Анастасия Скорикова

Стихотворения

Об авторе: Анастасия Юрьевна Скорикова родилась и живет в Петербурге. Окончила факультет прикладной математики ЛГУ. Автор книг «Птичий век» (СПб., 2003), «Золотая нить» (СПб., 2007), «Виадук» (СПб., 2015), «Закончив разговор» (СПб., 2019). Публиковалась в сборнике «Автограф», в поэтических альманахах «Паровозъ», «45-я параллель», в журналах «Звезда», «Нева», «Новый Журнал», «Крещатик», «Этажи», «Сибирские огни», «Гостиная», дипломант журнала «Этажи» за 2019 г., лауреат премии журнала «Звезда» за 2023 г.

Голубь

Выйдешь во двор, от последних сбежав новостей.
Мертвая птица в кустах распростерлась в просвете.
С голубем сизым, лежащим в осенней листве,
демон поверженный Врубеля в страшном родстве –
краски одни в этом мире, запуганном смертью:
синий, слегка фиолетовый, серый, – здесь все
будто оттенки тоски, нанесенные плетью.

Спектр замерзанья холодного цвета вместил
зону забвения, льдистого моря настил,
голубоватую стылость нездешнего края,
где от бесчувствия может безумье спасти,
сверху огромным лазурным крылом накрывая.

* * *
Та же улица, снег на дороге
под ногами лежит слюдяной.
Неотступное чувство тревоги
породнилось как будто со мной.
В тучах зимнее солнце над школой:
сквозь решётку промёрзших ветвей,
точно проблеск сознанья в тяжёлой
и безумной давно голове,
скуп и бледен, почти незаметен,
потеряв на реальность права,
пробивается свет. В этом свете
не связать в предложенье слова,
не сказать, что давно собиралась,
озарив сонный город на миг,
не оставил надежду – лишь жалость,
как свечи догорающей блик.

* * *
Тяжелыми, мокрыми,
обеляя идущих всех,
падает липкими хлопьями
На Кировской площади снег.

Сам Киров огромный не в меру,
бронзовый пополам
с коммунистической верой
идет по своим делам.

Смертью обезоружен,
ветром вперёд влеком,
на нас наводящий ужас
плывет секретарь в обком.

Выпало тут на долю
каждому таять впрок.
И, кажется, пахнет кровью
свежий сырой снежок.

* * *
Дело ближе к августу, трава
пожелтела – старая история.
Странная волнует синева
выцветшего от жары цикория.

Кое-где растёт и кое-как,
по краям пустынной пыльной улицы.
Синий цвет… Я помню – Пастернак…
И улыбки скобочка рисуется.

В глубине цветка лежит печаль,
там на дне всё как бы фиолетово,
поднимает прошлое вуаль
и не хочет будущего этого.

* * *
Еще не осень, но щадящая прохлада. –
Столкнулась словно с позабывшейся давно
ленивой, сонной одноклассницей и надо
с ней говорить о школьном общем прошлом, но
хотя от встречи нам ни холодно ни жарко,
припомнишь: скоро в школу всё равно.
Портфель, тетрадь в линейку… Ну-ка, Алка,

как раньше, будь готова выйти обреченно
к доске, где мир в квадрате уместился весь,
и написать зеркальным светом звезд на черном
красиво и понятно, чтобы нам прочесть,
потом ошибки подчеркнув огрызком мела,
отрывок сочиненья „Как мы здесь
проводим жизнь. Как лето пролетело“.

* * *
Вчера было зимнее чудо –
пространства морозный узор!
Поблёк, прохудился как будто
наш за ночь подтаявший двор.

Здесь снежная баба распалась,
печально на это смотреть:
три кома обмякших, как старость,
а может быть, даже как смерть…

Теперь и такая вот малость
способна до слёз довести.
Из влаги и немощи – жалость,
из хлипкого слова „прости“.

Морковка подгнившая в луже
откуда? Вот глупый вопрос…
Валяется, больше не нужен
большой жизнерадостный нос.

* * *
Кажется, что жив – недавно жил он:
так, что на просторах декабря
голубой, промёрзший до прожилок,
свет лежит с полотен Грабаря.
Крупными мазками на холстине
этой жизни – тот широкий жест.
Струпья красок, серебрится иней
времени того и тех же мест.
Не идёшь, а смотришь на сугробы,
на тропинки серенькую нить,
не испортить ненароком чтобы,
золото, лазурь не повредить.

* * *
Что ещё в жизни важно?
Что там на дне, в остатке?
Помню, в низине влажной
таволгой пахло сладко,

запах служил приманкой –
щедрого лета малость.
Сонная голубянка
в воздухе трепыхалась.

Лёгкие переливы
крылышек обветшалых,
белый цветок крапивы,
жарких ворсинок жало,

тёплая капля мёда
свежей смолы сосновой –
это моя природа –
лучшая часть, основа.

* * *
Мерцает время: электричество
пропущено сквозь летний воздух – ток.
Смиренных трав несметное количество –
душистый многобожия поток.
И что тебе печалиться приспичило,
какой в том толк?

Здесь полевая вера колокольчиков
и пчелы над цветочным алтарем
пронизаны до сердцевин, до кончиков
летящим солнечным огнем.
Здесь одиночество рождает творчество,
сгорая в нём.

* * *
Легко без куртки! Невесомо тело.
Откуда напряжение взялось?
Находишься как будто под прицелом,
и снайпер видит всю тебя насквозь:
мир изнутри, такой просторный гулкий,
без лишних слов и многозначных фраз,
и даже те углы и закоулки,
что скрыты от чужих недобрых глаз.
Как в мае воздух густ и пахнет пряно
сырой земли пропитанный бисквит!
Не вспоминай святого Себастьяна,
здесь солнце из любви к тебе палит.

* * *
Легчайшая лодка ольхового листика
плывёт по небесной реке, золотая,
в тебе воскрешая поэта и мистика,
то тая в лазури, то вновь вырастая.

Багряного, алого, огненно-жёлтого
хотелось давно! И вот нынче снаружи
всё то, о чём внутренний голос нашёптывал,
вокруг оглядевшись, ты вдруг обнаружил.

Берёза, осина – теперь откровение.
И слышится, как произносится снова
слетевшее будто в одно дуновение
с божественных уст позабытое слово.

Ночь в Костроме

Манна небесная, снежная крупка,
сыплется, не уместившись в горсти‘,
на побелённую скоро и грубо
церковь во дворике. Тьму загустил
сумрак ночной для души боголюба,
слов покаянья: „пойми“ и „прости“.
Ночь в Костроме так тиха и невинна.
Точкой далёкой горячей горит,
чтобы слегка подсветилась картина,
в небе – звезда или свечка – внутри.
Выйди из дома и смело иди на
стороны все: не четыре, а три.
Прямо пойдешь – и, промерзнув до донца,
времени ход остановит река.
Если направо свернёшь, то придется
жить приспособиться в средних веках,
ну а налево решишь – Чудотворца
крепко удержит рука.