Анатолий Аврутин

Зорька золотая

Об авторе: Анатолий Юрьевич Аврутин родился в 1948 г. в Минске. Окончил истфак БГУ. Автор свыше 30 книг поэзии, прозы и переводов. Единственный в Беларуси обладатель «Золотого Витязя» в жанре поэзии. Лауреат Большой Литературной премии России, Национальной Литературной премии Беларуси, Международной Литературной премии им. Марины Цветаевой и др. Указами Президента Беларуси награждён орденом Ф. Скорины и одноименной медалью. Отмечен Патриаршим Знаком «За вклад в развитие русской литературы». Главный редактор журнала «Новая Немига литературная». Название «Поэт Анатолий Аврутин» в 2011 году присвоено звезде в созвездии Рака. Живёт в Минске.

* * *
Души испуганный сигнал
Опять стучится в подреберье.
Я непростимое прощал,
И верил в хрупкое безверье.

За выдох принимая вдох,
За крик – вселенское молчанье,
Я брёл дорогою дорог,
И слушал вечности звучанье.

Казался мне пустыней – сад,
В пустыне ж поспевали сливы…
Не обещал пути назад
Господь – седой и молчаливый.

И чей-то голос из глубин
Душа, немея, доставала:
«Ты шёл один?.. Иди один!..»
Другого не было сигнала.

Кружил орёл над головой,
Я в стенку бился головою…
Да в бездне голос роковой
Всё рокотал про роковое…

* * *
И был ему голос …И море печали!
От терпкого слова взрывалась гортань.
Но только в печать этих строчек не взяли,
Редактор от них отмахнулся: «Отстань!..»

И вышел он, белого света не видя,
Дорогу на красный впотьмах перешёл.
Ему козырнули… И к пущей обиде
Инспектор составил на штраф протокол.

Когда же из тела душа упорхнула,
Порылись наследники в папках его.
Квитанция лишь в интернете мелькнула.
А где публикации? Нет ничего…

Ушёл он, в безвестье своё замурован,
На письменный стол покосившись слегка.
И что отыскали? Что был оштрафован…
А вовсе не то, что бессмертна строка…

* * *
Запечалюсь, как всегда, в памяти плутая.
Ах, куда же ты, куда, зорька золотая?
Только тени на стене, свет в окошке тлеет…
Заходите же ко мне, кто ходить умеет.
Сядем дружно за столом, свечечку поставим,
Перекрестимся… Потом «пузырёк» раздавим.
Пусть развяжет языки булькающий ворог,
Хоть движенья нелегки, да всё туже ворот.
И пойдём мы вспоминать всё, что прежде было –
Батю в форме, с муфтой – мать, цыганка с кобылой.
Цыганок ты цыганок, шустрый да чернявый,
Помню, лавочку волок – аж хрустят суставы.
Говорили: «Вот подлец!.. Лавка-то чужая…»
Но сверкнула, наконец, зорька золотая.
И при свете золотом всем виднее стало,
Как под вздрогнувшим кустом что-то засияло.
Как, израненный вконец, с мятой сигаретой,
Ёрзал Яшка-не жилец да на лавке этой.
Вместо ног – неровно сбит ящик-деревяшка,
Где была нога – болит, но Герой наш Яшка.
Гладко выбритый всегда и почти не пьяный.
На груди его Звезда, под фуфайкой – раны.
Лавку Яшке приволок, чтоб сподручней было,
Тот чернявый цыганок со своей кобылой.
Смолк извечный разговор о лихом обмане –
Вот тебе и парень-вор, вот тебе цыгане.
Все глядели, кто куда, что сказать, не зная…
Золотила провода зорька золотая.

* * *
Куда вы спешите? Куда вы, куда вы, куда?
Куда этот поезд? Ведь там не идут поезда…
Там нет светофоров и нету железных дорог,
Там стрелочник старый давно без работы продрог.
Там ржавый вагончик давно завалился в кювет,
Там нет пассажиров, а значит носильщиков нет…
Там робкая память парит над пустынным мостом,
Ни всплеска, ни крика не слышно в просторе пустом.
Туда вам билета на станции не продадут.
Багаж без присмотра оставите – не украдут.
Там нету воришек и нету пропитых бомжей,
Там нету милиции, чтобы прогнать их взашей.
Там нет ничего… Там иссякла в колодце вода…
Зачем вам туда? Так зачем вы спешите туда?
Зачем на ветру распустили остаток волос?
Вы сядете в поезд, а поезд пойдёт под откос.
Лишь вспыхнет в сознанье в одну из последних минут,
Что мчался ваш поезд, куда поезда не идут.

