Наталья Возжаева

Стихотворения

Об авторе: Возжаева Наталья Васильевна, родилась в городе Грозном, Чечня. Закончила Ростовский государственный университет по специальности «филолог, преподаватель русского языка и литературы». Стихи пишу с 2018 г. Автор трёх сборников стихотворений: «Струнность ливней» и «Крабик улепётывает боком», «Соседка жарит лук». Живу в Новороссийске.

снегопад

Снегопад плывёт на белом ялике.
В козью шаль обёрнута, кульком,
Я стою в зашитых старых валенках
И ловлю снежинки языком.

Маленькая, толстая, щекастая.
Клюква со сгущёнкой – не лицо.
Горе ты моё, ну где ты шастала!
Бьёт ладонью мама пальтецо.

Озорной, смешливый, щёки алые.
Боже мой, не мальчик – снеговик!
Тёплыми ладонями сбивала я
Затвердевший снег на половик.

Снегопад плывёт на белом ялике
Где-то по-над Северским Донцом.
И стоит, и смотрит вверх, как маленький,
Младший лейтенант с моим лицом.

спой мне

Спой мне песню негромко, горько
На полынном своём языке.
Может, сердца сухая корка
Чуть распустится в молоке
Мягких звуков, густых, тягучих
И почти позабытых. Спой,
Как выходит на небо лучник
С тонким месяцем-тетивой.
О ветрах, что, чуть слышно вея,
Тростниковых жалеек ряд
Наклоняют, где, розовея,
Одноногие цапли спят.
Пой о жарких кострищах скумпий,
О печали степных краёв.
Сердце стало на нежность скупо,
Не осталось почти её.
Треснет веточка карагачья,
Сычик тихо скользнёт во тьму.
Потому ли поёшь, как плачешь,
Вслед закату и вслед ему?

ни слова

И снова вдруг покажется, что всё.
Ни слова, ни строки – делиться нечем.
Тебя в прямой стремительности речи
На кривизне смертельно занесёт.
Все бьются воя, лая и хрипя.
Растёшь травой меж соцсетей и гвардий,
Поёшь любовь, но обвиняют в правде
Так редко говорящую тебя.
А ты всё ждёшь, что вот придёт она.
И, выпавши из дня, впадаешь в ступор.
Но вдруг прилепит розовые губы
Весна с обратной стороны окна.

деду

А память детства всё ещё свежа.
Вдруг вспомнишь: дед на кончике ножа
Держал осу, упавшую в варенье.
Так ковыряешь корку на колене,
Такую бесполезную на вид,
Но нет, кровит, пока ещё кровит.
Ты вся из этих добрых мелочей:
Сачок, в сарае удочки, «качель».
Тебя, козявку, окружал заботой
И ласковым теплом незримый кто-то.
И так берёг, ах, как тебя берёг
С иконки на тебя глядящий Бог.
И кто-то дул на ранку на коленке,
И спать укладывал, конечно же, у стенки.
И мир был сжат периметром двора,
Но ширилась в штакетнике дыра.
Пока жива, несу в себе, несу
В сиропе утонувшую осу
И нежность пальцев твёрдых, заскорузлых,
Что не на бантик, а всегда на узел
Завязывали «уши» у кулька,
И как прикуривал смешно от уголька,
Алевшего в золе, весёлый дед,
И врал смеясь: жизнь вечна, смерти нет.

Одинокова

В служебное стучусь: мол, вот, не спится.
Ответный взгляд оправданно-свинцов.
С натугой надевает проводница
Улыбку на помятое лицо.

Начальница десятого вагона,
Прислужница не спящих по ночам.
За чай несладкий с месяцем лимона
Я щедро-виновато дам «на чай».

Вздохнёт и пригласит присесть за столик.
Салфетки неожиданно свежи.
На поворотах всё скрипит и стонет,
И подстаканник тихо дребезжит.

Три перед утром – рано или поздно?
Звенишь в стакане ложкой – горячо!
И, по одной расстёгивая звёзды,
Ослабит ночь тугой воротничок.

Заложники у следований дальних,
Любой из вас заведомо прощён.
Нечаянно в купе-исповедальне
Расскажешь всё и чуточку ещё.

Ну да, мы все похожи на вокзалы,
И только единицы – на купе.
Запомнишь складку губ и взгляд усталый,
И беджик «Одинокова В. П.»

гори им

Назовут Марией – живи Марией,
Что бы там об этом ни говорили.
Как придёт пора выпускать младенца –
Ты положишь в ясли большое сердце,
Что среди соломы и морд овечьих
Будет биться болью нечеловечьей.
Прикрывая рану под левой грудью,
Будешь ждать волхвов, но даров не будет,
А пойдут на боль твою пастухи,
Унесут в холщовых мешках стихи,
Те, что станешь петь, заслоняя ясли,
И звезде гореть негасимо, ясно.
Назовут Марией – живи Марией –
Фитильком лампадным. Терпи. Гори им.

на крови

Я умираю в центре, на Тверской,
Они – на Угледарском направлении.
Москва, скажи, затеяно на кой
Тобой всё это светопреставление?

Как ты могла забыться и забыть?
Тебе ли на крови гудеть и праздновать?
Я думала одной с тобой судьбы,
Войны, Победы. Оказалось – разные.

