Научитесь притворяться

Научитесь притворяться:
Грустным рыцарем лиловым,
Звонким клетчатым паяцем,
Теплым камнем, тихим словом,

Очень умным крокодилом,
Очень глупым мотыльком.
Притворяться – это мило,
Это мило и легко.

Научитесь становиться
Белым тюлем, черным фетром,
Невозможно легким ситцем,
Невозможно нежным ветром,

Шелестящей летней рощей,
Зимней лужей голубой…
Это все намного проще,
Чем все время быть собой.

Творчество

Пенье, хлопанье крыл.
Подбегаю к окошку: муза?..
Как же. Снова аист.

Про шмелей

За окном – пейзажик дымный.
Ветер, ветер из щелей…
Если можешь, привези мне
Двух коричневых шмелей.

Двух мохнатых, теплых, милых
(Мне они – почти родня),
Ты ведь тоже истомил их,
Им ведь скучно без меня.

А в обмен проси что хочешь…
Хочешь бабочек моих?
Скрасят северные ночи
Взмахи крыльев голубых.

Близко, близко холод зимний!
Чтобы стало чуть теплей,
Привези мне, привези мне
Двух коричневых шмелей…

Про слона

Очень громко вокруг, очень тихо внутри.
Возвращаюсь домой. У двери

Застываю, прижавшись к обивке. Она
Вся в морщинах, как кожа слона.

Закрываю глаза. На слоновьей спине
Я могла бы прижиться вполне…

Ключ. Замок. Затихает бубенчиков звон.
Здравствуй, жизнь. До свидания, слон.

человечек

вот я хожу
а внутри у меня маленький человечек
вот я лежу
а внутри у меня маленький человечек
а у тебя внутри
нету маленьких человечков
они все ко мне перебежали
вот

человечек-2

полдень
а значит у вас уже вечер
ты
с работы идешь

а у меня на руках сидит человечек
и смотрит на теплый дождь
на машины
и листья
и мячик в луже
на бегущих черных ребят

а у него такие мягкие уши
как у тебя

Мидия

В обнаженно-покорном виде я
Замираю на блюде белом.
Я – раскрытая вами мидия
С беззащитно блестящим телом.

Режьте, ешьте, лимоном брызгайте,
Заливайте вином – неважно!
Я доверчива, бескорыстна и
До последней прожилки – ваша.

Шелест отмели тихой вспомнился,
Где росла я, подобно многим.
Звали в море селедки томные
И галантные осьминоги…

Но с улыбкой им вслед глядела я:
Их банальные ждали судьбы,
А меня – озаренье белое
И манящие ваши зубы.

ангинка

лежу в жару. одиноко. гордо.
устав к утру от ночных метаний,
упрячу в серый туман подушки
обломок чугунный лба.
наждачный воздух шлифует горло:
оно, должно быть, к рассвету станет
латунно-гладким, литым, поющим,
сверкающим, как труба.

Чайник

Я переполнена тобой,
Как чайник кипятком…
И мозг дает последний сбой:
Я – чайник! Языком
Мне лижет донышко огонь,
А рот зажат свистком.

Конфорки черные ножи
Впиваются в бока.
Как звонко сталь моя дрожит!

И пар до потолка
Клубами белыми бежит.
Гори, гори, щека!

Ночную вспарывая тишь,
Мешая людям спать,
Летит мой свист от темных крыш
До лунного серпа…
А ты кипишь во мне, кипишь,
Не хочешь выкипать.

пуфик

я пуфик маленький и теплый
я тонко радостно визжу
смахните пыль с меня метелкой
я вас удобно усажу
и прокачу по коридору

но вам опять не до меня
под вами снова
без разбору
моя суровая родня
диван, кушетка, табуретка
я ждать устал
я знаю ход

пустая лестничная клетка
и гулкий мусоропровод

Боко мару

замри
моя радость
я боюсь помять
бледно-желтые лепестки
твоих пяточек

Лили

я бездомную лилипуточку
приглашу к себе на минуточку

пусть сидит за кукольным столиком
говорит со мной, алкоголиком

пусть смеется по-детски тоненько
запивая кильку джин-тоником

а уйдя, позабудет в ванной
полосатый носочек рваный

Гуси

1.
Я как белый домашний гусь, что мечтает стать
необузданно диким – и толстую шею тянет
в ледяные просторы, где строчкой среди листа
появляется и исчезает чужая стая.

Га-га-га! – напрягает крылья… А мальчик Нильс,
безобразно огромный, с мозолистыми руками,
заливается смехом: Эй, Мартин, куда? вернись!
и в растерянный круглый глаз запускает камень.

2.
Сон Мартина

Утонет птичья болтовня
в соломе и овсе,
и в небо выманит меня
призывный крик гусей.

И, оторвавшись тяжело
от теплого двора,
подставлю я свое крыло
бушующим ветрам.

Поверх вершин, поверх хребтов
растянут серый клин.
Я с вами, братья! Я готов
лететь на край земли…

Но сон дырявит кутерьма –
о, вечный приговор!
Моя судьба, моя тюрьма,
мой глупый птичий двор.

3.
Так и я – разбегаюсь, пытаюсь подпрыгнуть вверх,
натыкаюсь на сетку… Так каждая ваша строчка,
отпечатавшись в сером, как облако, веществе,
прорывается импульсом – и уплывает прочь, как

вереница летящих птиц. Так мое перо
все скрипит о потерянном городе – том, который
безнадежно любим, но по замыслу всех ветров
бесконечно далек от любых моих траекторий.

4.
Каким бы клином выбить этот клин?
Мой милый Мартин! Перья маховые
подрезаны до самых модных длин,
гусыня хороша, птенцы резвы, и

бабуся стелет свежую траву,
меняет воду, подсыпает рису…
Приедет Нильс, наверно, к Рождеству:
бабуся намекает на сюрпризы.

Ну что в тебе от дикого? Едва
на низкий пень взлетаешь – курам на смех.
Ну что в тебе…
Ну что во мне от вас?
Лишь вечная тоска да вечный насморк.

5.
Как всегда, километры (одиннадцать тысяч). Плюс
кубометры воды, сквозь которые зыбкий Питер
шлет излюбленный свой иероглиф: «Терпи»… Терплю.
Узнаю свой шесток. Утепляю гнездо. Летите,

выше, выше…
Но эхом раздроблена высота:
Га-га-га! – это Мартин, в порыве привычно пылком,
перепончато шлепает – крыльям далеким в такт –
воспаленными красными лапами по опилкам.

24.06.2003