Константин Комаров

Стихи разных лет

Об авторе: Комаров Константин Маркович. Поэт, литературный критик, литературовед. Родился 15.03.1988 г. в Свердловске, окончил Уральский федеральный университет им. Б. Н. Ельцина. Кандидат филологических наук. Как поэт и литературный критик публиковался в литературных журналах «Дружба народов», «Урал», «Звезда», «Нева», «Октябрь», «Знамя», «Новый мир», «Вопросы литературы», «Дети Ра» и др. Постоянный участник Форума молодых писателей «Липки» (2010-2023). Автор нескольких книг стихов («Почерк голоса», «Только слово», «Невесёлая личность», «Соглядатай словаря», «Фамилия содержанья», «Безветрие», «От времени вдогонку») и сборников литературно-критических статей «Быть при тексте», «Магия реализма». Член Союза российских писателей, Союза писателей Москвы, Русского ПЕН-центра. Победитель «Филатов-феста» – 2020. Лауреат премии «Восхождение» (2021). Финалист литературных премий «Дебют» (2013, 2014), «Лицей» (2018, 2021), «Новый звук», «Белла», Премии им. Бажова и др. Лауреат премий журналов «Нева», «Урал», «Вопросы литературы». Публикация в ПМ – № 1(13)-2017,№ 2(32)-2023.

* * *
Тоска и краснота миндалин,
в которых слов уснувших залежь.
«Мечты» становятся «ментами»,
когда полпалочки добавишь.

И в новый день, земной и страшный,
что ничего не предвещает,
вкопавшись бешеною башней,
я извинюсь перед вещами,

что так и не сдружился с ними,
как и с людьми, а впрочем – пофиг,
пока произношу я имя
одно – на выдохе и вдохе,

когда на поводке коротком
держу я паводок словесный
и предпочёл зубным коронкам
напиток широко известный.

По-мандельштамовски роскошна
та нищета, в которой сгину…
И лыбится рассвет раскосый
на запоздалую ангину…

* * *
О, что тебе твоя гордыня
дала, печальный идиот?
Вот дева – спелая, как дыня,
к кому-то сквозь тебя идёт –

к тем, что заботливей и проще,
чей прочен быт, чей чёток стыд,
с кем можно погулять по роще
без страха угодить в кусты.

Вот друг, не выдержавший эга
мучительного твоего,
растаял в круговерти снега,
как будто не было его.

Примеры можно долго множить…
Но знай, что множить их нельзя.
Зачем тебе такие рожи,
такие люди и друзья?

Ты и без них вполне спокойно,
среди придуманных лисиц,
на кресле, с пивом и поп-корном,
посмотришь апокалипсис.

Чиновникам неведом Ницше
и гул аортовых заплат.

А ты – глухой, бухой и нищий.
Но сам себе открыл свой ад.

* * *
Пиво «Охота» пью с неохотой,
жизнь привычно недодаёт,
мне говорили – больше работай,
мне говорили и наоборот.

Мне говорили, не умолкая,
разные люди и в частности – ты,
но я не ведаю, кто ты такая,
разве немногие только черты.

День мой уныл, как глагольная рифма,
как пробужденье с больной головой.
Это агония хилого дрифта
на приближенье к последней кривой.

Метафизически сесть на измену –
это ещё не последний аврал.
Что ж ты заводишь песню военну,
если ты, сука, и не воевал?

Что ж ты маячишь, небрит и державен,
как пузырёчки в шампанском игрист,
тут бы Гаврила Романыч Державин
плюнул бы разве, лихой карьерист.

Тоже нашли, блин, мне тут доброхота,
как вот сейчас упаду под трамвай…

Ох, неохота мне пива «Охота»,
водку «Душевная» мне подавай!

* * *
Пока словечки тощие
у времени в почёте,
мой карандаш подточенный
ему неподотчётен.

И есть причина веская,
как воздух в тесной колбе,
что рвётся ткань словесная
от скорости и скорби.

Но слизью всё пропитано,
и даже летом скользко
мне в переулках Питера
и двориках московских.

И я уже не пробую
похмельные восстанья –
не столь хорош для Ёбурга,
сколь плох для мирозданья

с его ноздрями-соплами,
с глазами пропитыми
и с речью обособленной
больными запятыми.

Но если воды ночи твердь,
подобную болиду,
несут, то в одиночестве
мне сдохнуть не в обиду.

* * *
Окно засасывает улицу
в глубины комнатной утробы,
а по гортани гул прогуливается,
молчание озвучить чтобы.

Весна, большая, как Лефортово,
ведёт по мне свои зарубки,
чернеет тело телефонное,
сводящееся к трупу трубки,

недавно голос твой насмешливый
расслаивавшей, как пирог,
теперь гудочками неспешными
расчерчивающей порог

разрушенной коммуникации,
накрытой траурным сукном.
А за окном цветут акации,
но это только за окном.

И я ношу с собой, как запонки
из неизвестного металла,
твои слова, цвета и запахи,
твои рыданья и метанья.

Мои стихи проходят рюмочными
и композициями рамочными,
державные, как будто Рюриковичи,
но насмерть прямо в рифму раненые,

до музыкальных жил изрезанные,
водой солёной наспех смазанные,
незримыми уходят рельсами –
поодиночке, а не с массами,

и новые слова икаются,
как чьей-то памяти последствия,
и мыслей жёлтые икарусы
идут маршрутами последними,

взмывают новыми канцонами
под потолок угрюмо-низенький,
но не желают закольцовывать
невроза явственные признаки.

* * *
Сколько уж ночей как
разыграли блиц,
полнятся ячейки
траурных таблиц.

Тяжела добыча
пуганых воров,
что со взглядом бычьим
бродят средь коров.

Натянувшись леской,
полнишься тоской,
книга – то ли Лесков,
то ль – Манон Леско.

А о зле мы после,
зенки протерев,
Где-то в зале, возле –
протоиерей.

Загарпунив радость
мысли острогой,
созерцаем рядом
быт наш островной.

Отправляем в норы
страх на пересчёт,
и авось нас норма
не пересечёт.

Будем при параде,
вирши, марши – на,
трети не потратив
гневного овна.

Волосы подбреем,
навостримся в рай.
Только подобрее
рифмы подбирай.

Что Эрот, что ритор –
под немой галдёж
снова на пюпитр
Моцарта кладёшь.

А пролил – так вытри,
злобное ситро –
скажет кто-то в митре
в метре от метро.

Литр спрятан в литре.
Похмеляйся, бро.

* * *
Восходит новая трава из-
под растерянной земли,
и резвые звенят трамваи,
круглы их морды, как нули.

С тобой мы преданы пороку,
но также преданы мечтам,
за нами вором по пятам
веснаидётвеснедорогу.

И облако, как пиво, пенно,
и мы – немного смущены –
тайком выдёргиваем перья
из белоснежной тишины,

звучащей благостною мантрой
другим обещанного дня
в контексте будущего марта,
где ты не встретила меня.

* * *
Меня наотмашь прошивали
воспоминанья во плоти,
пока мешал доброжелатель
сочувствий жалкий желатин.

Но кто меня переупрямит,
когда родными я храним…
Верны мне только речь и память.
И я ответно верен им.