Алексей Смирнов

Стихотворения

 

Об авторе: Алексей Евгеньевич Смирнов родился в Москве (1946). По окончании Московского химико­технологического института им. Д. И. Менделеева (1970) поступил в Институт кристаллографии АН СССР (позже РАН), где вел исследования в области физики прочности и пластичности материалов. Поэт, писатель, историк литературы, переводчик. Автор многих поэтических сборников, в том числе «Спросит вечер», 1987; «Дашти Марго», 1991; «Кораблик», 2007; «Зимняя канавка», 2012; «Избранное», 2016. Автор­исполнитель цикла передач «Звезды поэзии на музыкальном небосклоне» (музыкальное радио «Орфей»). Публикации: «Новый мир», «Знамя», «Вопросы литературы» и др. Лауреат Литературной премии имени Чехова. Постоянный автор ПМ.

Ангел

Где ангел подлунный в сиреневом свете
Взирает на землю зимы,
Он видит лесов опустевшие сети,
Печальные эти холмы,
Внизу, у подножья, как гроздка калинья,
Дрожанье пугливых огней
Да снегом густым опушенные крылья
Куда-то бредущих коней.

Из топкого наста, из вязкого бора
Не вынуть усталых колен.
Как мучит неволя, как манит свобода,
Как снежный томителен плен!
Но кто же услышит и кто отзовется,
Когда воспарят, наконец?
Вот-вот зарыдает, вот-вот оборвется
Под гулкой дугой бубенец.

И вспомнят, наверно, лишь малые дети,
Что воля горька и глуха,
Раз ангел подлунный в сиреневом свете
Не сходит на наши луга,
Раз мимо летит он в рассеянной дымке
По краю земли и небес,
Раз не с чем припасть нам к стопам невидимки,
Пока он совсем не исчез.

Таблички

Забыли имя, даже кличку.
А век спустя к посмертной дате
С угла повесили табличку:
Стена в прострелянном квадрате.

Кого, когда отсюда взяли.
Лишь имя, что безмерно мало,
Но имя всё же отстояли
Подвижники «Мемориала».

От клятых северных сияний
Напоминаньем о содоме,
Подобный пуле, след зияний
Мог проступить на каждом доме.

Да где он – каждый дом-свидетель,
Чья мгла от сырости намокла?
Где двери, сорванные с петель?
Где треснувшие в рамах стекла?

Придет бульдозер. Гирей-грушей
Махнув, сшибет немного денег,
И стены ветхие обрушит,
И рухлядь на зубах возденет.

Хотели памяти? Простите.
Туда вселяйтесь, расхотевши,
Где на крови теснятся „сити“,
Где на костях скрипят коттеджи.

А если стены не упали,
То, чтобы прошлое поправить,
Таблички те отколупали
Печальники за нашу память.

Гонка

Всей упряжкой друг за дружкой,
В бликах солнечных пятнисты,
Завиваясь мелкой стружкой,
Мчатся велосипедисты.

Промельк. Вспышка! Промельк. Вспышка!
Чёт и нечет мечет бес ли?
Звонко щелкнула задвижка.
Взвились. Канули. Исчезли.

Ашдод

Осень. Вечер в Ашдоде. Хозяин старик-эфиоп
Не жилец и не гость, а рачительный домовладелец
Одиссеем обходит квартирных своих пенелоп,
Виноградную гроздь теребя, как беззубый младенец.

Он взимает свое за красивый пейзаж из окна,
Близость моря, комфорт – неизбежный, как мыт предоплаты;
За песчаные пляжи из тех, что когда-то волна
Намывала на берег, как царственный дар Клеопатры.

Что-то есть от цыгана в повадке твоей, романэ,
На триере приплывшего древле в окрестности Рая.
Получай свою мзду из телячьих тугих портмоне,
Виноградные косточки в теплый кулак собирая.

Век

Жизнь – это жест,
Не потому ль наш мир
Похож на съезд
Вертлявых пантомим,
Где каждый клоун, претерпев опеку,
Готов играть назначенную роль?
Бегун бежит. Гурман сдувает пенку.
О щит врага ломает меч герой.
И не стихает звонкое бряцанье.
Еще один поверженный поник.
Единственную правду прорицает
В ущерб иным сужденьям еретик.

«Нет!» – пишет сын на шарфе полинялом.
А батя в галифе спешит на пир.
И всё ожесточённей с Голиафом
Борясь, Давид преобразует мир.
И пиротехника еще не отчудила,
Цветная с неба сыплется зола.
Курятся миротворные кадила,
Качаются, скрипя, колокола.

Сегодня под трагическою маской
Кроит гримасу криворотый фарс.
Ты, кровью агнца окропивший Пасху,
Век-разрушитель, повернись анфас.
Твое лицо уже бледней, чем саван.
Как стяг, стекает по рукам закат.
Ты – век, так подавись своею славой,
Сжимая маслянистый автомат!

