятий
Открестишься поспешною рукой.
Но мастерство чужое обожжет,
И сбросишь неуверенности путы,
И веришь, что, замешанная круто,
Твоя строка восходит и – взойдет!

Ключ

Этот ключ тяжелее замка –
Не поднять, из кармана не вынуть.
И к нему как присохла рука:
Где там – выкинуть, где там – закинуть.

Вот и мучь себя, или не мучь,
Никуда мне от ноши не деться:
Мне досталось нести этот ключ,
А тебе – твое легкое сердце.

* * *

Вот бы оставили в покое
Звонки, визиты, кутежи…
А были только лес да поле
С подсолнухами вдоль межи.

А утром выйдешь за калитку
На дождика упорный звон,
Там осени листок визитный
К оконной раме прикреплен.

А ночью будет стукать ставень,
Мне душу скрипом холодя,
Покуда ветер не устанет
Кутить в компании дождя.

А после ты – смиренней ветра –
Войдешь ко мне сквозь дождь и лес,
Неся в глазах своих рассветных
Кусочек северных небес…