Журнальное обозрение

Вера Калмыкова

Внутренние темы русской поэзии

Статья 2. О чем заговорили музы

Есенинский тезис о возможности видеть большое только на расстоянии оправдывается в каждом случае, и наш исключением не стал: имею в виду ситуацию, в которой Россия находится с конца февраля 2022 года. Дело не в том, как квалифицировать кампанию – как официально рекомендуется или как сердце требует; только в том, что гражданское население оказалось к происходящему категорически не готово. И потому первые поэтические отклики на события были почти сплошь, за редчайшими исключениями, либо конъюнктурными, либо безграмотными – как у оставшихся в тылу, так и у отправившихся на фронт.
Расстояние, однако, образовалось, музы выдохнули и потихоньку заговорили. Здесь речь пойдёт только о гражданской части парнасского народа, поскольку воюющие пиериды пока ещё, кажется, заняты другим. За точку отсчёта приму поэтов «Плавмоста» № 1(39)-2025, а за тон тонов – Веру Дорди: «Мы думали, настало время жить, / прекрасные рассматривая мелочи, / что, наконец, дошли до той межи, / где горевать нам будет больше не о чем». Вот, казалось бы, стихи, а всё понятно, всё на русском языке, улыбается Твардовский: говорить о таких вещах, конечно, лучше проще, потому что витиеватость может и в дебри завести, а там и соврать недолго. Даже рифма жить-межи поддерживает эту стилистику, и вряд ли неосознанно использовала ее автор; правда, мелочи-не о чем тут же с этого настроя сбивает. Дорди вдобавок находит и уникальную метафору, в которой искусство уравновешено с действительностью в идеальной пропорции: «будет светлое потом / без новостей сквозных и проникающих». Настолько точно обозначить состояние человека, которому выпало жить, как большинству из нас, нормально ненормально – большая удача для поэта. В другом стихотворении, «Ничья», Вера Дорди коснулась ещё одной крайне болезненной нынче темы – гражданской сущности нынешней кампании. «Не признавая лёгких тем / и не сбавляя обороты, / она кричала мне, ты с кем, / и повторяла, за кого ты. / Мы замолкали, становясь / как будто неединокровны, / и близкородственная связь / рвалась так больно и неровно. / Такая горькая ничья. / Такая странная потеря – калина в поле у ручья, где мы спiвали цвiте терен.» И после, увы, типичной нынче семейной истории, рассказанной на понятном поэтическом, у Дорди следует образ абсолютной метафорической силы: «Ей страшно в замке из песка, / где угол зрения непрочен. / Она мучительно близка / и бесконечно далека – / незаживающий мой прочерк». И хочется спросить, что же имеется в виду: ничья в споре – или ничья перед лицом большой общей беды женщина со своей точкой зрения?..
Вторит Вере Дорди и белгородец Евгений Харитонов: «Ну а после, из утренней сводки, / Как ни в чём не бывало мы снова прочтём имена / Тех, кто всё же уснул… Навсегда этой прооклятой ночью. / Жаль, не всем удалось осознать то, что эта война / В каждом списке имён оставляет для нас многоточие».
Артём Рагимов нашёл поэтические слова и для нового явления – видимо, перед нами редчайший случай вхождения в литературу, во всяком случае, в поэзию, небывалого героя, – а именно для того условного зэка-вагнеровца, который предпочел фронт законной отсидке. «У таких не бывает мамы – / только мачеха, с перепоя / бившая их по спинам обрезком шланга». «Это не просто люди, а люди-волки, / с мордами добрыми / вышедшие из лесополки», – продолжает Рагимов, и вновь простота кажущаяся, потому что люди-волки тянут за собой шлейф ассоциаций немыслимой широты: волк тамбовский сливается с Альфредом де Виньи и Владимиром Высоцким. «Посмотри и запомни – это / непобедимая / Русская Пехота», – казалось бы, экий пафос, но весь предыдущий текст подготавливает читателя к тому, чтобы воспринять определение как чисто словарное: непобедимая – только такая, какую нельзя победить, и больше ничего. Рагимов вообще мастер сбивать пафос, достаточно прочитать «Россия начинается с конца…».
