Ян Пробштейн

С т и х о т в о р е н и я

Родился в 1953 г. Поэт, переводчик, литературовед, издатель. Профессор английской, американской литературы, автор 8 поэтических книг, около 20 переводных, более 200 публикаций на нескольких языках. Переводил с английского (Блейк, Китс, Шелли, Лонгфелло, Дикинсон, Элиот, Паунд, Йейтс, Оден, Сэндберг, Эшбери, Бернстин), испанского (Пачеко, Борхес), польского (Милош), итальянского и с русского на английский. Печатался в «Иностранной литературе», «Литературной газете», «Арионе», «Новом журнале», «Континенте», «НЛО», «Стрельце», TextOnly, «Новой Юности» и др.

С чего вы взяли?

С чего вы взяли, что я люблю лук и чеснок?
Я не столь прогрессивен, чтоб любить прогрессивный рок.

И деревенский фольклор люблю едва ли.
С чего вы взяли?

Для меня тайна —
соната Гайдна.

Я не люблю яичницу на сале,
С чего вы взяли?

С окна стекает ночная грусть,
а я всё из сот ночных выбраться тщусь.

Соседи уже бегут трусцой,
когда иду на покой, —

им всем дарует достаток Бог,
а я застрял между строк.

* * *

Водоворот минут как карусель,
а бытие, как зыбь, вокруг меня,
где лодочка-душа кружит досель
и бьётся пленной птицей на волнах,
и видит только отблески огня, —
то ли закат укрылся в облаках,
залив кармином огненную медь,
то ли упала из-за туч зарница
и сполохи распарывают твердь,
и там, в просветах, — души, а не птицы?
Пока ещё так трудно разглядеть,
а может быть, я вглядываюсь в смерть?

К ней надо понемногу привыкать,
осваивая путь за пядью пядь,
как при подъёме в гору или
в полёте, когда вдруг откажут крылья.

* * *

Вся жизнь — каракули и загогулины,
добро б ещё иероглифы,
и кажется, что жизнь загублена,
друзья же превратились в мифы.

Они давно в краю мифическом,
иных уж нет, а те далече,
другие же в пылу одическом,
бьют в колокол, зовут на вече.

Как разглядеть на расстоянии
значенье этих битв железных
из Фиджи или Океании
иль вовсе из пространств межзвездных?

Но есть и те, кто тихой сапою,
крадутся контрабандой в вечность,
как пёсик с задранною лапою,
где каждый уголок помечен,

свою пометит территорию,
посмертной славы лишь взыскуя,
литературную историю
всё переписывают всуе.

* * *

У них есть ключи и отмычки
ко всем не написанным ими стихам:
личный ли опыт или безличный
слить с фольклором умеют, а я (мастерам,

быть может, даже завидуя тайно —
уменью вписать в пейзаж городской
апокалипсис с ловкостью чрезвычайной
моровую язву смешав с мировою тоской)

в алембике плавлю снова и снова
слогов и созвучий тягучую взвесь
прежде, чем закрепить металла основу —
глаголом времён звонкую смесь.