Евгений Сусоров

За исключением смерти и любви

Об авторе: Евгений Борисович Сусоров – дипломированный историк и самопровозглашенный поэт. Родился в Свердловске в 1967 году. В жизни перепробовал всё: школу, университет, опять школу, но уже в качестве учителя, журналистику, беллетристику, музицирование, ролевые игры, археологию, алкоголизм, эзотерику и разочарование во всех этих предметах. Публикуется редко: в свет за время его жизни вышло два романа «Охота на оленей» (Издательский дом Олега Синицына, 2008) и «Носители перстней» (АСТ, 2000), а также две книги стихотворений: «Триумфатор» (2008) и «Вопрос времени» (2025).

ЮМН-2015

Ночь музыки. Четырнадцатый год?
Пятнадцатый, прости. Попутал даты.
Смешались, словно в венах упыря
кровь, слёзы, виски и змеиный яд.

Ночь музыки. Июнь. Теплынь. Mein Gott,
как весело топтать асфальт, когда ты
по жизни легче птичьего пера –
беспечен, юн и эросом объят!

Ночь музыки. И я почти не злюсь,
что дохну быстро, что одет нелепо,
что огненный латте во рту горчит,
и всюду гам, хоть уши затыкай.

Ночь музыки. В программе этно, блюз,
фолк-рок и рэп. Ужасно много рэпа.
И дева с флейтой на крыльце кафе
возвышенно свистит “Goodbуe Blue Skу”.

Ночь музыки. Бессонница. Гомер.
Тугие паруса, как в море – льдины,
белеют на подсвеченном пруду
у пирса, где не втиснуться двоим.

Не попадая в ритм и размер,
я список групп прочёл до середины
и на ногах негнущихся бреду
за белым платьем ветренным твоим.

Ночь музыки. Клыки моста. На них
нанизан свет. Но ты светлей. Веди же
по улицам, затянутым в трико
огней, как в шкуру адскую Хэллбой.

В воде сверкает города двойник
И он поёт. Послушай! Ближе, ближе…
нет, показалось. В темноте легко
вувузел спутать с ангельской трубой.

Не пой мне песен Грузии, мой друг,
в моей всегдашней лихорадке буден,
танцуй! Представь: я – спящий город Че,
а ты – из тьмы ночной метеорит.

Танцуй, танцуй, пока не вдрызг каблук,
пока мы танцем солнце не разбудим,
оно воскликнет грозно: «Вы там чё?» –
и мир в весёлом пламени сгорит.

Танцуй, и путь свой в танце распознай.
Когда кругом пожар – одна утеха:
слип-джига на углях, бокал клерво
в руке, футболка с принтом «Всех порви!»

Ночь музыки, и музыки фонарь.
И музыки всенощная аптека,
в которой есть таблетки от всего,
за исключеньем смерти и любви.

Осень фаворита

Сон скоротечен у лиц империи первых:
Сдут зарёй, как ветром жухлый листок.
Императрица проснулась в поту и нервах.
Дело дурное. Где капли твои, Лесток?
Императрица лениво читает почту.
Фридрих шлёт поздравленье.
– Что отвечать?
Щёлкает пальцем:
– Не знаю. А впрочем, вот что:
«Вам желаю того же».
Подпись. Печать.
Что ещё?
– Утонула баржа на Каме.
– Знаю (с Невы летит заутренний звон).
Это всё?
Секретарь скрипит каблуками:
– Нет. Письмо из Херсона.
– Опять… Пшёл вон.

* * *
Князь Григорий не достоял обедни –
Возраст, рана в боку, бессонная ночь:
Праздновал Пасху вместе
С пленным эфенди.
Тот хоть и мавр, а к водке русской охоч!
Мавр юн, чего не скажешь о князе:
Полк гусарский во рту, в голове – дыра.
Пятна чернил на шёлке польской ферязи –
Так и уснул, не выпуская пера
Из руки. Терзая мякоть граната,
Шепчет князь, проклиная крымскую рань:
«Ладно, ласкай нового аманата,
Лишь молчаньем, свет мой, сердце не рань!»

* * *
Императрица в пальцах катает сливу,
Видит иней между оконных рам.
Рвёт сургуч, расчехляет лорнет брезгливо:
«Конским потом несёт от бумаги. Срам!»
Строчки пляшут, как после рюмки стремённой.
Новое разве скажет? Увы-увы,
Старая песня: про вражеские знамёна,
Брошенные к ногам во имя любви.
Старая песня: про порт, про волную морскую,
Вынесшую на берег тушу кита.
Старая песня: «Стражду, алчу, тоскую».
Тот же Гриша. Вот только она – не та.

* * *
Князь Григорий застрял, словно муха в жите,
В мыслях, кои для воина худший враг.
– Греки врали (а кто не врет, покажите?),
Истины нет в вине. Тут нужен арак, ‒
Шепчет мавр со сложным именем Абу-
Ибн-Мухаммед (нет истины и в словах), ‒
Брось, паша, грустить из-за вздорной бабы.
Тут такие армяночки, просто вах!
– Ты женат?
– И трижды! И все при деле!
– Что бы сделал, узнавши, что не верна?
– Задушил бы стерву прямо в постели!
– Это правильно. Стёпка! Ещё вина!

* * *
Императрица крестит шагами залу.
Да, любила. Нет, почти не врала.
Императрица вроде бы всё сказала
В той депеше от пятого февраля:
Мол, благодарна за флот,
За Крым – особливо.
Только тем реверансам сто лет в обед.
Мол, чтоб выглядеть молодо и счастливо,
Женщине нужно больше, чем гром побед.
Другом будешь бесценным, утешит коли.
Нынче ж другой украсит мои пиры!

– Этот… как тебя, мальчик? Петруша? Коля?
– Саша Ланской.
– Разденься. И дверь запри.

* * *
Князь Григорий месяц живет без сна – и
Чёрт бы с ним. И что за польза от сна?
Выплакал все глаза (да, шутка смешная,
Кстати, надо повязку сменить. Грязна).
Выкупил сотню душ из вражьего плена.
Оду сочинил листа в полтора,
Начертал – и бросил в огонь. Всё тленно.
Рифмы, цацки, клятвы у алтаря.
Так веди же флагман за дебаркадер
И приветствуй турок, жалкий циклоп,
Силлабическим ямбом пушечных ядер,
Колченогим хореем атаки в лоб!

* * *
Дама червей валетом трефовым бита
Прямо на глади карточного стола.
Гладя локоны нового фаворита,
Императрица бормочет:
– Как я стара!
Надо быть с вами строже – но как тут строже,
Если каждая ночь, словно с турком бой?
Ложе любви – уже прокрустово ложе:
Как ни ложись, суставы терзает боль,
Мучит на вздохе растреклятая грыжа,
Словно наотмашь ударили в бок доской…
Как ты такую развалину терпишь, Гриша?
– Свет мой, я – Саша!
– Напомни?
– Саша Ланской!

* * *
Водку мешать с бургундским – для сердца горе.
Рвётся в бег, как за зайцем стая собак.
«Стёпка! Неси лекарство, – мычит Григорий, –
рюмку, груздь, огурец, вирджинский табак,
ну и перо. Скорее же, Боже правый!
(как прекрасен над морем чаячий ор)
Надо жить, – бормочет, – для дел, для славы,
Для Отечества, мать его об забор».
Не прося у Бога ни сил, ни знаков,
Пишет, над свитком тучей хмурой склонясь:
«Катя! Вчера был шторм. Мы взяли Очаков.
Будь с кем хочешь. Только ответь.
Твой князь».