Пафос – вещь опасная главным образом тем, что уничтожает веру. Совсем иначе то же слово «непобедимая» выглядит в строках Александра Кердана («Подъем» № 3, 2025): «Мы не уступим злобному врагу / И вспять его погоним в свой черед, / А кто не сдастся – также здесь умрет / И станет перегноем для полей / Непобедимой Родины моей». Всё-таки перегной – слово не очень уместное, всё-таки не стоит забывать, что речь идет о людях. Да и в публицистический тон впадать… можно, но придётся выбирать: либо такой разговор, либо искусство. Выбор жёсткий. Но Кердан способен найти и чудесные образы для разговора чисто поэтического: «…За деревьями не видно леса, / И все жестче схватка: кто – кого… / Костыли стучат, скрипят протезы – / Свой рассказ ведут про СВО». Этот жуткий звук, стук и скрип, начинается с первого катрена стихотворения «На Казанском вокзале»: «Сердце у меня не из железа – / Начинает биться невпопад: / Так и тычутся в глаза протезы / У ребят и даже у девчат…». Живая плоть в противопоставлении с неживым материалом, хоть снарядами, хоть костылями, – образ сильный и опять-таки нетривиальный.
На антагонизме построено и стихотворение Елены Ерёминой «Сны по наследству»: сны о войне перешли лирической героине от отца, и в этих снах сосны то бьют по лицу, то дрожат от запаха крови, а захлебнувшийся в крови муравейник отзывается в еще живом человеческом теле предчувствием гибели: «Нас уже окружают. / Но жить до последнего надо. / И скользит по лопаткам / последний-последний сквозняк. / Все в поту и в иголках, / опять припадаем к прикладам, / Пробежав муравьиный, / взъерошенный, теплый сосняк…». Ритмическая адресация к «Моему поколению» («Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели» Семёна Гудзенко у Ерёминой осознанная.
Вся подборка Елены Ерёминой «Я в прошлое снова паломник» в третьем номере «Подъёма» пронизана этим ощущением сдвинутой, деформированной нормы: социальная норма образуется ведь из практики, а практика эвон какая. Вот монолог учительницы из 1980-х, не знавшей, что её ученика убьют в Афганистане. Вот любовный треугольник; из него, по ощущению ролевого героя, одна из вершин выпадет по решению смерти: «Ведь он из тех, которых не убьют, / А я из тех, которых убивают». Вот отпускник, терзающий гитару. «И рвется, рвется в наши сны / С тоскою и погибелью / Всё то, что он принёс с войны. Всё то, что мы не видели.» Каждый катрен стихотворения построен по принципу чередования точных рифм (стихи 1, 3) и ассонансов (2, 4). Причём от начала текста к концу созвучия оказываются всё менее очевидными, как будто специально для передачи ощущения текущего момента. Конечно, специально такого не сделаешь…
Вот что интересно в публикациях ряда журналов: подборок, в которых военная тема была бы единственной, исчезающе мало. Стихи о старости/юности/материнстве/сыновстве – творчестве – природе – любви – и вот об этом тоже. Вдуматься, так интересная картина: «мирняк», как – полуласково-полупрезрительно, причем в большей степени второе, уж очень характерен суффикс, – нас называют воюющие люди, обрел собственный голос и обозначил своё право говорить о своих переживаниях заочного участника (потому что непричастных нет сегодня даже среди слепоглухонемых, причем не в прямом, а в переносном смысле, значительно более широком). Военная тема вплетается в ткань жизни, и теперь невозможно поверить, будто эту нить когда-нибудь можно будет вытащить. Не потому, что льётся кровь, а потому, что кровь, как на станке, плетётся и сплетается в общий поток. У Александра Поповского («Дети Ра», № 3 (214), 2025) стихотворение начинается вообще чуть ли не с истерики фрика: «Швырнул звено разорванной цепочки / В проем, да так, что брызнула слюна, / И раскололась сфера жирной точки / На полумесяц и на полблина». О чем это? Видать, творческий кризис. Но следует второй катрен: «Посыпались со стуком буквы строчек – / Остался белый лист во всей красе. / Он помнит все – и мой корявый почерк, / И бум прилётов в Средней полосе» – и можно физически ощутить, как сотрясение от удара снаряда сбрасывает всё в доме с привычных мест.
Удивительное дело, кстати, как быстро усвоила поэзия неологизмы последнего времени: лесополка, прилёт… Отглагольное существительное использовалось раньше разве что в сочетании с дополнением, с какими-нибудь, скажем, грачами, да и то без охоты – предпочтительнее всё же был инфинитив. А тут пожалуйста: родительного падежа не требуется, слово в специфическом значении вошло в язык. Интересно, что покажет Ожегов лет, скажем, через пять-десять?