* * *
Всю высоту над Окою
Глазом, попробуй, окинь.
Кто воспарит над такою,
Тронет остывшую синь?

В час, когда воды окутал
Сизый туман заварной,
Ласточкой прянет под купол
Чья-то душа надо мной.

И отзовутся на это
Чуткие колокола
Ей, что в обители света
Чистую радость свила.

Песня

Мама – артистичная натура,
Как ее украинская степь,
Если в дальней памяти тонула,
То невольно начинала петь.

Лишь струю прохладную включала,
Как тотчас, подобно соловью,
С тою же отдачей, что Лючано,
Затевала партию свою.

Пела не фарфоровой посуде,
Весело блеснувшей под лучом,
А скорее жизни, что по сути
Представала вьющимся ручьём.

Орхидеи пламенная ветка
Украшала скромное жильё.
Сколько смысла, радости и света
Было в этом пении её!

Троица

Храм затрушен свежею травой,
Весь увит весенними цветами.
Кажется, что Иисус живой
С улицы вошёл сюда за нами.
Мы ещё не видим в темноте
Как стоит Он тихо за спиною,
Чуткою своею немотою
Прикасаясь к нашей немоте.
Солнечный, спустившись с хоров, луч
Тьму разнял и сделал пыль прозрачной.
Что он осветил, как альт, певуч,
В этой душной полночи чердачной?
Лика материнского овал?
Детство, проступающее в грёзах?
Запах трав и дух сухих берёзок –
Троицы душистый сеновал.

Рождение поэта

При чем здесь дата записи церковной,
Оставленной елоховским дьячком,
И первого стишка стежок неровный,
Который просто так и не о чем?

В тринадцать лет свой возраст, холодея,
Он ощутит, как горькую вину,
Когда сквозь арку Царского лицея
Цвет гвардии пройдет к Бородину.

А что там ждет, никто не даст ответа,
И никому на свете не открыт
Вот этот миг рождения поэта
Под крик трубы и чоканье копыт.

Заблудившийся бас

Что ты, Федя, давно не поёшь свои долгие песни?
Распотешь волгарей, потрудись подивить их опять.
Народись на заре, проживи, опочи и воскресни.
Ты ведь мог, как никто, необъятное песней объять.

А зима на Москве – это Цюрих, сопливая сырость.
Солнца с месяц как нет, лишь шуршат ледяные дожди.
Лишь дожди! Обрушай свою барскую шубу на вырост
И в кабацкую ночь подпалившийся бонус дожги.

Из театра Артиста несли, как дитя в колыбели.
Но прошли времена, поменяв номера у квартир.
А театр всё Большой… Лишь колонны его похудели.
И в Москве – маскарад: «Отворяй ворота, карантин!»

По бульварам кружит итальянцем сработанный обод.
В ресторанах Солянки – Полянки – Таганки – Тверской
Ты кричишь: «Человек!» – А из нетей является робот.
Просишь: «Щуку на стол!» – Подают тарталетку с треской.

Но горят фонари, и фонтан узнаётся по стуку.
Купол крохотных звёзд озарился и снова погас.
А Фортуну спросить: «Это кто там потребовал щуку?» –
И Фортуна ответит: «Да так… Заблудившийся бас».

Нам нельзя повторить ни минувшее время, ни место.
И нельзя повторять! Партитуры их слишком толсты.
На десерт господам здесь предложат немецкое меццо,
И сиденья, спеша, водружают уже на столы.

Чудо

Я радуюсь тому, что ты
…..Несешь корзинку,
Что солнце льется на цветы
…..И греет спинку,

Что ослепительна лазурь,
…..Знакома тропка,
Что язычок с листка слизнул
…..Росу торопко.

И смотрит матушка вослед.
…..Июль в Провансе.
Ложится рядышком валет
…..На тюль в пасьянсе.

Привету радости земной
…..Душа послушна.
Пастушья сумка, зверобой,
…..Птенец, пастушка…

Доверься, девочка, родству
…..Ветвей и света.
Я одуванчиком расту
…..Поодаль где-то.

Янтарный луч прилип к смоле.
…..Жар-птица в кронах.
Забыл о часе и числе
……Уснувший Кронос.

Куда ушла, в какой тайник
……Сокрылась нечисть?
А миг, как вечность, стал велик
……И чист, как вечность.

Он не убудет — слышишь? — нет!
…..Он здесь, покуда
На сердце солнце сеет свет,
…..А в сердце — чудо.

* * *
Из волнистых, извилистых створок,
Уснастивших морские луга,
Море выберет капелек сорок,
Не спеша расточать жемчуга.

Пусть иные до времени зреют
В глубине недоступной для глаз,
А над ними за парусом реют
Сорок чаек, меняющих галс.

В ком от юности дар обнаружен,
Кто в ночных волхованьях окреп,
Те молочным свеченьем жемчужин
Узнаются на склоне судеб.