Я гибну на Васильевском и на
Поклонной, Воробьёвых, Красной площади.
Как празднична священная война.
Как смерть слепа, крадущаяся ощупью.

Ах, всадник, как прекрасно быть слепым,
Немым, глухим, гранитным сном опутанным.
Москва прицельно лупит по своим
Концертами, кафешками, салютами.

Ну, маршал на холодном жеребце,
Что скажешь ты на это? Впрочем, надо ли.
И я читаю на твоём лице:
Предатели, предатели, предатели.

изюм

Опять грядёт февраль, хоть чаек часты ссоры
И летнее вино не выпито до дна.
Но вот Илья-пророк
Опять стоит у моря,
А значит, остывать готовится волна.

Всё вроде как всегда: лоза, листва, беседка,
И липа шелестит, прозрачная на свет.
Но, боже, как тиха весёлая соседка,
И смотрит сиротой её Витька мопед.

Всё вроде как всегда, и даже всё на месте:
Беседка, стол, гараж, на гвоздике ключи.
А девочка-вдова, не ставшая невестой,
К соседке иногда приходит и молчит.

Забродит виноград, неубранные гири.
Ведь столько лет росла – как вырубить лозу?
И станет прилетать к соседям птица Сирин,
Клевать по холодам чернеющий Изюм.

иваны

Вот Мария рубашки в реке полощет. Три штуки.
А вода ледяная, в цыпках руки.
Ей бы, Марии, взвыть – да нельзя.
Муж Иван, сын Иван, Иван – зять.
Полоскать да терпеть ломоту в костях.
У Марии в избе смерть в гостях.
И кровати сосновые в ряд стоят.
Дочка чёрная вся, сама не своя.
Молодая, русоволосая, на сносях.
И Мария несёт домой ком рубах.
Говорит безносой: посторонись.
Смерть пустые глазницы опустит вниз.
Всё, что после, – это её. Не до.
А войну Мария не пустит в дом.
Не для этого Вани легли в гробы.
Для того, чтобы в доме войне не быть.
Смерть сидела, щеку́ подперев по-бабьи.
Что коса, если в мире всё те же грабли.
Дочь сказала, мужевы моя раны:
Будет дочь – назову Марией, сын – Иваном.

полустанок

Вот полустанок, маленький и древний,
Нехитрый дворик, лужа-озерцо,
Где, за руки держась, стоят деревья.
А на перроне несколько юнцов.

Задвинув набок жёлтую корону,
Боярышник спускается к воде,
А у вагонов голуби-вороны –
Они чуть-чуть похожи на людей.

Неспешно убывают электрички –
Не очень-то хотелось прибывать.
Хрипато лает шавка-истеричка,
Нематерные хекая слова.

Плывёт по луже пара серых уток,
На серо-голубом одна звезда.
Выходишь тут на перекур минутный,
А хочется остаться навсегда.

Стоят юнцы в помятом камуфляже,
Над полустанком золотистый нимб.
Закуривая молча (что тут скажешь?),
Подумаешь: спаси и сохрани.

сливался с небом снег

Посыпал первый снег – ну, здравствуйте, с почином.
Вхожу в притихший дом – пристанище моё.
Там на кровати спит мой собственный мужчина,
Но собственность свою он вряд ли признаёт.
Как больно видеть льва в окружности манежа –
Горящий обруч, кнут и властное «алле».
Неистовый мой зверь, отзывчивый на нежность,
Из непокорных ты последний на Земле.
Мне жаль тебя будить – так спят щенки и дети,
Вдруг выпав из игры, раскинувшись во сне.
За приручённых мы, как водится, в ответе.
Мужчина тихо спал.
Сливался с небом снег.

Седьмое

На высоте седьмого этажа
Кровать плыла, как белая баржа.
Обнявшись и по-детски ноги свесив,
Сидели двое в белом поднебесье.
Высокий Берег, кладбище, маяк.
Анапский бриз завёртывал края
Двуспального размаха одеяла.
Кровать плыла, но иногда взлетала.
А после снова медленно плыла,
Пока в один закутавшись халат,
Делили яблоко, дразня голодных чаек,
Те двое, высоты не замечая.
Всё было просторечно и легко,
А на земле, ну той, что далеко,
Найдётся тот, кто непременно скажет:
«Кровать-баржа? Позвольте, надо «баржа».

сказочное

Спускаюсь вниз, на кухоньке свежо.
Свет фонаря на стенке отражён.
Цок-цок… но звук не вызывает страх.
Похоже мышь, но мышь на каблуках.
О стену трутся, силятся войти
Мороз и ветер. Пять, но без пяти.
Сижу, дрожу, вода кипит пока:
Ну, мышь. Но почему на каблуках?
На запах кофе спустишься ко мне,
Фонарь пятно качает на стене.
Скажу про мышь. «Чушь, – скажешь, – не неси,
Смешная, – это цокают часы».
Притянешь и суммируешь с собой.
В системе мировой ошибка, сбой.
Бессонницей легко извлечены
Две маленьких больших величины.
Целуемся, пятно на стенке тухнет,
И мышь в коробку складывает туфли.