Евгений Степанов подхватывает тему, заданную Дорди: «Синичка… Я любуюсь птахой. / Я радуюсь родным местам. / …А где-то там, под Волновахой, / А где-то в Курске, где-то там…» («Москва», апрель 2025). Замечательная всё-таки вещь – стихи: в междустрочье может втиснуться столько всего, хватило бы на главу «Войны и мира». Дважды повторенное «где-то там» передаёт и нашу непрошедшую растерянность, и неумение, нет, невозможность втиснуть в башку происходящее.
Слова, однако, умнее нас. Борис Орлов («Наш современник», № 3, 2025) пишет о деревне Живетьево, придавая названию далеко не оптимистичный обертон: «Живетьево, тебе Россия – мать, / Но тяжело и жить, и выживать. / На русских шли враги со всех сторон: / Хазары, турки и Наполеон. / Мы победили, но твоих крестьян / Похоронили в землях чуждых стран». Эта направленность – историческая, если не культурно-космогоническая, – буквально пропитывает третий номер «Невы» за текущий год. Открывается он перекличкой поэтов-участников Великой Отечественной Михаила Дудина, Сергея Орлова, Мустая Карима, Глеба Пагирева, Надежды Поляковой, Вадима Шефнера. Вряд ли случайна следующая же поэтическая публикация – поэма «Каталаунские поля 15 июня 451 года». Как же, Каталаунские, спешим и падаем верить: «Все будет ок, справедливость повсюду, / И нынешний враг станет в будущем друг. / Поверь, мой дружок, в неизбежность чуда, / Как верит солдат, что его не убьют. / Прилёта не ждёшь от баллисты повторно, / Ударит стрела точно в бронежилет. / И нет ведь врагов, чтобы были нам ровня, / И жить нам осталось немерено лет». И после этого текста – составленная Мариной Кудимовой подборка «Курские лирики»: Андрей Болдырев, Роман Рубанов, Владимир Косогов. Болдырев выбирает просодию Бродского («Одиночество» лежит у него в подкорке) и показывает, насколько мощно мелодия стиха может поддерживать смысл и помогать расширению горизонта событий: «Теперь, когда все маски сброшены, / покровы тайн мадридских сорваны, / хорошие и нехорошие / отделены, отсортированы, / вопросы вечные отвечены / и круг друзей теснее галстука; / когда тебя расчеловечили, / а солнце затемняет свастика; / теперь, когда не нужно выбора / и все уляжется со временем, / когда все шиворот-навыворот / с любезной ловкостью поменяно; – я выхожу из дома в полночь и / выбрасываю мусор в мусорку. / Чирикаешь вот с Божьей помощью / под ветра северного музыку, / и невдомек тебе, болезному, / что нюни распустил как маленький, / как долго всматриваться в бездну / смертельно раненному в Марьинке». Я – ты – он: какой невероятный разброс точек зрения, ощущений, вариантов человеческой судьбы, какое по-житейски страшное, а эстетически – прекрасное сопоставление. Вот оно, упоенье бездны мрачной на краю.
У Рубанова стихи о Крыме – о вечном Крыме, культурном, вненациональном: «Кипарис говорит на пяти языках – / научись его понимать». А Косогов, как на заказ для моей статьи, создает типичный образ пресловутого мирняка, болезненного созерцателя, подозревающего тайну в мельчайшем ракурсе мироздания: «видел свет неугасимый / вскрыв божественный тайник / Меламеда нерадивый / но прилежный ученик».
А вы думали, раз куряне, значит, будет о терроре и прилетах? Нет, все тоньше, глубже: «Пела сначала Вески, / что поворот впереди. / Как на античной фреске, / где со стрелой в груди / падает бедный лучник / (не уберег Господь) – / песни скрипичный ключик / мне вырывает плоть» (Косогов). Прикинем: публикация сколько-то времени готовится, потом сколько-то времени ждет своего номера, который увидит главред журнала, в данном случае Александр Мелихов. Т.е. курские соловьи подбирали свои тексты, скорее всего, тогда, когда Курск находился под ударом. И составили вот такие подборки.
Что лишний раз подтверждает справедливость тезиса о расстоянии.

Примечание:
Вера Калмыкова родилась в Москве (1967). Филолог, искусствовед, кандидат филологических наук, член Союза писателей г. Москвы. Автор исследований по истории литературы и изобразительного искусства. Публикации стихотворений, критических статей, публицистики в журналах «Аврора», «Вопросы литературы», «Гостиная», «Дружба народов», «Звезда», «Литературная учёба», «Нева», «Октябрь», «Перископ», «Сибирские огни», «Урал» и др. Постоянный автор ПМ.