Григорий Шувалов

Стихотворения

Об авторе: Поэт, литературный критик. Родился в 1981 году в пос. Ладва Республики Карелия. Окончил Литературный институт им. А.М. Горького (семинар Юрия Кузнецова, после его смерти перешёл на семинар Евгения Рейна). Стихи печатались в журналах «Москва», «Дети Ра», «Наш современник», «Подъём», «Родная Кубань», «Вологодский ЛАД», «Бельские просторы», «Плавучий мост», в «Литературной газете», «Литературной России» и др. изданиях, переведены на английский, болгарский, вьетнамский, китайский и якутский языки. Член Союза писателей России, литературный эксперт, ведущий семинаров для молодых писателей. Главный редактор издательства «Челнок». Автор книги стихотворений «Весточка».
Живет в Москве, работает в Галерее Ильи Глазунова.

* * *
В молодости кажется, что всё ещё впереди,
но проходит десяток-другой и кажется – всё уже было:
зеленела трава, трепыхалось сердце в груди,
незаметно подкралась осень и всё затопила.

Будет ещё индейское лето, как говорят в США,
или же просто бабье, как говорят в России.
Будет ещё веселиться твоя душа,
под кратким солнцем спасаясь от ностальгии.

Дальше выпадет снег, день рождения, Новый год.
Забывание старого – жизни любой основа.
Под бой курантов прополощешь шампанским рот
и завалишься спать до Рождества Христова.

* * *

Приземлишься на старом пляже на лавочку у реки –
На пляже почти безлюдно, май в Шексне – не сезон.
Посшибали деревья, поставили турники,
но взгляд всё равно упирается в горизонт.

Справа налево – завод, деревни, кусты,
развалины церкви, чей-то частный причал,
и если по жизни в чём-то виновен ты,
Только в том, что раньше этого не замечал.

Людей, избежавших счастья, пополняя ряды,
больше уже не хочешь загадывать на века,
готовый стать краем неба, частицей простой воды,
пронзительным криком чайки, взмывающей в облака.

* * *
Ах, Вологда, родная сторона!
Куда б меня по жизни ни бросало,
но были хороши те времена,
когда я выходил с ж/д-вокзала

и брёл по старым улочкам твоим,
о будущем ничуть не беспокоясь,
как будто путешественник на полюс,
предчувствием открытия томим.

Спешил вперёд ненастью вопреки,
и день осенний мне казался ярок.
не замечая сувенирных лавок,
выруливал на площадь у реки,

где вёл поэт коня на водопой
да не дошёл – уздечку сняли воры.
И нависала вечность надо мной
громадою Софийского собора.

* * *
Исчезают закаты,
нет на почте письма.
Увезли самокаты –
значит, скоро зима.

Скоро небо укроет
землю белым плащом.
И собака завоет
в сердце бедном моём.

За осколок свободы
я копейки не дам,
я – частица природы,
необъятной, как храм.

* * *
Поначалу классно быть поэтом,
но, увы, проходит эта спесь,
и спеши за уходящим летом,
выбирая из того, что есть.

По стезе направишься журнальной,
занесёт в театр или музей,
хорошо – не в сводке криминальной,
где твоих захапали друзей.

Будет жизнь тупая до блевоты,
не сносить её, не изорвать,
не видать тебе парижской ноты
и московской двушки не видать.

На чужом измученном балконе
погляди на прошлое всерьёз,
поздно прыгать на скабрёзном фоне
коченеющих берёз.

Ручей

Живёшь по скучному маршруту:
работа – дом, работа – дом,
а в эту самую минуту
ручей лопочет подо льдом.

Твои усилия локальны,
твои слова – напрасный труд,
а он обтачивает камни,
хотя они ему не жмут.

Ты ковыляешь понемногу:
проснулся, встал, уже устал.
А он пробил себе дорогу
среди холодных серых скал.

Работа – дом, опять работа,
твоя набита колея.
и с каждым днём сильней охота
быть камушком на дне ручья.

* * *

Хорошо, что не в столице ты сегодня, брат,
что горят твои зарницы и леса шумят,
что жестка твоя подушка на глухой реке,
что кривляется Петрушка на твоей руке,
что ведут тебя тропинки по Святой Руси
и висят на паутинке звёзды в небеси.
Пусть тебе спокойно спится под отцовский хмель,
не взяла тебя столица, вологодский Лель.

* * *
Где ты жизнь, что меня пеленала,
по разбитым дорогам вела?
Не согнула, хотя обломала,
не спалила, слегка обожгла.

Время падать на рваную вату,
и уже ничему не помочь
там, где тени склонились к закату
и сомкнутся в бездонную ночь.

Два притопа, четыре прихлопа,
не мешайте надежду с тоской.
Жаль с быка соскользнула Европа
и исчезла в пучине морской.

Ну а мы всё никак не погибнем,
хоронили нас с трёх до шести.
Будем петь арамейские гимны,
воду в ступе усердно трясти.

Наше солнце ещё не погасло.
Не закончился наш календарь.
Так взбивай же воздушное масло
в западню угодившая тварь!

* * *
Никогда поэзия не кончится.
ведь почти любому человеку,
даже если он от горя корчится,
посмотреть достаточно на реку,

поле, небо, лес, на птаху малую
умиротворённо,
на бывалую и небывалую
красоту района.

Кажется, простое колыхание,
свет и тень, и ветерок бормочет,
а по сути – Божие дыхание:
дышит Дух, где хочет.

И уходит в сторону депрессия,
И трепещет каждый волос
В миг, когда рождается поэзия
И звенит её тревожный голос.

Крещение

Это было там, где земля горела.
Кончился обстрел, небо просветлело.

В блиндаже уселись бойцы обедать.
– Может причастить кого, исповедать? –

донеслось до них с высоты ступенек,
и спустился вниз молодой священник.

Все переглянулись, забыв усталость,
среди них крещённых не оказалось.

И один сказал: «Значит так, короче,
завтра будет штурм, ты крести нас, отче».

И застыл священник, у входа стоя:
– Может тазик есть иль ведро какое?

Не крестил людей я в окопах сроду,
для обряда нужно набрать нам воду.

– Что ж нам, отче, дать на твои запросы?
Погорело всё – то арта, то сбросы,

не осталось даже канистры жалкой.
Но богат, как прежде, солдат смекалкой.

С головой солдатиков, жизнью тёртых,
окунал священник в пакет для мёртвых,

предназначен был он для груза 200,
но совсем в другом пригодился месте.

Так крестили их. Никогда доселе
не бывало в мире такой купели.

Уходили грешники с поля брани,
а рождались заново – христиане.

Это было там, где земля горела,
где свистели мины и птица пела.