* * *
Неужто возможно? Конечно, возможно
О чём-то спросить у неё осторожно.
Дождаться ответа, заранее зная,
Что есть между вами искринка сквозная.
Что в эту минуту ей тоже тревожно,
Что хочет спросить у тебя осторожно,
Дождаться ответа, заранее зная,
Что есть между вами искринка сквозная.
Как это зовётся? Я знаю не много,
Когда на двоих и тоска, и тревога,
Душою к душе – через все расстоянья,
Когда совпадают и страсть, и желанья,
Когда не помеха дороги кривые,
Разлука и все пояса часовые.
И даже возможно, конечно, возможно
О чём-то спросить у неё осторожно,
Дождаться ответа, заранее зная,
Что есть между вами искринка сквозная.

* * *
Нет у божественной строки
Конца… А есть одно начало.
Вот так попробуй, изреки:
«… Уж небо осенью дышало…»

Потом, задумавшись на миг,
Пойми, что истина нетленна:
«Смешон и ветреный старик,
Смешон и юноша степенный»

И не поверь… Ведь и в конце
Твоих житейских измерений,
В родном всё видится лице
Тот «ряд волшебных изменений».

* * *
Стоптаны ноженьки, плакать не велено,
Братец наставил рога…
Всей и надежды, что печка Емелина,
Крякнув, пойдёт на врага.

Что, разозлившись, ногами затопает,
Жарко золою пахнёт,
Горе затопчет, а после Европою
Снова привычно пойдёт.

Там на рейхстаге Емеля распишется,
Вспомнив, что он – исполин.
Сплюнет… И вытащит красную книжицу
Вдруг из широких штанин.

Спрячет в карман, перед Богом покается,
Влезет на печку назад.
И ничего-то у нас не меняется
Столько столетий подряд.

* * *
Времена!.. Какой здесь божий дар,
Если лишь к худому интерес.
Где Аллах, быть может, и акбар,
Но Христос не видно, что воскрес…

И какая может быть судьба,
Если рок главенствует во всём,
Где манит не стежка, не тропа,
А кривой дорожки окоём.

И таков твой нынешний удел –
Не понять вовек, ядрёна вошь,
Что твой дом давно уже сгорел,
А ты ключ от двери бережёшь…

* * *
Он их увещевал напрасно –
Его не слушали, смеясь.
И одеянье самовластно
Срывая, втаптывали в грязь.

Спустя года, уразумели,
Кем был Он, как он Богом стал.
И первыми Его воспели
Все те, кто первым предавал.

* * *
Стемнело… Смолкла суета.
Неужто быть беде?
Ведь страшно мне порой, когда
Один я в темноте.

И лишь, когда пройдёт испуг,
Пойму под свет седин —
Страшился я того, что вдруг
Во тьме я не один.

Благодарю…

За то, что любила, за то, что спасала,
За то, что со мною покоя не знала;
За то, что лечила, себя забывая,
За то, что простила, узнав, что другая
Готова делить со мной славу и ложе…
За то, что страдала: «О, боже! О, боже!»
За то, что прошла со мной вёрсты и зимы,
За то, что глаза твои необходимы;
За то, что со мною ты вместе старела,
За то, что ночами ловила несмело
Дыханье моё через шаткие двери,
Страшась преждевременной горькой потери;
За то, что, винясь за былые ошибки,
Я радуюсь той же наивной улыбке;
За то, что в халатике ходишь, зевая,
За то, что ворчишь… И за то, что живая…

* * *
Словно губы мои, посинели
Золочёные краешки туч.
Ветерок, шевелившийся еле,
Стал ветрилой, что груб и могуч.

А потом загудело, завыло,
Вдоль дороги ковыль понесло.
И жевать перестала кобыла,
И с лодчонки сорвало весло.

А потом всё, что криво лежало,
Всё, что было поставлено вкось,
Покатилось, гремя, побежало,
В непонятную ширь понеслось.

Лишь старуха шагнула к воротам,
Хоть сквозь пыль не видать ничего:
«Погляжу на дорогу… А кто там?
Может, надобно в хату его?»

Никого… Лишь ветрило устало
Дым сносил с покосившихся стрех
А она всё стояла, стояла,
И за этих молясь, и за тех…

* * *
Приснилось, едва одолела дремота,
Что ждёт её завтра тревожное что-то.
А в чём его суть – так и не уяснила,
Весь день в непонятной тревоге ходила.

Едва дождалась полуночного часа,
И внутренний голос шепнул ей безгласо,
Что полднем прошедшим успела, успела
Она завершить очень важное дело.

А после она безмятежно уснула.
Будильник звенел да из форточки дуло.
Очнулась, но всё-таки не уяснила,
Откуда тревога? И что это было?..